Знаки
В ту ночь я спал очень плохо. Мне снился какой-то бредовый сон, который я все никак не мог уловить и осмыслить, а когда проснулся - он выветрился из памяти. На утро я чувствовал себя совершенно разбитым. Мы договорились, что сегодня Егор съедет. Но когда я пришел к нему на порог, то услышал за дверью какие-то звуки. Внутри кто-то плакал. Даже не плакал, а надрывно рыдал, чуть ли не задыхаясь от слез. Это был плачь отчаявшегося и совершенно обреченного человека. Я поднял руку, но не смог заставить себя постучать. Несколько минут я просто стоял на лестничной клетке, прислонившись к стене, и чувствовал, что запутался окончательно.
Егор был далеко не самым приятным, но все-таки человеком. Слабым, отчаявшимся, заплутавшем в паутине собственных страхов. В каком-то смысле таким же, как и я сам. Вспомнилось, что когда-то давно, после смерти матери, меня точно также выгнали из института: в тот период я был совершенно раздавлен и не смог сдать ни одного экзамена. Ректор не стала слушать моих уговоров, сказала, что я занимаю чужое место и просто вернула мне документы. Не знаю, к чему мне вдруг это вспомнилось, аналогия не самая подходящая, но в тот день я решил дать Егору еще несколько дней. Я развернулся и ушел к себе.
Отъезд Егора затянулся сначала на неделю, потом на две: он то притворился больным, то жаловался на проблемы с поиском другого жилья. Я не препятствовал. В конце концов, не мог же я просто выгнать его на улицу: мне кажется, он не заслуживал такого. Единственное, что я мог, это попробовать навести на Егора какие-то справки.
У меня был один знакомый, работавший участковым. Впрочем, узнать нам удалось крайне мало. Оказывается, Егора и правда когда-то принудительно лечили в психиатрической клинике, однако, в условиях врачебной тайны, причину нам выяснить не удалось. В остальном его жизнь была сродни той, что он вел и сейчас: никаких социальных сетей, никаких родственников, никаких судимостей, никаких значимых происшествий - сплошное белое пятно. Он был прописан в старом бараке, снесенном давным-давно. Никогда не числился ни в одном университете. Не имел водительских прав. Не имел собственности. За всю жизнь получил один-единственный штраф за курение в общественном месте, который выплатил еще пять лет назад. Правда нашлась одна вещь, которая отчасти даже могла все объяснить. В базе судебных приставов мне удалось отыскать фамилию и имя Егора в списке заядлых должников, причем размер долга, скажем прямо, был впечатляющий. Выглядело странно, учитывая, что деньги у Егора водились. Он был едва ли не единственным из моих квартирантов, который платил исправно и вовремя.
Допустим, что кредиторы могли выбрать такой вот экстравагантный способ запугивания. Допустим, что сыпь на предплечьях - это психосоматика: я слышал у сумасшедших могут открыться стигматы на фоне сильного душевного волнения. Допустим, что Егор психически нездоров, и это почти наверняка так. Подобное объяснение мне нравилось куда больше чем то, что по ночам в квартиру ломится какой-то там «звездочет».
∗ ∗ ∗
Одним из вечеров я сидел на собственной кухне с бутылкой вина и предавался мыслям самого разного рода. На тот момент Егор «перегостил» у меня уже месяц. Над этой проблемой я тоже думал, но так и не смог выработать какого-то однозначно хорошего решения. Бутылка опустела наполовину, и меня начало клонить в сон. Я почти задремал, развалившись в кресле, когда из полусна меня вырвал стук в дверь.
ТУК. ТУК. ТУК.
Три размеренных громких удара сотрясли тишину. От неожиданности я подскочил на месте. Попытался нашарить в кармане телефон, но, ставшие ватными пальцы, не слушались, и он вывалился, ударившись об пол. Следом полетела неловко сбитая локтем кружка, которая разбилась, как мне показалось, просто с оглушительным грохотом. Я в панике заметался по кухне. Не знаю, каких бы еще разрушений я натворил, если бы в дверь не постучали снова: быстро и нетерпеливо, уже по-человечески. С площадки послышался визгливый женский голосок.
- Нравится, Дмитрий Владимирович? - Набросилась на меня Клавдия Ивановна, едва я осторожно приоткрыл дверь.
Клавдия Ивановна, эта злобная бабка с верхнего этажа над моей арендной квартирой, та самая, что пихнула меня в плечо - сейчас она буравила меня своими неимоверно злобными глазками. Она меня терпеть не могла. Мы всегда не слишком хорошо ладили, а в последнее время отношения особенно накалились. Однако в данный момент я был даже рад увидеть ее злющее, но вполне человеческое лицо. Эту серую кофточку с жемчужными пуговицами и закрученную бигудями прическу, всегда напоминавшие мне загаженное воронье гнездо.
- Ну что вы, Егор очень интеллигентный жилец, у него сейчас просто небольшие проблемы... - Устало проговорил я, готовясь к неприятному и долгому разговору.
- Нет, не интеллигентный! Он жуткий! Он шумит, не здоровается, ходит вонючий, портит общедомовое имущество, рисует на стенах, гремит по ночам...
Признаться, не согласиться с ней я не мог. Клавдия Ивановна разразилась обычной для нее тирадой, каждое слово из которой я знал наперед, а потому просто молча кивал, придерживая, на всякий случай, полузакрытой дверь.
- А еще к нему постоянно кто-то ходит...
- Кто ходит? - Я насторожился.
- Откуда я знаю? Кто-то приходит ночью и стучит в дверь...
- А вы его видели? Того, кто стучит. - Я попытался, чтобы мой голос звучал как можно естественнее, но не смог скрыть в нем легкую дрожь. На секунду наши глаза встретились, и мы замолчали: наверно, каждый увидел тень страха, мелькнувшую во взгляде напротив.
- Нет... я побоялась. - Сказала она уже спокойнее. - Я же старая женщина, не буду же я выходить ночью выгонять незнакомцев. Но тарабанит он так громко, что до чердака слышно. А у меня, знаете ли, возраст, Дмитрий Владимирович: я и так плохо сплю. Поэтому, сколько можно? Ей-богу, тот наркоман, что голышом бегал, и то лучше был - вот он был тихий. Вы меня слышите хоть? Чтобы духу этого жутика в нашем доме больше не было! Не то мы, Дмитрий Владимирович, мы будем вынуждены ПРИНЯТЬ МЕРЫ. Я лишь молча кивнул. Смешно, но отчасти я был бы даже рад, если бы она смогла предпринять свои «меры»: это избавило бы меня от необходимости принятия неприятных решений.
- А еще он рисует на стенах... эти отвратительные богохульства.
- Ну, тут не выдумываете! Это все школьники...
- Шутите? Вы видели эти знаки? - Сказала она очень серьезно, глядя мне прямо в глаза. - Эти знаки... У меня очень плохое предчувствие, Дмитрий Владимирович. Будьте уверены и помяните мое слово: этот ваш тип - он водит шашни с дьяволом.
∗ ∗ ∗
Спустя месяц отговорки Егора начали меня раздражать. Он все реже брал трубку, дольше не отвечал на сообщения и окончательно закрылся в квартире, как в саркофаге. С течением времени он становился все более и более странным. В разговорах часто отвечал невпопад, путал даты и дни недели. Однажды он позвонил мне посреди ночи и долго хныкал в трубку, не силах выдавить из себя ничего вразумительного, и как я не старался его успокоить, не смог добиться ровным счетом ничего. На следующее утро он уже ничего не мог вспомнить.
Я понимал, что проблема давно назрела и ее надо было как-то решить, однако жизнь будто специально ставила мне палки в колеса. На работе меня срочно вызвали в междугороднюю командировку, потому что коллега, который должен был туда ехать, неожиданно заболел. Дел было недели на две, и я решил, что ничего страшного не случится, последний раз напомнил Егору о переезде и уехал сам.
Ошибался я очень сильно. Дурные вести ворвались телефонным звонком где-то в одиннадцатом часу вечера. Звонила соседка, которая тихим и печальным голосом сообщила мне, что Клавдия Ивановна умерла, и спросила, буду ли я на поминках. Я почти не слушал, чувствуя, как внутри у меня все холодеет. Соседка сказала, что Клавдию Ивановну нашли утром на лестнице, между третьим и вторым этажом. Сердечный приступ.
Конечно, Клавдия Ивановна была немолода. Возраст, болячки, бесконечные нервы, потрепанные в баталиях с ЖЭКом. Возможно, это была правда: она спускалась по каким-то своим делам, и ее сердце не выдержало. Может, в то ранее утро она как раз спешила в аптеку, потому что почувствовала себя плохо. А еще в темноте она могла подвернуть ногу, распластавшись на лестничной клетке, и инфаркт только докончил начатое. А может быть, Клавдия Ивановна наконец осмелилась выйти в подъезд и воочию увидела того, кто стучит в дверь...
Я никогда не любил Клавдию Ивановну - терпеть ее не мог, скажу честно. Однако известие о ее смерти поразило меня, будто я потерял близкого родственника.
На работе, ценой скандала и огромного количества угробленных нервных клеток, мне удалось вернуться домой на пару дней раньше. Я сразу направился к Егору. Поднялся по серым ступенькам, на которых виднелись неряшливые цветные разводы, будто осколки радуги смешались со сточной водой. Тут и там кто-то пытался их затереть, но не слишком усердно. Остановился у почтового ящика, который плотно облепила разноцветная вязь, похожая на инопланетную паутину. Я ковырнул ногтем - краска была твердой. «Знаки» впились в железо, прочно укоренив свое присутствие здесь, будто черная плесень, от которой невозможно избавиться.
Я не стал стучать, просто достал запасной ключ и открыл дверь. В нос сразу ударил запах скисшей еды. В квартире царил полумрак, окна были плотно зашторены, и я включил свет. Я в ужасе осматривал комнаты, стараясь сохранить самообладание: Егор и раньше не отличался чистоплотностью, но за последние месяцы совсем деградировал. Стены и дверные косяки были чем-то заляпаны, на полу валялась одежда, в раковине - горы грязной посуды. Передвигаться по комнатам мешали кучи какого-то хлама и грязных вещей. В полумраке, под светом двух оставшихся работающих лампочек, зрелище ввергало в глубочайшее уныние. Я в ужасе осматривал дом, переставший быть моим, бабушкиным домом и всего за пару месяцев превратившийся в какое-то логово, будто здесь жил не человек, а свило гнездо мерзкое насекомое.
Поначалу я решил, что Егора здесь нет, однако вскоре он выполз... из-под кухонного диванчика для гостей. Там было устроено какое-то подобие постели: куча простыней, сваленных вместе и прикрытых от посторонних глаз занавеской. Егор нетвердо встал на ноги, старательно избегая смотреть на меня. Выглядел он хуже некуда: исхудавший до крайности, заросший и грязный - он и правда походил на насекомое, обитавшее под землей. На темени вызрела приличная плешь, а очки он, по всей видимости, потерял или разбил, поскольку был без них, и его подслеповатые глаза сильно слезились. Он все меньше походил на человека, с каждым днем. Все меньше...
Егор протянул мне грязную руку с давно нестрижеными ногтями. Я проигнорировал жест.
- Егор, уходи, — устало выдохнул я.
- Куда же я пойду...
Он обреченно опустился на тот самый диванчик, уставившись в пол. Разговор снова уходил на этот бессмысленный круг. В который раз.
- Тебе нужна профессиональная помощь, — попытался я говорить как можно мягче, — есть клиники, программы реабилитации. Тебе помогут. Егор, ты немного не в себе, ты понимаешь?
Он замотал головой. Потом закатал рукава, и от представшего зрелища, вкупе с кислой вонью квартиры, меня едва не стошнило. Сыпь на его предплечьях превратилась во что-то ужасное. В кровоточащие язвы и кровавые борозды, будто вырезанные ножом, в сплошные разрывы тканей, на которых почти не осталось живого места. Они сочились сукровицей и местами гноились, будто конечности наркомана. Я затруднялся представить себе, но чувствовал, что боль должна быть мучительной. Но хуже всего то, что теперь, когда эти чудовищные раны сформировались, я мог ясно видеть симметрию, геометрические узоры. Все это напоминало жестокую, мясную татуировку. Это не могла быть болезнь: либо он сам себя изуродовал либо...
Как будто прочитав мои мысли, Егор стянул с себя кофту, и я увидел на спине знакомую желто-коричневую сыпь, которая не так давно покрывала его предплечья. Здесь она еще не дозрела до ужасающих форм; будто семена, только дающие всходы. С изумлением и ужасом я осматривал его тело, которое превращалось в холст какого-то инфернального художника. Он снова накинул кофту и вдруг разрыдался, обхватив голову руками. Я не знал, что сказать.
- Когда-то, — всхлипывая, начал он. - Я был дурным человеком...
Он вытер слезы, справился с собой и продолжил:
- Я был игроком, конченным лудоманом. Проигрывал все до копейки. Ставки, казино, автоматы... Перепробовал всякое, опускался на самое дно. Обманывал друзей, воровал у родителей - наверняка знаешь, как это бывает. Ну и конечно... всегда верил, что смогу отыграться.
Он горько усмехнулся.
- Паршивая история, скажу честно. Но я всегда знал, что смогу, что обману систему. Я разрабатывал разные схемы. Да, всякие выигрышные схемы - это была моя страсть. Сколько я всего перепробовал, с ума можно сойти. Вот только ничего никогда не работало. Одно время я даже всерьез занялся математикой: верил, что можно просчитывать комбинации, найти какие-то алгоритмы. Это все не оригинально, знаю - немало пытались и до меня.
Дрожащей рукой Егор потянулся за стаканом воды и залпом его осушил.
- Но игра - такая вещь: когда тебе сносит крышу, то уже ничего не останавливает. Меня затягивало все глубже и глубже, и в моих поисках - тоже. Как-то я вычитал про бирманские обычаи нанесения на тело татуировок, которые привлекают удачу. В тот момент эта идея мне очень понравилась, и я тут же сменил вектор поисков с научного на... не совсем научный. Да, признаться, моя мысль ушла в довольно странные сферы. Я стал читать про знаки и символы. Про вспышки на солнце и движения планет. Про астрологические прогнозы. Моя квартира была завалена всякой оккультной макулатурой. Можешь смеяться, но меня в тот момент захватила одна непопулярная во всяких эзотерических кругах идея: что все наше мироздание состоит из некой первоматерии, суть которой - знаки. Что нужной комбинацией нужных символов ты можешь переписать реальность.Я был одержим идеей раскрыть фундаментальную, единую закономерность вещей, которой подчиняется все, абсолютно: даже случайные числа, даже игра. Конечно, я не только читал, я экспериментировал. Пробовал, изучал, ошибался. Закона случайных чисел не существует - все подчиняется знакам. Мне нужен был этот «ключ», ломавший случайность, подчинявший удачу.
- И ты его нашел? - Спросил я с сомнением.
- Нет, — Егор печально покачал головой, — зато нашел что-то другое. А может - оно меня. В тот период я вел безобразную жизнь: почти не ел, сутки не спал, бесконечно проигрывал на ставках. Залез в страшные долги, растерял всех близких людей, которыми дорожил. У меня натурально ехала крыша: иногда я даже не мог вспомнить название города, в котором нахожусь. Я ничем не занимался, только ставил ставки и чертил знаки. У себя в доме я разрисовал все поверхности, до которых мог дотянуться; когда у меня заканчивалась тетрадь, я чертил на стенах или на зеркале, на тарелках или шкафах. Самое ужасное, что я даже не понял, когда и где я сделал что-то не так. Я не знаю, где сделал ошибку и поэтому не знаю, как это исправить.
- Что-то я не понимаю...
- Сначала я стал замечать дома знаки, но только... «другие», те, которые я не рисовал.
- «Другие»?
- Да. Это был не я - они просто появлялись. И чем дальше, тем больше они становились какими-то... самостоятельными. Я мог сделать наброски в тетраде, а на следующий день они были уже не мои: знаки менялись, превращались в свою жуткую копию, в эту иномирную вязь. Ее становилось все больше. Она прорастала повсюду как плесень.
Это все было, конечно, очень интересно, но разговор уходил не в то русло. Я не был готов поверить, что его преследуют какие-то потусторонние «Знаки». Меня волновало нечто другое: вполне материальное и опасное, нечто, что стучит по ночам в дверь. Егор упорно избегал о нем говорить, и я спросил его прямо. Он умоляюще приложил палец к губам и заговорил почти шепотом.
- Чертежник миров, Звездочет, Загадыватель загадок - его по-разному называют. Он каждый день загадывает миру загадки, и каждый день мир ошибается, и тогда он переписывает его заново - поэтому реальность не статична. Можешь смеяться, можешь называть меня сумасшедшим - наверно так и есть, но за годы моих шизотерических поисков я кое-что, да уловил. Все, что ты видишь - не то, чем кажется. Для тебя есть время, форма и содержание, но на самом деле нет ни времени ни формы, ни содержания - есть только «Знаки», из которых все состоит, и каждый день эти «Знаки» дурят тебя. Ты можешь поднять голову и увидеть на небе звезды, но это обман: звезды давно погасли - мы одни во Вселенной. Это не звезды, а «Знаки». Все это (он развел руками вокруг) - произведение на неизвестном нам языке, которое слишком долго живет своей жизнью.
Диалог начал казаться абсолютно бессмысленным. Я устало опустился в кресло напротив. Кинул взгляд на прожженный бычками лакированный стол, на засаленные обои, на ряды пустых бутылок, на табуретку с отломанной ножкой, наконец, на скверного вида «постель» под диванчиком, от которой ощутимо воняло. Будто уловив мои мысли, Егор прохныкал:
- Мне нужно еще немного времени... ну пожалуйста.
- Ты можешь пожить у друзей, у родителей - парировал я, прекрасно понимая, как глупо для него это звучит. - У тебя же есть родители?
- Я их не помню, — сказал он с какой-то непередаваемой горечью. - Я вообще почти ничего не помню... С каждым днем меня как будто... в этом мире становится меньше.
От его слов повеяло такой безысходностью, что по венам у меня снова разлилась кисло-сладкая жалость. Сейчас Егор действительно выглядел призраком, тенью человека, тоненькой спичкой, которая потухнет вот-вот. Однако я дал ему достаточно времени. В конце концов, что я мог сделать? Я был не в силах помочь, даже если все им сказанное было истинной правдой, тем более не мог помочь, если все это - плоды сумасшествия. Я мог только спастись сам, отвадить опасность от своего дома, сейчас и как можно дальше. И хоть я был близок к тому, чтобы опять уступить, в этот раз я пересилил себя. Наклонившись к сидящему напротив Егору, я глубоко вдохнул и произнес со всей твердостью, на которую был способен:
- Егор, если ты сейчас не уйдешь, то я останусь здесь, и, будь уверен, я открою дверь тому, кто стучит.
Пожалуй, угроза была немного нелепой. Естественно, я не собирался до вечера сидеть в этом вонючем свинарнике и уж тем более не собирался открывать дверь этому непонятно кому, однако она произвела колоссальный эффект. Егор побледнел. Он ничего не ответил, лишь молча опустил взгляд. Затем с видимым трудом поднялся и, стараясь не смотреть в мою сторону, поплелся к шкафам, откуда достал потрепанную дорожную сумку. На удивление он не бросился меня уговаривать, не попытался в очередной раз что-то придумать, а с молчаливой покорностью побросал в туда какую-то мелочь и засобирался к двери. Большую часть своих пожиток он проигнорировал, и хоть я обещал ему выслать их позже, я не стал спрашивать адрес, а он не стал его называть.
Связка ключей ударилась о тумбочку в коридоре, хлопнула дверь, и я остался один. Все произошло быстро и как-то слишком легко, оставив мне горьковатое чувство вины и ощущение недосказанности, будто разговор был окончен на половине.
∗ ∗ ∗
Что до меня, то на следующий день я поменял замки на дверях. Вкалывал до изнеможения, пытаясь привести квартиру в хоть сколько-нибудь приемлемый вид. Работы было много. Егор оставил после себя кучу всего, что иначе как хламом не назовешь. Конечно, было интересно изучить изнанку его жизни, но к своему разочарованию я не нашел чего-то, что проливало бы свет на его невероятный рассказ. Записные книжки с адресами букмекерских контор, нумерологические журналы, бульварные романы, подарочные купоны, бухгалтерские записи расходов. В ящике стола я обнаружил толстенную тетрадь, исписанную от корки до корки, раскрыв которую, испытал лишь недоумение. Там были знаки, но не имевшие ничего общего с тем, что я видел на входной двери, а простые и даже примитивные, какими подросток со скудной фантазией может пугать посетителей заброшек и недостроев.
Во время уборки, пока я бегал менять мутную воду в ведре, мой взгляд зацепился за уголок шкафа. Там, на обоях, что-то блестело в лучах солнца. Я остановился, пригляделся внимательнее и почувствовал, как по спине пробежала холодная капелька пота. Я тут же повыбрасывал книги прямо на пол, отодвинул шкаф, и моему взгляду предстал «Знак», все это время скрывавшийся от моих глаз. Огромный. Монументальный. Почти что «живой». Он растянулся по обоям от пола до потолка, и был похож на тот, что я уже видел, но нарисован не мелом, а какой-то чуть светящейся краской. Здесь он был ярче и отливал всевозможными оттенками, которые только можно представить. Я бы сказал, что тот, «дверной», был наброском, а этот - его идеальной версией, завершенной и цельной.
Пытаться описать его не имело бы смысла. Он не был похож на рисунок, как это можно подумать, он походил совсем на другое: на кровавый закат в пустыне в дымке знойного марева, на бесконечные кольца, вращающиеся вокруг неизвестной планеты, на лужу бензина, на вытаращенные глаза паука - на все это одновременно. Он разговаривал не наглядностью, а образами в голове, которые вспыхивали и гасли стремительно быстро, как искры костра, улетавшие в небо.
Я стоял и смотрел на него в благоговейном ужасе, не в силах сдвинуться с места, и не помню, сколько тогда прошло времени. Его свойства оптической иллюзии закружили мне голову, и вскоре изображение стало мутным, поплыло, и с раскрытым от удивления ртом, я наблюдал, как стена начала растворяться. Вместо нее передо мной открылся цветной полупрозрачный витраж, как в католической церкви, которые я видел в кино. Пространство странным образом удлинилось, и за этим витражом открылось другое пространство, огромное, мутное, бесконечно чужое. Я видел какие-то мелькавшие образы, смутные тени, очертания громадных, неописуемых форм и геометрических фигур, проплывавшие перед моим взором. Мой ужас быстро достиг критической точки: я почувствовал, как от нервной дрожи сотрясается все мое тело, во рту пересохло, а в глазах стало темнеть. Дрожащими руками я несколько раз ударил себя по щекам, пытаясь привести в чувство. Потом наспех задвинул на место шкаф, стараясь не смотреть на стену, накидал сверху одеял, каких-то тряпок и полотенец. Больше всего меня страшило то, что этот тонкий барьер, отделяющий меня от чего-то, вдруг может разбиться, и что-то «оттуда» сможет проникнуть «сюда». Я тщательно замаскировал это место, придвинув мебели и заткнув все щели между шкафом и стеной, но уходя, видел, как оттуда струится едва заметное голубое свечение.
∗ ∗ ∗
Самое худшее случилось недели через две. Егор как будто провалился сквозь землю. Я добросовестно собрал его дурацкие вещи в коробки и был готов отдать их по первому требованию, но он не выходил на связь, а сам я звонить ему желанием не горел. Он сделал это первым, ночью, в свойственной ему манере: на утро я обнаружил на телефоне двенадцать пропущенных. Не дозвонившись, он отправил мне огромный видеофайл, открыть который было моей самой большой ошибкой за всю историю общения с ним.
На видео был Егор, который снимал сам себя, находясь в каком-то темном помещении. Он тяжело дышал, выглядел помято и бледно, а его лоб, нос и скулы блестели от пота. При этом он находился в каком-то патологически радостном возбуждении, очень несоответствующем его внешнему виду. Свет камеры обелял его и без того мраморное лицо, усиливая сходство с покойником. К тому же, на видео Егор выглядел совершенно безумным. Нервно и очень путанно он говорил, что наконец-то придумал решение, и что ему нужна моя помощь, ведь больше ему не к кому обратиться. Он говорил, что все скоро наладится, и он сможет снова жить у меня, потому что нашел способ избавиться от «Знаков». Он даже все сделал и осталось совсем немного - самая малость. Слова давались ему тяжело, и пот капал с кончика носа, а я слушал его с нарастающей тревогой. Он умолял меня приехать прямо сейчас и помочь ему, повторял это снова и снова, а его слова прерывались, то болезненным кашлем, то нервным хихиканьем.
Я резко вырубил видео и больше никогда его не включал. Я догадался, что случилось и что за помощь ему нужна, когда он поднес к экрану и начал трясти своей обрубленной по локоть культей. Она была перемотана грязной тряпкой с засохшим бурым пятном. Этот момент потом еще долго виделся мне в кошмарах.
Я заблокировал номер Егора, потому что понял: он окончательно сорвался в пропасть безумия, куда его столкнули «Знаки» и «Звездочет», и где уже ни я, ни кто-либо другой не сможет ему помочь. Видеозапись и все вещи Егора я отнес в полицию, где все рассказал... в том виде, в котором это не вызывало лишних вопросов. Меня несколько раз допрашивали, сначала про видео, а потом и про самого Егора. Следователь сказал мне, что его паспорт, копию которого я приложил, скорее всего, фальшивка; что человека под именем Немеязов Егор Иванович никогда не существовало, а в базе судебных приставов какая-то ужасная путаница. В любом случае, сам я мало что мог рассказать. Видеозапись осталась пылиться где-то на этапе материалов проверки, а Егора или человека, которого я знал под этим именем, не нашли. Возможно, он растворился где-то в лабиринтах трущоб, съемных квартир и психиатрических клиник, и мне кажется, что для него это все же лучший вариант. Или верю ли я, что Егор, одержимый безумной идеей заколдовать удачу, по незнанию или по некой ужасной ошибке призвал в свою жизнь нечто, что в итоге вычеркнуло его из реальности, как надоевшего персонажа? Не знаю, наверно, немножечко верю. Мог ли я помочь ему и это предотвратить? Нет, мне кажется нет. Я ведь все равно не мог помочь. Не мог...
Квартира еще долго пустовала, скрывая за шкафом неведомый «Знак». Остатки меловой пыли в подъезде давно уже смыли, почтовый ящик кто-то покрасил, но я не решался уничтожать «Знаки» - просто не мог себя заставить. В начале я приходил туда, отодвигал шкаф и долго смотрел на них. Это была странная потребность и странное чувство, которое я затрудняюсь логически объяснить. Это при том, что после исчезновения Егора «Знаки» за шкафом как-то поблекли. Краски зашелушились, цвета сникли, и он будто бы потерял свою «иномирность». Показавшийся мне в начале божественным откровением, теперь он выглядел как артефакт, брошенный неведомыми создателями и медленно угасавший от времени, сохранивший лишь отголосок загадки. К слову, я больше не видел той странной галлюцинации, превратившей стену в иномирный витраж. Впоследствии я и вовсе уверил себя, что именно галлюцинацией оно и являлось. Ведь как я уже говорил: сумасшествие - заразно, воображение любит злобные шутки, а вещи зачастую именно такие, какими они кажутся.
Спустя пару месяцев я, наконец, взял с собой шпатель, ведро с мыльным раствором, пару бутылок пива и заперся в квартире. К тому времени «Знак» на стене был похож на засыхающий бутон розы. Я долго медлил, разглядывая его напоследок, а затем поддел край обоев на стыке. Длинная полоска отделилась легко и бесшумно спланировала на пол. Кусок за куском я кромсал их, пока передо мной не осталась абсолютно голая бетонная стенка. Зачем-то я дотронулся до нее, проверяя на прочность, и постучал костяшками пальцев - на них осталась серая пыль.
На минуту меня охватила тревога, что я сделал что-то неправильное, совершил чудовищную ошибку. Будто только что перевернулась какая-то важная страница моей жизни и возврат к предыдущей главе уже невозможен. Я кинул взгляд на сгущавшиеся за окном сумерки, и мне вспомнился стук в дверь. Возникло предчувствие, что он вот-вот раздастся из коридора. Я внутренне напрягся, замер на месте, весь обратившись в слух. Но там никого не было. Только ветер.