Зрелая вертихвостка любит раздеваться дома и на природе

⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Зрелая вертихвостка любит раздеваться дома и на природе


Возможно, сайт временно недоступен или перегружен запросами. Подождите некоторое время и попробуйте снова.
Если вы не можете загрузить ни одну страницу – проверьте настройки соединения с Интернетом.
Если ваш компьютер или сеть защищены межсетевым экраном или прокси-сервером – убедитесь, что Firefox разрешён выход в Интернет.


Firefox не может установить соединение с сервером www.you-books.com.


Отправка сообщений о подобных ошибках поможет Mozilla обнаружить и заблокировать вредоносные сайты


Сообщить
Попробовать снова
Отправка сообщения
Сообщение отправлено


использует защитную технологию, которая является устаревшей и уязвимой для атаки. Злоумышленник может легко выявить информацию, которая, как вы думали, находится в безопасности.



Возможно, сайт временно недоступен или перегружен запросами. Подождите некоторое время и попробуйте снова.
Если вы не можете загрузить ни одну страницу – проверьте настройки соединения с Интернетом.
Если ваш компьютер или сеть защищены межсетевым экраном или прокси-сервером – убедитесь, что Firefox разрешён выход в Интернет.


Firefox не может установить соединение с сервером www.you-books.com.


Отправка сообщений о подобных ошибках поможет Mozilla обнаружить и заблокировать вредоносные сайты


Сообщить
Попробовать снова
Отправка сообщения
Сообщение отправлено


использует защитную технологию, которая является устаревшей и уязвимой для атаки. Злоумышленник может легко выявить информацию, которая, как вы думали, находится в безопасности.


Жизнь вслепую.

Парку Победы посвящается.

Глава 1.
Она была слепая. Жизнь её делилась на две части: та, что внутри, - красивая, родная, безопасная; та, что снаружи грубоватая, резкая, часто плохо пахнущая, хватающая её за руки, тянущая в круговорот суеты. А вот в круговорот ей не хотелось, да и нельзя было, - свои ориентиры, свои тропы - кратчайший путь к необходимым вещам. Музыка, звуки города были её лоцией.
Она... имя, её звали Генрих. Это было сумасшедшее лето, критически кусачее по отношению к возрасту - Рубикон - тридцатое по счёту лето её жизни. Генрих, это она звала себя так, а были и документы, и квартира, и прописка. Но внутри она была Генрих, ходила голая по маленькой квартире, много спала, смотрела интересные широкоформатные сны и потом рисовала их. По вторникам приходил мужчина, просто мужчина, он назывался «друг», наверно так и было. Рассматривал её творения, приносил краски, карандаши, бумагу, готовил ей мужскую еду - плов. Она ходила голая, не натыкаясь ни на что. В её доме было три больших зеркала, в каждое из них она окуналась, проходя мимо. Если бы не знать историю её глаз, можно было бы назвать её нарциссой, самозабвенно купающейся в своих отражениях. Люди естественные всегда красивы, она была естественна. Мужчина - вторник видел это; кормил с вилочки пловом, пальцем заправляя куски мяса ей в рот, а рот то был маленький, и эта церемония возбуждала мужчину-вторника.
Кровать у неё была широкая, просто гнездо. Генрих не стеснялась своих желаний, умела себя удовлетворять и своими и чужими руками. Мужчина - вторник, отплясав свою программу, уставший и взмокший (дева не сковывала себя в движениях) отправлялся в душ, и к восьми часам вечера, по-деловому отобрав броские рисунки и, заплатив за предыдущие работы, уходил. Он бы и остался на ночь, да независимый нрав слепой нимфы строго регламентировал сетку посещений. Ночи она проводила одна, это была её заповедь - ни с кем не делить свой сон. День принадлежал наружному, ночь ревниво охраняла дверь внутрь.
В среду она могла отдохнуть от плотских желаний, среда была мёртвым днём, в доме была еда, а руки ещё не тянулись к карандашу. Генрих слушала музыку, она летала голая, обжигая своими незрячими глазами, пустую комнату. У неё был балкон над крепкой и плодовитой яблоней. У неё всегда были яблоки. Приносить их было одно из условий визитов гостей. Яблоня пахла яблоками, но ведь Генрих не видела её, она её только представляла: толстая, здоровая, щедрая. Сидя по средам на балконе, с карманами халата, набитыми яблоками, Генрих грызла их, думая, что они дети той яблони. Во вторник и среду она не ходила гулять.
В четверг приходил парень с добрыми глазами и очень стыдными в прикосновениях руками. Ей становилось весело и хотелось, чтобы он волоком затащил он её в постель. Она знала, что так и будет, и заранее радовалась. Имя этого гостя Генрих вспоминала только в постели. Резвый гость, измочалив её, как скорняк шкуру, вёл гулять, но сначала он с алчностью купал её в душистой ванне, причёсывал, красил, одевал. Она знала его только с прошлой осени, да и то только так знала - знала, что четверг - день парня со стыдными руками. Они ходили танцевать, Генрих своеобразно делала это - естественно, а значит, красиво. Там, куда они ходили, было много его друзей, знакомых ей по голосам, по прикосновениям - жадным, но добрым. Придя, домой, «Четверг» готовил ужин из продуктов, купленных по дороге, и она, уставшая до самого дна, старательно ела, потом кожа её покрывалась колючками озноба, сон быстро забирал власть над всем её существом. Парень из четверга уволакивал её в постель, раздевал, укутывая одеялами. Он бы и остался, но хозяйка была свирепа к нарушителям её ночного кодекса.
В пятницу приходила мама, будила, кормила, прибирала её нору, всюду расставляя охапки срезанных в своём саду цветов; ругала галерейщика - вторничного гостя, пересчитывая её деньги. Вечером приезжал дядя Бено и увозил на два дня в горы. Две ночи она проводила вне дома. Генрих не спала - она рисовала, много, жадно, чувствуя под рукой край листа. Утро воскресенья она бродила по колено в розовой от малины воде арыка. На соседней даче разводили розы, но у хозяев сломалась машина, и вот уже две недели розы делали, всё, что хотели, угорая от собственной красоты и запаха. Падали золотые прозрачные груши, Генрих по звуку находила их в траве, мыла в лейке, оставленной здесь мамой с вечера, и сидя верхом на огромном бревне, расписанном ею птицами и цветами, ела груши, мурлыкая песни. После бессонной ночи Генрих была свежа. Она вылила миру то, что жило у неё внутри, она рассчиталась с этой неделей своей жизни.
Вечером её привозили домой, мама была ласкова с ней, как с девочкой при первых регулах. Мама помнила её разную, а Генрих помнила свою мать молодой и красивой. Некрасивость бытия, увядание родных и любимых - всё это не имело власти над ней. Уже давно мир был только таким, каким она хотела его знать.


Глава 2.
Наступил понедельник, Генрих навсегда закрепила за этим трудным днём автономный поход в открытое пространство, обход любимых ею и знакомых с детства мест. Серьёзное и строгое по ритуалу занятие начиналось с перехода через не очень бойкое шоссе, потом по заросшей подорожником плиточной тропинке через поле, мимо железных столбов- ориентиров в парк на широкую главную аллею. Всё время, держа чуть - чуть правый уклон, она безошибочно упиралась в гранитный парапет канала.
Генрих думала, что там чистая вода, а может быть, даже плавают кувшинки, но канал так запаршивел за последние годы, что уважающие себя утки брезговали мочить в нём свои туловища
Там, у парапета, начиналась тропа её детства. Генрих помнила себя в красном комбинезоне зимой, в цветастом сарафане летом, в плиссированном школьном платье осенью, а весной в новой кожаной кепке. И всё на этом месте. Очень уж был красив тоннель из бордовых кружев, какого- то вечно яркого кустарника. Этот кустарник не сдавался, был таким же, он узнавал её и думал, что видим ею. Красивый чугунный, хоть и горбатый мостик, дальше дикие теннисные корты, скамейка с краю на солнцепёке - Генрих всегда там отдыхала, воображая, что смотрит, как режутся в теннис. 
В этот день она проделала правильно всё- каждый шаг становился добрым союзом её ступни с доброй землёй. Спустившись по особому хребту мостика, она направилась к скамейке. Но через несколько шагов врезалась в проволочную сетку какого-то ограждения.
Давно, очень давно, Генрих разучилась удивляться; она даже забыла вкус этого ощущения: горький, солёный, сладкий? То, что было снаружи; погода, природа, шоссе с ручными ласковыми машинами, парк, который никогда не позволял себе меняться- путать её, все эти неизменные наполнители её пространства, как будто заключили договор сроком на безвременье. Но стоило сдвинуть хоть одно стеклышко в калейдоскопе, и картинка могла измениться. Картинку нельзя было менять, всё должно оставаться таким, каким это запомнилось ей в последний раз. Вот и стояли стёклышки в своём хрупком порядке, стояли до этого дня, жаркого, колючего, для многих будничного, для нее - ещё одного понедельника, только понедельника, без чисел и отсчёта лет.
Рукою, ощупав преграду, она пошла вдоль неё. Идти пришлось долго. Кто-то соорудил резервацию без входа и выхода там, где всё было так привычно. Когда теряешься или теряешь надо вернуться туда, в исходную точку, где всё было как надо. Генрих вернулась, скользя пальцами по решётке, в начало своего столкновения с действительностью.
Возвращаясь, домой, она уже не была уверена, что проволочная решётка не вырастет перед ней снова и неожиданно.

Глава 3.
Когда-то давно она - Генрих, Генрихом не была. У неё была фамилия, имя (женское, красивое), отчество и номер школы, где она училась, гордая литера «А» в названии её класса. Была действительная действительность с книгами, факультативами, газетой на чужом языке, приходившая раз в десять дней. Тогда не было ещё паспорта, но и псевдонима не было тоже. Из тех времён у неё остался персонаж женского пола- подруга Гала, колоритно захлёбывающаяся нецензурщиной, шлюха по убеждению и призванию.
Она - подруга появлялась только по ее - Генриха звонку. Этот понедельник требовал разъяснений, разъяснений зрячего. Генрих ненавидела тревогу, а сейчас попалась на тревожный крючок, не зная как освободиться.
То, что из показательной умницы- дочки Генрих превратилась в затворницу, жившую своим творчеством, добывающую себе пищу для развития во снах было удивительно и непостижимо для Галы.
Лет десять после школы никто не видел и не слышал Генрих, что она делала? Чем жила? Так и осталось тайной. Мама сменила телефон и адрес. Говорили, что подруга то ли ослепла, то ли оглохла.
Но как-то раз Гале позвонили. Женский хрипловатый, но мягкий голос не походил ни на чей из знакомых голосов Галы. – Меня зовут Генрих, ты знала меня прежней. Хочешь узнать меня сейчас? Приходи, вот адрес..., вот время..., приходи. Раздались короткие гудки.
Гала догадалась, обрадовалась и пришла. Она боялась, что придётся обливаться жалостью к убитому существу ей, женщине сильной и устроенной своими собственными силами, но, придя и увидев незрячую жалеть, пришлось себя.

Глава 4.
Над страной проносились ветры перемен, ломая сухостой и переворачивая всё кверху корнями. Многие привыкли к жизни вверх тормашками, адаптировались. У страны менялся состав крови и это болезненно.
Гала тоже поменяла всё в себе, иногда узнавая себя только на ощупь.
Она пришла в зелёный двор. Она поднялась на пятый последний этаж. Она позвонила в дверь в самом углу у железной лестницы на крышу. Услышав шаги в тишине неведомой ей квартиры, заволновалась. Дверь открыла она - её бывшая подруга...
Время меняло всё вокруг. Блондины становились брюнетами. Тощие становились толстыми. Толстые превращались в скелеты. Гала пережила градацию веса с сорок четвертого и обратно и опять туда, к средне-славянскому стандарту. Гала перебрала всю палитру цвета волос, Предлагаемую изменчивой модой. Сейчас она была брюнеткой.
Дверь открыла она - её прежняя подруга. Она - Генрих, если бы её одеть в школьную форму, то, казалась, и времени, пролетевшего, и не было вовсе. В платье из плотного набивного шёлка с белым воротничком и с манжетами на коротких рукавах стояла в дверях Генрих.
Девушки обнялись. Какая это радость узнавать на ощупь тех, кого когда-то любил.
- Давай условимся, меня зовут Генрих, знай, я не вижу, но чувствую всё.
И не известно кто из нас зорче, - сказала Генрих.
- Хорошо, договорились, - ответила Гала.
Пакт был заключён. И вот это да! Маленькая квартирка представляла собой уютное гнездо, оформленное образцами странного, страстного творчества. Стены украшали графические изыски формата А-4. Квартирой занимались явно умелые руки мастера, запущенности и беспорядка, как признаков депрессии нигде не замечалось.
- Как ты жила? – Доля своенравия в голосе Генрих не снизилась со времён выпускных экзаменов в школе. – Рассказывай, а я потом.
Гала рассказывала, разглядывая всё вокруг себя. Прикидывала, кто курирует этот объект. Гала всё рассказала, и Генрих рассказала о себе, но кратко, по делу, не затягивая, не смакуя. Оказалось, она художник своих снов. Оказалось, она живёт в квартире владельца галереи, под его опёкой, как за каменной стеной, но... не теряя свободы.
Решив несколько поурезать вторничного галерейщика в его неделовых намерениях, девушки спланировали свой вторник- день совместного исследования заграждённых пространств.     
«Оставайся», - сказала Генрих женскому персонажу. «Побудь со мной, я не буду спать, а ты, как хочешь». Гала осталась, что иногда случалось с двумя девами. Гостье было трогательно и жалостливо раскладывать по полочкам смешные причины смешных страхов. Она точно соблюдала закон этого дома, этого дня.
Утром во вторник пришёл мужчина - галерейщик Глеб, у него был ключ от её квартиры (если честно, квартира была его) он давал и стол и кров, взамен на хорошо продаваемые сонные картины и прекрасно развитое естество сонной женщины.
Наткнувшись в прихожей на огромный, ядовито жёлтый зонт и пляжные шлёпанцы возбуждающего цвета, Глеб прошёл в спальню. Гала!
О, эта была обоюдоострая нелюбовь, из поединков которой он выходил всегда побеждённым жизнеутверждающей нецензурщиной Галы. Если бы он не был ценителем искренних проявлений темперамента в любых его формах, никогда бы не отступал, но эта Гала била с первого взгляда в его сторону. Она начинала, вершила и приканчивала, а он терял дар речи, то ли от восхищения, то ли от возмущения.
Отобрав у Глеба мешок с продуктами, Гала в футболке, едва прикрывавшей точку разветвления ног спереди и уж совсем ничего не прикрывавшей сзади, ушла на кухню, оставалось одно, расплатиться за старое, отобрать новое и никаких экивоков в сторону сближения тел. А жаль. Генрих сидела голая, заспанная (хоть и клялась не спать) ноги бесстыдно на раскоряку, поистине стыдно кому видно, а она то слепая...
Рассортировав продуктовую мзду, сготовив экономный завтрак, Гала, сжалившись, позвала на кухню. Она смеялась над повышенной рельефностью его левой штанины, но смеялась внутри, а снаружи была свирепа, дика, бескомпромиссна. Сели, поели, встали. Мужчина - на выход. Дамочки - отводить душу в сплетнях и матерщине.
Однажды, когда Гала сорвала Глебу вожделенный вторник, он попробовал сделать вид, что ушёл, а сам вернулся, стал подслушивать, но получил в глаз заварочным чайником. У девушки был отменный слух, молниеносная реакция, крепкая и верная рука. Она никогда не предупреждала о своих намерениях. Глеб сделал вид, что его там и вовсе не было, а на люди появился только через пять дней, отмочив фиолетовое оформление левого глаза. Зато Гала не узнала зря или не зря разбила симпатичный чайник.
В полдень девицы вышли. Проделав путь, не пропуская ни одного ориентира, дошли до парка, до диких кортов.
Азартным матом приветствовала зрячая картину светопреставления. На небольшом, в общем, то пространстве, зажатом прудами, стояла ватага крутолобых грузовиков- трейлеров. Горы палаточного шёлка, сдутые ещё батуты, железные джунгли каких то механизмов. Всё это валялось прямо на асфальте в стадии ревизии и начального монтажа. Вокруг этого добра суетились люди. Вот почему был огорожен теннисный корт - там было много добра, там завелись люди, языка Галы нецензурного и цензурного не знавшие. В этих краях, в это самое время, праздновали добрую волю, которая выбрала игру с добрым президентом. Президент любил праздники, свой город он тоже любил и жителей, населявших все ярусы этого города. Из страны классического чужого языка был выписан парадиз на колёсах. Под брезентом трейлеров скрывались рёбра и позвоночники будущих аттракционов. Команда полудиких рейнджеров появилась здесь дня три назад. Матерясь на чужом языке, они впихивали свои просто громадные машины в предоставленное им просто малое пространство суши, зажатой между старыми прудами.
В первый день их удивило дикое количество комаров, во второй день, а уж особенно в ночь, их уже озлобила настойчивость летучей нечисти. А на третий день они запаслись зельем, куда там всем пойлам, что знали они раньше. Прозрачная беда адаптировала ко всему. Водка- подарок местных туземцев. Туземцы к тому времени успели полюбить носителей этого классически чужого языка. Подъезжая на своих боевых машинах, вплотную к резервации аттракционщиков, зазывно горланили, выказывая душераздирающую тягу к братанию и питью на брудершафт. Братались, наращивали градус, а потом работали, кто во что горазд. Надо было собрать увеселительные машины быстро, от этого зависел их кусок хлеба. Железо не слушалось, но были сроки, был контракт. Комары, водка, туземцы... Но через два дня машины должны начать вращать, кидать в разные стороны, подбрасывать вверх- вниз восхищённую публику. Хорошо мало кто знал, как сочленялись визжащие всеми болтами железные монстры.
Гала видела дневную работу, сочно комментируя природные данные, попавших в поле зрения тружеников.
На сетке забора висел плакат, объяснявший суть явления.
- Мы придём сюда послезавтра, - сказала Гала,- А сейчас пойдём по магазинам, по тряпкам, по шмоткам.
До вечера, до очугунения ног бродили девы по тряпичным вернисажам, были приобретены: сарафан в горошек - чёрный фон, белый горох, красный, приталенный жакетик, чёрные лодочки на среднем каблучке, всё для незрячей Генрих. Она когда-то видела такую экипировку на дамочке вольного статуса. Та дамочка была именно такой, какой хотела быть и картинка соответствовала содержанию.
Гала не ушла в среду. Алчным нюхом прирождённой шлюхи она чувствовала приближающийся зуд новых ощущений. Парковая колония полудиких продавцов счастья влекла её и снилась.
В четверг Генрих её выгнала, не грубо, а так любя. Вдруг захотелось, да, именно захотелось Четверга, своего Четверга без новых выдумок и перемен. Гала ушла, зная, кто её сменит.
Постель распахнула свои объятья, звонок. Открыла дверь голая, парная, жующая яблоко. Всё закружилось и понеслось в сторону постели. Стыдные, ласковые руки везде и внутри и снаружи, да и сам Четверг утонул где-то глубоко в ней.
Вечером они пошли танцевать, проходя мимо парка, услышали музыку, вопли с зазывными интонациями. Он увидел иллюминацию над шатрами. Мимолётный парадиз был открыт для всеобщего платного обладания. Они зашли.
Когда-то, когда у неё было девичье имя, она переварила один классический чужой язык, и много чего могла понять и сказать на нём. А сейчас, слыша знакомые слова, так своеобразно изукрашенные смысловыми оттенками, что можно было никогда не держать в руках ни словарей, ни газет со статьями для перевода, всё было понятно на уровне вздоха, стона, смеха.
Генрих выпустила на минуту руку Четверга, он отошёл на шаг за билетами. Вдруг перед ней (она явно чувствовала это) запрыгал кусок плоти. Мужской плоти, судя по дыханию, бьющему ей в левую ключицу. Особь была не исполином. Силу голоса трудно было оценить, был лишь скрежет. Голоса уже не было, сел, то ли от комаров, то ли от аборигенских брудершафтов.
Они стояли друг против друга очень близко, вплотную. Он разглядывал крупную фемину, откровенно смотрящую на него. Она слушала его голос- скрежет, смешно обольщающий прелестями своей чудо-машины. Но кататься ей пришлось в другом, противо
Alex Tanner на кастинге показывает розовую киску перед камерой порно фото
Блондинка в спальне демонстрирует задницу
Парень с грудастой подругой снимают домашнее порно и трахаются раком