«Завтра победа или смерть»
Белый шум
Между тем в смежной комнате Хитлер открыл переговоры окриком: «Никто не оставит живым этой комнаты без моего разрешения». Затем он обрушил на застывших в испуге людей горячий поток слов: «Господа, имперское правительство уже составлено, баварское правительство низложено. Бавария станет трамплином для создания нового имперского правительства, в Баварии должен быть наместник. Пенер будет министром-президентом с диктаторскими полномочиями, вы, г-н фон Кар, — наместником». Затем он коротко, отрывисто выпалил: «Хитлер — имперское правительство, Людендорф — национальная армия, Зейсер — министр полиции». «Барабанщик» сбросил маску.
Не получая ответа, он поднял револьвер и продолжал в экстазе: «Я понимаю, господа, что вам трудно решиться на это. Но вы должны это сделать. Я хочу лишь облегчить вам прыжок. Каждый из вас должен занять место, на которое он поставлен; если он не сделает этого, он не имеет права на жизнь». Собеседники продолжали упорно и мрачно молчать. Тогда нервы Хитлера не выдержали: «Вы должны, поймите меня, вы обязаны бороться вместе со мной, вместе со мной победить или вместе со мной умереть, если дело не выгорит. В моём револьвере четыре пули, три для вас, если вы меня покинете, и последняя для меня».
Он приставил себе к виску револьвер и торжественно произнёс: «Если завтра днём я не окажусь победителем, я умру».
Это была настоящая речь римлянина. Вспомним благородного Брута. «Для блага Рима, — говорит он у Шекспира, — я убил своего лучшего друга; пусть же этот кинжал послужит и против меня, если моя смерть понадобится отечеству».
Однако г-н фон Кар оказался на высоте положения. Он понял угрозу Хитлера как прямое покушение на убийство и ответил самым достойным в таком случае образом: «Г-н Хитлер, вы можете велеть меня расстрелять, вы можете сами расстрелять меня, но для меня не имеет значения, буду ли я жить или умру». Он хотел сказать этим, что не позволит вырвать у себя политическое решение под угрозой револьвера.
Дело не двигалось с места. Лоссов, которого, собственно, прежде всего имел в виду Хитлер, молчал. Зато заговорил Зейсер. Он упрекал Хитлера, что тот нарушил данное им слово.
Опять старая история! Хитлер дал уже с полдюжины таких честных слов. Он действительно не раз обещал Зейсеру не прибегать к путчу против полиции. В припадке гнева — полиция запретила несколько его собраний — он взял своё слово назад, это было в конце октября. Но потом, по уговорам Лоссова, он снова взял назад и этот отказ от своего слова; впрочем, Зейсеру он сказал тогда: «За исключением того случая, если меня принудят к этому». Триумвиры не обладали здравым смыслом министра Швейера, который не придавал значения клятвенным уверениям Хитлера, «так как полиция при исполнении своих обязанностей не должна ни давать клятвенных уверений, ни принимать их от других».
Хитлер просит теперь извинения у Зейсера; он вынужден был поступить так и интересах родины. Однако это не рассеяло тяжёлой атмосферы. Хитлер то говорил об отечестве, то запрещал своим пленникам разговаривать между собой. У дверей и окон стояли вооружённые до зубов караульные и время от времени грозили своими винтовками.