Земля медузы, часть 2

<Предыдущая часть

Родион наконец-то заметил, что Василий Иванович пьян до мелкой трясучки, до змия, до белочки. И странная его заторможенность, и дикие истории — всего-навсего проявления глубочайшего, как Тихий океан, алкогольного психоза. В полумраке приёмного кабинета не сразу были заметны ряды пустых водочных бутылок под столом и непочатых — на тумбочке рядом с раковиной.

— Может, ахнем всё-таки по маленькой?

— Нет, спасибо. Мне пора идти. До свидания.

В дверях медпункта Родион столкнулся с мальчишкой.

— Василиваныч, я занозу посадил! Здоровенную! Как бревно! Мамка сказала к вам пойти…

В сумрачном освещении Родиону показалось, будто кожа у мальчика странного, крайне нездорового тёмно-багрового, мясного оттенка.

— А ну-ка стой!

Но мальчишка шустро вывернулся с неожиданной силой. Родион так и не понял, почудилось или нет.

Спалось очень скверно. То и дело Родион, вздрагивая, выныривал из рваной поверхностной дрёмы и дико таращился в почти абсолютную тьму с тёмно-серым прямоугольником окна, пытаясь разобрать, не проросли ли стены шипами, не опустился ли потолок, не сузился ли дверной проём до узкой щели. А снились ему бесконечные бетонные лабиринты, из которых не было выхода, потому что дверями и окнами там служили крошечные отверстия. И что-то там постоянно ходило за спиной, дышало в затылок смрадом и морозным воздухом — будто открыли холодильник в секции с гнилыми трупами.

Под самое утро он наконец отключился намертво и проспал до начала двенадцатого. Увидев цифры часов на экране телефона, вскочил. Кости не было — как сказал хозяин квартиры, тот спозаранку побежал снимать кадры с проглянувшим в тумане солнцем и с тех пор не возвращался. Военный пенсионер снова сидел на кухне, чуть ли не в той же позе, что вчера, будто манекен, и нога его по сравнению со вчерашним распухла ещё больше, натягивая ткань штанины. «Надо бы хоть глянуть, что у него с ногой, врач ты или кто», — подумал Родион, но сейчас его куда сильнее беспокоило отсутствие Кости. Как бы тот в своей охоте за эффектными кадрами в «заброшки» не сунулся.

При одной мысли о Косте и «заброшках» Родиону будто вылили на макушку стакан ледяной воды — медленно, тонкой струйкой. Он слишком хорошо знал это ощущение. Так давало о себе знать иррациональное предвестие чего-то непоправимого. Именно так Родион себя чувствовал, когда в последний раз виделся с отцом. И так же — когда в кабинет вошла та пациентка…

Она была изумительно, почти потусторонне красива. Отец у неё был крупным финансовым воротилой с труднопроизносимой кавказской фамилией, мать — русской, и две национальности смешались в ней ровно в той пропорции, чтобы выдать истинное чудо — с тонким фарфоровым глазастым лицом, смоляными волосами, безукоризненным удлинённым аристократическим носом с горбинкой. Именно этот прекрасный нос она хотела переделать в коротенький крохотный пятачок какой-то популярной певички. На первом приёме Родион отговаривал её как только мог. Исчерпав все аргументы, сказал: «Вы же настоящая пери!» Бедная дурочка, вряд ли читавшая что-либо, кроме тегов Инстаграма на своём айфоне, она не знала, кто такие пери.

Вот тогда Родиона взял азарт, растоптавший слабое предчувствие. Такого вызова в его практике ещё не попадалось. Устроить соревнование с самой природой, уже создавшей идеал красоты и гармонии. Перекроить абсолютное совершенство в нечто ещё более совершенное. И уже на первичной консультации, при проведении цифрового моделирования, он понял, что сумеет это сделать. Пятачок певички был, разумеется, отменён в пользу точёного европейского носика.

Операция прошла великолепно, результатом Родион мог гордиться: да, это было совершенство, не только по форме, но и по функциональным улучшениям — безупречные линии, лёгкое дыхание.

Но после операции девушка не пришла в сознание и умерла спустя неделю в городской клинической больнице.

…Родион выбежал на улицу и понёсся к «заброшкам». Утреннее солнце давно поглотил туман, белесая мгла студенистым куполом поднималась со стороны расщелины и расползалась по посёлку разлохмаченными щупальцами. Родиону мельком припомнилось, как фельдшер Василий Иванович однажды рассказывал, будто название острова переводится с айнского как «медуза», или «земля медузы». Отчего так? Кто теперь знает. Не сказать, что медуз было особенно много в здешних водах: не больше, чем у других островов Курил.

— Костя! Да ешкин дрын… Костя!!!

У «заброшек» Родион стал звать молодого журналиста, изо всех сил драть глотку. Туман сгущался, воздух становился похожим на разбавленное молоко. Прежде всего Родион направился в тот дом, где они вчера видели невероятную лестницу и где Костя хотел проверить свою гипотезу насчёт установленных на площадке зеркал и оптических эффектов. Вот та самая трехэтажка, крайний подъезд…

Двери не было. Её не заложили кирпичом или блоками, что легко можно было проделать за сутки, — её словно вообще тут никогда не существовало. Сплошная бетонная стена. Старая, облезлая. При этом козырёк подъезда и растрескавшееся крыльцо были на месте, сохранился и ржавый остов лавочки в бурьяне, торчавший тут с незапамятных времён. Ошибки быть не могло. «Заброшки» родного посёлка Родион знал как свои пять пальцев. Ещё вчера вход в крайний подъезд был. Теперь он исчез.

— Да что же это, на хрен, такое-то… — Родион осторожно потрогал стену: прохладную, шершавую, в пластах вспучившейся, будто нарывы, штукатурки — настоящую, реальную, никаких сомнений.

— Костя-а! — По колено в мокрой траве он пошёл к следующему подъезду. Там после тамбура пол просто заканчивался — вместо лестничного пролёта зияла ямища, полная непроглядной черноты, и это не походило на то, как если бы лестница обрушилась в подвал: свет фонарика на смартфоне не выхватывал ничего, ни обломков площадки и ступеней, ни подвальных труб, — внизу была лишь бездонная тьма, куда, будто в колодец, глубоко уходили стены подъезда, напрочь лишённые дверей.

Тихо матерясь, Родион пошёл дальше. Он уже не пытался себя убедить, будто тошнотворное чувство, посетившее его вчера в «заброшках», — всего-навсего недоумение, крайняя озадаченность, но никак не страх. Родиону весь последний год казалось, что своё он уже отбоялся, ибо всё, что могло случиться ужасного в его жизни, уже случилось. Но нет, его нынешним чувством был именно страх.

И страх этот перерос в панический ужас, когда за дверью следующего подъезда Родион обнаружил Костину зеркалку. Фотоаппарат лежал на пыльном полу и выглядел так, будто его раздавило прессом.

…Вымораживающий каждую жилу ужас. За всю свою хирургическую практику Родион никогда прежде не испытывал ничего подобного. В полную силу ужас навалился на него не сразу — целую неделю пробовал на зуб, испытывал на прочность, пока Родион отчаянно, до сердечных перебоев и постоянных головных болей надеялся, что черноокая пери выйдет из комы. Его самое прекрасное творение за всю карьеру. Не могло всё так закончиться, просто не могло.

Однако девушка умерла, так и не увидев в зеркале своего нового маленького точёного носика. Карьера Родиона полетела в тартарары, но в первые сутки он об этом не думал — равно как и не думал ни о предстоящих обвинениях, ни о суде, ни о могущественном отце мёртвой пери. Родион лежал прямо на полу своей здоровенной московской квартиры и в незримых судорогах совести (давно почившей, как ему казалось) вспоминал: он ведь знал, что с некоторых пор зажравшееся руководство его клиники стало экономить на обслуживании медицинской техники — в том числе аппаратов искусственной вентиляции лёгких. Он знал, что новый анестезиолог был взят на работу не из-за опыта, а из-за связей. Родион не схлестнулся с руководством на этой почве лишь потому, что ему очень хорошо платили. Да ведь он же вообще поначалу не хотел делать проклятую операцию! Надо было сразу выпроводить соплячку пинком под зад…

В уголовном деле Родион оказался среди подозреваемых. Главным подозреваемым, конечно, был анестезиолог, его-то и взяли под стражу — а ещё его ассистентку и директора клиники. Родиона отпустили, но именно ему, как обладателю самого распиаренного имени в этой злополучной истории, досталась вся грязь публичных обвинений. Явившись на очередное судебное заседание — отпущен он был под обязательство о явке, — Родион нос к носу столкнулся с отцом погибшей… убитой. Далёкие от медицины люди нередко думают, будто абсолютно всем, что касается операции, заведует хирург, и лишь он один ответственен за её исход. Отец мёртвой пери, жирный, носатый, с бешеными смоляными глазами навыкате, в гибели единственной дочери винил только Родиона. Словосочетания «неисправность аппарата искусственной вентиляции лёгких» и «халатность анестезиолога» ему не говорили ровно ни о чём. Над его дочерью со скальпелем стоял Родион — следовательно, Родион её и убил. И в сущности, отец пери был не так уж неправ… Перемежая свои слова напалмовой матерщиной с кавказским акцентом, он заорал Родиону в лицо: «Я тебя живьём закопаю! Ты у меня даже к ветеринарному пункту на сто шагов не подойдёшь! Не то что к человеческой больнице! Коновал херов!» Связи у финансового воротилы были куда более прокаченными, чем даже у Родиона с его многочисленными полезными знакомствами. Сначала перед ним захлопнулись все двери московских клиник эстетической медицины. Потом почти всех клиник вообще. Анестезиолога посадили, директор вывернулся, а Родиона оправдали, но никакое оправдание ему уже помочь не могло.

Казалось тогда, ничего страшнее случиться уже не может. Тем не менее, трещине поперёк его жизни суждено было разверзнуться до пропасти, и самое чудовищное судьба приберегла напоследок.

Спустя два месяца (дело было на редкость мерзостной осенью, холодной, сухой и пыльной настолько, что на зубах скрипело) они с женой пошли в кино — жалкая попытка развеяться. Родион работал в окраинной поликлинике и изо всех сил цеплялся за самого себя, чтобы не провалиться в депрессию. Наташка оказалась не только умной и красивой, но и преданной женой, поддерживала его как могла. Они только вышли из дома, как из-под арки к ним вынырнул тощий паренёк лет двадцати в узких пидороватых джинсиках и модном пальто. В его бескровном лице было что-то истерическое, невменяемое, и Родион подался в сторону, увлекая за собой Наташку. Но парень живо заступил им дорогу и, уставившись Родиону в глаза стеклянным шальным взглядом, запинаясь, выговорил: «В-вы убили мою невесту», а после сделал нечто такое, чего от мужчины Родион никогда бы не ждал, нечто бесконечно, смертельно подлое. Он плеснул что-то из склянки, которую прятал под расстёгнутым пальто. Родион инстинктивно увернулся, да и жидкость летела по весьма непредсказуемой траектории, так что угодила точно на Наташку.

Та секунда-другая прострации, почти полного выпадения из реальности, пока Наташка истошно кричала, прижимая ладони к глазам, а парень убегал, отбросив склянку, растянулись в воспоминании Родиона на месяцы, годы. На самом деле он почти сразу отвёл руки жены вниз, чтобы она не размазывала кислоту по неповреждённым участкам кожи, и потащил её обратно, в квартиру, промывать глаза и лицо холодной водой, на ходу вызывая скорую.

В больнице Наташка пролежала полгода. Правый глаз ей врачи спасти не смогли. Пол-лица её теперь обтянула маска из уродливых бугристых шрамов, обезображенный нос походил на обрубок. Жениха мёртвой пери (утащившей за собой всю жизнь Родиона прямиком в ад слабенькими своими пальчиками с замысловатым чёрно-золотым маникюром), явившегося мстить с полной банкой концентрированной серной кислоты, признали невменяемым и отправили на принудительное лечение в психиатрический стационар. Психиатричка всерьёз грозила и Наташке. Заторможенная, часами смотревшая в одну точку, она почти перестала разговаривать. А когда Родион, наконец, привёз её домой, тихо сказала, что хочет с ним развестись. «Я верну тебе лицо, я сам буду тебя оперировать, найду клинику — да хоть за границей», — твердил Родион, но Наташка его будто не слышала. В её изувеченной психике, будто черви в гнилом мясе, закопошились все женские страхи, о которых Родион прежде имел весьма смутное представление: что мужчина любит исключительно за внешность, что сразу бросит из-за «нетоварного» вида. Родион даже предположить не мог, откуда умная Наташка набралась подобной ереси, видимо, это было что-то исконно бабье, утробное, а потому неодолимое. В конце концов однажды утром Наташка уехала в Подмосковье к родителям, заблокировав Родиона на телефоне и во всех социальных сетях. Её родители тоже не желали с ним общаться, сначала бросали трубку, потом тоже заблокировали его номер.

Вечером того дня Родион впервые напился в стельку.

…Третий и последний подъезд «заброшки» на первый взгляд был ничем не примечателен. Сделав пару шагов (мелкие обломки Костиного фотоаппарата захрустели под ногами), Родион различил в сумраке обыкновенную лестницу на первый этаж — привычные семь ступенек — и нормальные дверные проёмы. Все, кроме самого левого. На его месте была сплошная стена, а внизу… Сначала Родион даже не понял, что увидел. Внизу из маленького квадратного отверстия — размером точно под шею — торчала человеческая голова. Костина.

Костя был ещё жив, когда Родион, не чуя под собой ног, поднялся на площадку. Журналист тихо хрипел, его глаза в набухших алых жилах вылезали из орбит. В следующую же минуту он затих. Из отверстия в стене, с той стороны, где, по-видимому, находилась остальная часть Кости, потоками выливалась кровь. Чёрт знает что там, по ту сторону стены, происходило, крови было так много, словно тело парня раздавили всмятку. Родион одурело смотрел на всё это, каждой молекулой собственного тела ощущая, как на него что-то смотрит из трёх прочих дверных проёмов — холодно, внимательно, оценивающе.

«Останься, — словно бы говорило оно. Родион не слышал слов, но в его сознании беззвучными ледяными молниями вспыхивали мыслеобразы. — Ты нам подходишь. Он — нет. Он — полон. Ты — пуст. Ты будешь хорошим жилищем. Мы тебя обустроим. Мы наполним тебя смыслом».

Родион заорал и выбежал прочь, вцепившись в голову омертвевшими от ужаса пальцами, затыкая уши, но не умея избавиться от потока вливающейся в него нечеловеческой беззвучной речи. Он бежал по туманной «централке» посёлка и вопил как сумасшедший. Споткнулся на растрескавшихся плитах, едва не упал. Улица была пуста. Только по обочине сомнамбулически брёл давешний пьяница в несуразном по летнему времени пуховике, в шапке и в намотанном до глаз драном шарфе. Но это был живой человек — пусть алкаш, неважно. Родиону, чтобы сей миг не свихнуться, остро требовалось хотя бы просто услышать человеческую речь. И… и что, позвать на помощь? Сказать, что в «заброшке» замурован и раздавлен человек?..

— Эй, послушай… эй… — Родион не узнал собственного голоса.

Пьяница словно не слышал, видать пребывая в каком-то своём алкогольном измерении. Родион тряхнул его за плечо. Закрывавший лицо алкаша шарф съехал вниз, и стало видно, что лица у мужика вовсе нет. То, что было на месте его лица, напоминало замурованные стены в зловещих пустых домах. Сплошная синюшная оплывшая и бугристая плоть, без глаз, без носа. Собственно, теперь, вблизи, было очевидно, что на человека это… существо… похоже лишь отдалённо. Выглядело оно как бесформенные комья гнилой плоти, кое-как затолканные в одежду. Из-под распахнутого пуховика разило трупным смрадом.

Родион попятился, снова споткнулся, с размаху сел в куст бамбука. Вскочил и понёсся что было сил неведомо куда. Восприятие реальности перегорело, как старая проводка.

Обнаружил он себя в подъезде одного из жилых домов. Сидел у стены под электрощитком на корточках, словно в детстве, когда играл с ребятами в прятки. Раз-два-три-четыре-пять. Я иду искать. Ищут ли его те, из «заброшки»? Сколько он так просидел, даже отдалённо нельзя было предположить. Час, больше? Знобило. Какая-то часть психики, отстранённый наблюдатель внутри, что, должно быть, есть у каждого медика, призывал не паниковать и поискать всему случившемуся разумное объяснение. Костю мог раздавить рухнувший потолок заброшенного дома. Беззвучные голоса в голове могли быть галлюцинациями. Алкаш болен какой-то неведомой болезнью. От этих предположений становилось немного спокойнее, но верилось в них с трудом.

В подъезд зашла бабка с авоськой, сохранившейся ещё с советских времён, — такая, серо-бордовая, со специальной пластиковой ручкой, чтобы не резать руки, была когда-то и у Родионова отца. Раздутая щека бабки была замотана шерстяным платком. Почему-то от этого довольно безобидного зрелища Родиону снова стало очень страшно: многочисленные недуги местных жителей явно следовали некой жуткой, пока ещё непонятной, но очевидной логике.

— Ты чего тут сидишь? — спросила бабка. — Тамару ждёшь? Так дверь вроде открыта.

Только теперь Родион сообразил, что забежал в тот дом, где находится Тамарин магазин. Все магазины и учреждения посёлка располагались именно так: на первых этажах, прямо в квартирах, а их хозяева или работники обычно жили тут же либо по соседству.

Бабка с авоськой поднялась этажом выше. Родион, кое-как встав, переминался с одной затёкшей и онемевшей ноги на другую. Чувствительность возвращалась вместе с болью. Надо позвонить отставному капитану из «центра» и уезжать из посёлка к чёртовой матери. Родион вдруг с очередным приступом ужаса понял, что ехать ему некуда. Не в Москву же, где его никто не ждёт. Не потому ли он согласился сопровождать Костю, что неосознанно его тянуло на родную землю, словно та могла как-то помочь, утолить зияющую пустоту внутри, которую он в Москве тщетно заливал водкой? И снова почудилось, будто в сознание протянулось нечто чужеродное: ощупывало призрачными щупальцами, оглядывалось, осваивалось, вкрадчиво перекраивало под себя…

В магазине Тамары, за приоткрытой грубо сваренной железной дверью, что-то с грохотом упало, и оттуда послышался то ли вопль, то ли стон. Родион осторожно заглянул. Стол с кассой, разбросанные картонные коробки. Рухнувшая полка с консервами. Тут-то что могло произойти? Готовый опрометью бежать на улицу, Родион осмотрел стены, дверной проём, окно, потолок. Всё вроде в порядке. Ни каменных шипов, ни странных деформаций.

Тамара была в соседней комнате, служившей подсобкой. Стояла на четвереньках, уткнувшись головой в разбросанные упаковки, будто её тошнило. Родион попробовал приподнять женщину за подмышки, но что-то не позволяло это сделать, её голова по самую шею была завалена пакетами с лапшой быстрого приготовления, и что-то там, внутри, будто не отпускало её. Вдруг голова женщины показалась совсем в другом месте — из-за башни картонных коробок в противоположном углу. Голова кивала, издавая нечеловеческие гулкие протяжные звуки. Родион отпустил тело женщины и медленно попятился. Перед ним был сущий монстр: голова Тамары покачивалась на длинной-предлинной шее, протянувшейся от тела через полкомнаты подобно кошмарному шлангу из человеческой плоти. Тихо пятясь и не сводя с чудовища взгляд (а голова женщины продолжала гипнотически покачиваться из стороны в сторону, как у змеи), Родион добрался до выхода из магазина, и вот тогда рванул прочь, что было сил.

Туман исчез, воздух был прозрачен и стыл, небо на востоке закрывала тёмно-сизая стена туч. Родион шагал по центральной улице родного посёлка, его мотало как пьяного. Он без конца давил на имя шофёра из «центра» в контактах, прикладывал телефон к уху, чтобы услышать «абонент недоступен», затем поднимал телефон вверх, словно умоляя небо обеспечить хотя бы одну «палку» мобильной связи. Проходя мимо дома, где располагался медпункт, остановился, немного подумал и свернул к крыльцу.

Василий Иванович стоял возле окна в приёмной и смотрел, как из-за домов, подобно исполинскому цунами, поднимается бескрайняя туча с чёрным подбрюшьем.

— Шторм идёт, — сказал он, не поворачиваясь. И добавил: — Проходи, Родя. Так и знал, что ты ещё придёшь.

Родион остался стоять на пороге сумрачной комнаты. В шкафах со стеклянными створками, металлических полках, бутылках под столом заплутали густые тени. Казалось, они шевелятся, тянутся к ногам. Где-то на границе осознаваемого снова зазвучал призрачный голос, но смысла пока было не разобрать.

— Что здесь, к едреной матери, происходит? — хрипло спросил Родион. Сглотнул и с трудом продолжил: — Я видел… что-то невозможное. Тамара превратилась в какого-то… какое-то… Я даже не знаю, как описать. Её шея…

— Рокуроккуби, — Василий Иванович произнёс это слово на японский манер. — Моя мать о них рассказывала. Одну даже видела в детстве. Обычно они не опасны. Могут подглядывать в окна и через заборы. Но некоторые пьют человеческую кровь.

— Ч-чего?..

Некоторое время в помещении царила тишина. Родион шагнул в комнату.

— То есть… вы знали об этих чудовищах? Почему Тамара стала… одним из них? А этот… Я думал, обычный алконавт. Оказалось — ходячий кусок тухлятины.

— Нуппеппо, — произнёс фельдшер ещё одно загадочное японское слово. — Он точно не опасен. По древним поверьям, кто поест его гнилой плоти, получит бессмертие. Но проверять я бы не советовал.

— Кто они? Эти твари…

— Японцы называют их екаи. Но легенды о них ходили на островах задолго до японцев. Может, и до айнов. Так рассказывала мне мать. Екай — не физическое существо. Что-то вроде энергии. Живая стихия. Она есть во всём. Но особенно много её там, где идут какие-нибудь мощные процессы. Тут, под нами, сам знаешь, стык литосферных плит. Землетрясения, вулканы. Подземные екаи очень сильны. Здесь они вышли на поверхность. Им надо где-то жить. Они селятся не только в предметах, но и в живых существах. Живое даже предпочтительнее… Его легче переделать под себя.

Фельдшер отвернулся от окна, шагнул к Родиону и размотал грязный бинт на руке. Вместо левой ладони у него был пучок тонких тёмно-лиловых щупалец. Они шевелились, сокращались, живя собственной кошмарной жизнью.

— Господи… что это… — прошептал Родион.

— Считай, что это пластическая операция, — ответил Василий Иванович. — У екаев своё понятие о красоте и удобстве. Тот, который поселился во мне… — фельдшер склонил голову, словно прислушиваясь, — говорит: то, что люди считают уродством, просто другое измерение красоты.

— Как такое возможно? — всё так же шёпотом спросил Родион. Голосовые связки отказывали.

— Мирное соседство. Иногда телом управляю я. Иногда он. Главное — не спорить, не мешать… Шторм идёт, — повторил фельдшер. — Екаи готовятся праздновать. Они любят шторма, землетрясения, извержения. Торжество стихии.

— Почему вы не уехали тогда, два года назад, когда всё это началось?

— А куда мне ехать? В моей жизни нет смысла. Когда-то я ненавидел этот остров, мечтал о другой жизни… Потом смирился.

— В чём смысл существования екаев?

— Я не могу выразить, — помолчав, сказал фельдшер. — У людей нет подходящих слов. Нет понятийных категорий. Это не осмыслить интеллектом. Я могу только ощущать. Ты тоже скоро ощутишь. И сам всё узнаешь.

Родион с усилием сглотнул. Сквозь вязкий ужас настойчиво пробивалось новое чувство: жгучий протест и отчаянная злоба — на несчастное и проклятое место, когда-то служившее ему домом, на неведомых существ, на себя самого.

— Ощущайте тут сами всё это дерьмо. Я ухожу. У меня есть цель. Я хочу начать всё сначала.

Родион решительно отвернулся и шагнул к двери, но некое движение, едва замеченное краем глаза, заставило его обернуться — как раз вовремя, чтобы успеть отшатнуться от протянувшихся к нему остроконечных щупалец, росших из руки фельдшера.

— Ты уже почти один из нас. Не сопротивляйся. Людские цели глупы и мелочны, они нас раздражают. Тех, кто нас раздражает, мы убиваем, — произнёс фельдшер уже нечеловеческим, скрежещущим голосом, полностью лишённым интонаций.

Родион схватил табуретку и со всей силы швырнул в то, что раньше было Василием Ивановичем. Выбежал за дверь приёмного кабинета, захлопнул её и придвинул к ней тумбочку, стоявшую в прихожей. Когда выбегал из дома, услышал, как где-то разбилось стекло.

Он что было духу бежал по «централке», но теперь это было не паническое бегство в никуда, а целенаправленное движение. Родион намеревался забрать свою сумку из квартиры отцовского сослуживца. Там были документы, деньги, банковские карты. А потом… Родион понимал, что вероятнее всего не сыщет в посёлке ни единого человека, который согласится подвезти его до «центра» даже за очень крупную сумму. Все люди давно покинули это место. Оставались лишь те, кто людьми уже не был. Значит, надо уходить пешком. Но прежде попробовать сунуться в военную часть. Дисциплина, приказы, связь с материком. Хоть какие-то цели и задачи. Может, там ещё были люди.

Шторм надвигался на посёлок с востока, на сутки раньше, чем обещали прогнозы. Полнеба уже сожрала кипучая тьма туч. От порывов холодного ветра перехватывало дыхание. Вдалеке грохотал гром — гулкие эти звуки были странно повторяющимися, равномерными, будто на горизонте бил космических размеров молот. Спрятаться где-то, переждать? Родион чувствовал, как из окон «заброшек» за ним следят. Он был здесь чужеродным элементом — тем, что следовало либо перестроить под себя, либо уничтожить.

Родион наспех покидал в сумку вещи, убедился, что документы и бумажник на месте. Ещё раз взглянул на экран телефона — связи по-прежнему не было. В предгрозовых сумерках померещилось, будто ногти на его руках слишком темны, а кожа напоминает чешую. В ужасе Родион ударил по старому расшатанному выключателю: зажёгся свет, тщедушный, мигающий, но его хватило на то, чтобы убедиться: с руками пока всё в порядке.

Перед уходом Родион не смог не заглянуть на кухню, где, как обычно, сидел почти без движения бывший сослуживец отца. Чудовищная опухоль на ноге пожилого мужчины прорвала ветхую ткань тренировочных штанов. Под обрывками виднелось нечто тёмно-красное, со множеством — Родиону сначала показалось, гнойников, — но это были глаза. Маленькие белесые буркалы дружно уставились на него крохотными зрачками.

— Ты не уйдёшь, — печально сказал мужчина. — Поверь мне, лучше сдаться. Так легче.

— Да пошли вы, — сказал Родион, в пару шагов пересёк крохотную прихожую и захлопнул за собой дверь.

Небо превратилось в сплошное клубящееся чёрно-серое месиво, подсвечиваемое изнутри беззвучными молниями. В окнах первых этажей виднелись бледно-серые, как рыбьи брюха, лица. Монотонные глухие удары доносились из-под земли. «Шторм идёт. Они готовятся праздновать». Родион бежал по разбитым бетонным плитам к военной части.

Однако уже издали он увидел, что ворота части — всё-таки бывшей — распахнуты, а в окнах КПП пляшут зелёные огни. Что-то там происходило, на территории за воротами: виднелись синие вспышки, доносился гул, а потом из ворот выкатилось объятое пламенем автомобильное колесо. Или покрышка. Родион не стал приглядываться, сразу побежал прочь, но он готов был поклясться, что в центр колеса была вставлена живая человеческая голова: она разевала рот и вращала глазами.

Окончательно выдохшись, Родион шагал по «стратегичке», оставив позади окраинные дома. Надо экономить силы. Ещё пригодятся. Придётся идти через лес, и не приведи случай наткнуться на медведя. Хотя ещё неизвестно, что страшнее: зверь или екаи… С океана дул сильнейший ветер, однако вопреки всем законам физики за поворотом «стратегички» полоскался плотный туман — он извергался из расщелины неподалёку, раздувал призрачный купол, расстилал над дорогой ядовитые щупальца.

«Ты не уйдёшь».

Родион чертыхнулся, сошёл с дороги влево и снова бросился бежать — теперь по узкой тропе среди бамбука, ведущей к грунтовке. Ему всё казалось, что в следующее же мгновение что-нибудь высунется из густых зарослей и схватит его за щиколотки.

Вот и грунтовка. Выезд к заливу. Небо катило над головой лавины туч, океан ревел. Через заросли курильского леса не пройти. Оставался единственный путь — по «отливу».

Ни сегодня, ни накануне Родион не смотрел расписания местных приливов и отливов (сайт с таким расписанием он ещё перед прилётом на Курилы нашёл в Сети). Однако необъяснимым чутьём, шестым чувством родившегося и выросшего в этих местах человека Родион ощущал, что сейчас пока ещё идёт отлив, и он может успеть, если море не сильно разойдётся. На последнее надежды было мало, затея отдавала чистым безумием, но всё же…

Родион обернулся и в последний раз посмотрел на посёлок своего детства. Над плоскими рубероидными кровлями домов поднимался туманный монстр, нынешний хозяин этих мест: гигантская медуза, её округлый купол был пару километров в поперечнике. Наверняка фельдшер Василий Иванович знал, как японцы называют этого ёкая, главного над прочими здесь.

Родион шагнул на чёрный песок у самых скал; бесновавшимся волнам, что становились всё выше, ещё недоставало мощи докатиться сюда. И снова побежал. Из последних сил. Он ещё может вернуться в Москву и вернуть Наташку. И начать всё сначала.

Пляж под отвесными скалами, единственный путь к посёлку, тем временем уже почти полностью захлёстывали тяжёлые волны, серая пена лизала Родиону ноги, его одежда промокла от брызг.

Начинался прилив. Приближался шторм.

Автор: Оксана Ветловская, 2019