«Знаешь, Лешка, импотенция — это свобода». Рассказ о вельском поэте Александре Малолетове

Сегодня лирический герой слушает грустную музыку и вспоминает мимолетно спецкора BBC Настю Лотареву, которой он когда-то обещал текст для Таких Дел. Но она в этой истории герой не главный. Главными героями будут вельский поэт Александр Малолетов и история, которую лирический герой про него когда-то так и не рассказал.

«Знаешь, Лешка, импотенция — это свобода», — говорит мне тощий старик в очках и с волчьей проседью.

Мы сидим у него в комнате. Он крепко затягивается Примой, запивает растворимым кофе и ждет, чтобы я спросил почему. Я эту игру давно знаю и сейчас, конечно, спрошу. Но тоже закуриваю, хотя в комнате можно вешать топор. А у меня слезятся глаза. Тоже отхлебываю кофе, затягиваюсь: «Почему это, Сан Федорович?»

«А потому что пока хуй стоит, ты на баб все проебываешь. И время, и деньги. У меня вот как хуй стоять перестал, так я и писать начал», — отвечает Сан Федорович.

Он, конечно, лукавит. Написано им очень много: стихов, рассказов, статей и баек. Но еще больше не рассказано и рассказано уже не будет.

В Вельске — городе на юге Архангельской области — его знали все. Кто-то как Александра Федоровича — журналиста, писателя и поэта. Кто-то как Пистолета — гуляку, повесу и кутежника, на старости лет остепенившегося. Кто-то как Сашку Малолетова — длинного и угловатого парня с Советской улицы, которому спокойно никогда не жилось. В истории он влипал постоянно. Причем вне зависимости от того, хотел он этого или нет.

Мы были знакомы с Малолетовым тогда уже больше десяти лет, дружили, периодически он меня подписывал (или пытался) в какие-то авантюры, но я всегда звал его Сан Федорович. Пистолетом почему-то язык не поворачивался, хотя он точно бы не обиделся.

Я сижу в его прокуренной комнате, хлебаю растворимый кофе и тру глаза из-за табачного дыма. Я приехал писать про него статью.

«Я книжку-то не одну выпустил уже, так что, считай, не зря пожил. Но ты про меня все равно напиши», — говорит Сан Федорович.

Я включаю диктофон на телефоне и начинаю слушать. Телефон я потеряю через 2 недели, ничего, естественно, не расшифровав.

Малолетову нравится называть себя почетным кобелем на пенсии. Имеет право — у него было 5 или 6 жен. Сейчас я уже точно не могу вспомнить, да он и сам иногда путался. Но, говорит, каждую любил неистово, как безумец. И всем, конечно, писал стихи.

Между женами, по его словам, баб тоже много было — «больше сотни точно». Одной из «сотни» однажды чуть не стала Алла Пугачева.

«Приезжала к нам Пугачева, еще молодая совсем, выступать. Ну спела в ДК, а мне говорят, надо дальше ее отвезти — в Кулой, там следующий концерт. Поехали, значит, на телеге (это с лошадью, да). Сидит рядом со мной, я веду. Ну, смотрю, симпатичная. Я давай к ней обниматься. Она не дается. Говорю, ну давай, может, это самое? Засмеялась и дала мне по морде. А я такой — ну хоть за ляжку потрогать дай! И хвать ее. Она мне еще раз по морде дала. Ну я больше не приставал, понятливый так-то», — рассказывает Малолетов.

Подтверждений тому, что в Вельский район приезжала Алла Пугачева, я не нашел. Но кто-то из стариков говорит, что вроде как была. Или могла быть. Но байка про это в городе гуляла давно.

Если я когда-нибудь буду разговаривать с Аллой Пугачевой, то не стану спрашивать, приставал ли к ней сто лет назад в Архангельской области местный забулдыга. Нравится мне верить, что Малолетов за ляжку Аллу Пугачеву все-таки трогал. Не знаю, как это вписывается в новую этику, скорее всего, никак. Но в мою историю — вполне.

Стихи писать Малолетов начал после того, как подружился со ссыльным Ричардом Красновским. В архангельские края ссылали всяких столичных творческих людей. Так вот в Вельск отправили в лагерь Ричарда Красновского, а в соседнюю Коношу — Иосифа Бродского. Про второго вы скорее всего слышали, а про первого — вряд ли, хотя Красновский тоже был хорошим поэтом (но мне больше по душе проза), собственно поэты эти были знакомы, и в том числе из-за любви Красновского к Бродскому поэзией заинтересовался и Малолетов.

Сан Федорович в советское время успел побыть алкоголиком и кочегаром. Именно поэзия и творчество, кстати, вообще когда-то и заставили его бросить пить. Пил он когда-то и правда страшно. Еще ребенком я встретил его в каком-то магазине, с заросшей бородой, громогласно требующего у продавщицы чекушку. То ли мать, то ли отец, точно не помню, тогда меня успокоили, мол, не бойся, это Пистолет, он не обидит. Нашлись тогда люди, которые в него поверили, и он затормозил.

Но мы все еще в его прокуренной комнате, а он вспоминает дальше. Отправили служить в Чехословакию. Шел 1968 год. Пражская весна.

«Ну мы улицу патрулировали. Уже черт знает, сколько часов в наряде. Ссать хочется – пиздец. Ну я отошел, значит, за танк, ссу себе спокойно. А на меня кто-то настучал замполиту. В итоге отправили меня на гауптвахту за то, что честь советсткого солдата позорю. А если бы я обоссался, был бы героем что ли?»

Когда я работал в «Вельских вестях», нас с Малолетовым на задания часто отправляли вместе. Обычно звучало это так: «Леха, выбил нам темку, дел на 10 минут, гонорар пополам». В итоге, писал все, конечно, я.

Как-то пришли писать про Рождество в местную церковь. А я-то валенок, не знаю, как там вести себя. Хоть и крещеный, стесняюсь. Малолетов говорит – ты иди, меня туда не пустят. Он благополучно умудрился разругаться с батюшкой. То ли джип у попа был слишком крутой, то ли просто в православии не сошлись.

Иду, фотографирую, чуть на алтарь не залез, там все немного были удивлены, но заняты были своими делами, так что никто ничего не сказал.

Выхожу — напарник курит.

— Сфотографировал?

— Да.

— Ну и пошли нахуй отсюда.

Так примерно и работал наш тандем.

Малолетов закуривает уже пятую сигарету. Затягивается. «А помнишь, как мы с тобой лихо игровые автоматы прикрыли?»

Я помню. Сан Федрыч пришел в редакцию и сказал, что в ангаре у вокзала работают автоматы. Тогда уже все это дело было запрещено. Говорит.: «Леха, меня там все знают, я в эти автоматы не одну пенсию проиграл. А ты сходи, напиши».

Мне, если честно, идея понравилась не очень, но зато она понравилась главреду. В итоге я кое-как попал внутрь, написал репортаж про то, как проиграл тысячу рублей. После этого в ангар нагрянула полиция, автоматы изъяла, меня пригласили в ОВД дать показания.

Показания давать тогда уже не очень хотелось, потому что еще до информации от полиции мне позвонил дальний родственник, рассказал про рейд полиции. «Меня вообще попросили передать, что тебя убьют за такое». После таких новостей, если честно, я был слегка взволнован, потому что дальний родственник как раз со всеми этими бандюками общался, периодически и меня пытался втянуть в какие-то мутные дела, но я сливался.

Сан Федрыч, узнав про все это, сказал: «Зря ты, конечно, Лешка, в это ввязался». Я ему ответил, мол, не охуел ли ты, дед, это же ты придумал. «Ну, а кто ж подумать-то должен», – парировал дед. Крыть было нечем.

Главред сказал, что, если что, похоронят меня за счет редакции. Выписал премию рублей в 500 за текст сверху гонорара. Вообще «Вельские вести», кажется, единственная моя работа, где мне премии давали.

Рассказываю Малолетову свою версию события. Он говорит, что все, конечно, было не так. Я не спорю, хотя помню это очень хорошо, потому что до этого меня как-то особо убивать не грозили. Но там как-то в итоге порешалось, что убивать и калечить меня не надо. Кто-то где-то с кем-то договорился.

А еще как-то раз мы ездили на рыбалку втроем. Прихватил нас тогда глава района. Ему почему-то я казался интересным. И интервью он мне дал после того, как я на него немножко навыпендривался в одной из своих заметок. И номер телефона дал – сказал, что всегда могу звонить ему прямо. Так вот, на рыбалку мы съездили куце. Попали под дождь и почти ничего не наловили. Но на обратном пути увидели девушку – тощую, всю сырую и грязную. Остановились. Оказалось, что ее кто-то выкинул из машины. «Плечевая?», – спрашивает Малолетов. Та говорит да. И просит остановить ее у ближайшей заправки. Мол, сама дальше разберется. Высаживаем, я ничего не понимаю. Мне объясняют, что «плечевая» – это проститутка, которая путешествует с дальнобойщиками. Один из таких ее из машины и выкинул.

А Малолетов уже новую байку вспоминает. Говорит, что как-то, когда еще пил по-черному, нашел в Кулое [поселок под Вельском] бивень мамонта. Надо, говорит, его в музей. Там за такую находку дадут на водку. Но тащить-то его тяжело. Встал на жд-пути, ждет поезд, чтобы тормознуть. Слышит, идет какой-то. Тормознул, доехал до города, бивень сдал. Вроде как в музее сейчас стоит.

Но главная грусть и тоска его, конечно, в том, что он не успевает все свои байки на бумагу перенести.

«Я вот, знаешь, помирать же собирался. Прямо вот лежал и думал: пора. А потом понял, что сезон начался, можно еще на рыбалку походить [зимнюю], а там и до лета дотяну. Летом, может, еще что-то напишу».

«Сухой и костлявый. Он и так выглядит, как кощей», – думаю я. «Не, ты еще не скоро помрешь», – говорю. «Да нет, Лешка, скоро. Но книжку надо закончить».

Вообще я стараюсь не читать стихи людей, с которыми хорошо общаюсь. Потому что за редким исключением – это посредственные стихи. Так и стихи Малолетова я почитал только после его смерти. Души там, конечно много. Как и любви к родному краю.

Книжку Малолетов выпустит. Ее тираж разлетится за 2 дня. А текст про Александра Федоровича я так в итоге и не напишу, потому что телефон потеряю на каком-то панк-роке.

Текст получился как-то больше про меня, чем про Малолетова, но и не написать его однажды я все-таки не мог. Я дописываю эти строки, а во рту привкус самого дешевого растворимого кофе, а в носу – запах Примы. Разве что глаза не слезятся.