Зарисовки-3

ПРОЛОГ

Зарисовка: Слёзы в белых стенах

Комната для обследований была стерильной и холодной. Белые стены, жужжащие приборы, запах антисептика — всё давило, как тугая повязка на ране. Я лежала на кушетке, чувствуя, как холодные датчики прилипают к коже, а Нина стояла рядом, её пальцы дрожали, сжимая мою руку.

"Маша, ты чувствуешь это?" — её мысль ворвалась в сознание, острая, как игла.

Я кивнула, не открывая глаз. Чужая боль витала в воздухе — не физическая, а глубокая, как трещина в сердце. Она исходила от медсестры, настраивающей аппаратуру. Настя.

"Она потеряла ребёнка," — прошептала Нина через связь, и я увидела обрывки воспоминаний: пустую колыбель, тёмные пятна на простыне, мужские руки, сжимающие плечи так сильно, что остались синяки.

Нина вдруг зарыдала.

Слёзы текли по её щекам, как дождь по стеклу, и Настя вздрогнула, обернувшись.

— Что с тобой? — голос хриплый, будто она давно не говорила вслух.

— Мы знаем, — выдохнула я, садясь. — Про вашего малыша. Ой, простите! Не хотели подсматривать, просто... он же совсем малюсенький был, да?

Настя замерла. Глаза расширились, губы задрожали, она схватилась за грудь, будто рана снова раскрылась.

— Как вы…

— Не плачьте, тётя Настя! — я соскочила с кушетки и обняла её за талию, как обнимала маму, когда та расстраивалась. — Малышам на небе хорошо! Там тепло и светло, и ангелочки играют с ними!

Нина подошла, взяла ледяные руки медсестры.

"Дыши," — послала мысль сестре, и наша эмпатия слилась в один поток.

Тепло разлилось по венам, как мёд — сладкое и густое. Нина передавала Насте нашу нежность, материнскую, безусловную. Мои пальцы коснулись её живота.

— Ему там не больно, — прошептала Нина. — Он не один.

— И он знает, что мама его любит! — добавила я. — Очень-очень сильно! Мы чувствуем!

Настя закачалась, слёзы хлынули из глаз. Но теперь другие — не отчаяния, а облегчения.

— Я так боялась, что он страдает…

— Нет-нет! — я прижала её ладонь к груди. — Вот, послушайте, как сердечко стучит! Радостно стучит! Малыш тоже радуется, что мама больше не плачет!

Аппараты взорвались тревожными сигналами. Мониторы замигали красным, цифры зашкаливали. На экранах — наши нейроимпульсы, эмпатические волны, всё слилось в бешеный вихрь.

— Ой! — я испуганно посмотрела на мигающие лампочки. — Мы что-то сломали?

Медсестра вбежала в панике, увидев показатели, но Настя махнула рукой:

— Всё в порядке. Просто... скачок активности.

Когда аппараты успокоились, я вдруг поняла что-то странное. В коридорах, за дверями, везде в этой Башне люди ходили с такой же болью, как у тёти Насти. Только они не плакали. Совсем. Как будто разучились.

"Нина, а почему здесь все такие грустные?" — спросила я через связь. — Мы же должны всех лечить, да? Так зачем нас запирают в этой комнате?

"Не знаю, Машенька. Но мне кажется..." — Нина помолчала. — Может, нас изучают не для того, чтобы научить лечить других?

Я растерянно посмотрела на аппараты, которые записывали каждый наш вздох, каждую мысль.

— А для чего тогда? — прошептала я вслух.

"Может быть, те, кто нас изучает, сами больше всех нуждаются в лечении?" — осторожно подумала Нина. — Только они не знают об этом?

Я кивнула. В этой блестящей Башне было столько боли, что захватывало дух. И почему-то мне казалось — скоро нам придётся выбирать: лечить тех, кого нам прикажут, или тех, кто действительно в этом нуждается.

Даже если они об этом не подозревают.

ЗАРИСОВКА 1: Лёха - Голос молодой крови

Вытер руки о промасленную ветошь и выполз из-под живота «Дона». Мотор урчал ровно и послушно — ещё полчаса возни, и этот динозавр будет готов к уборочной. Если, конечно, сама уборочная вообще случится. Если до тех пор всех нас не погрузят в аккуратные вагончики и не отвезут в какой-нибудь сияющий «агро-кластер» корпорации «РосАгроИИ».

Потянулся, кости хрустнули. Сквозь заляпанное мазутом стекло мастерской увидел знакомую фигуру. По главной улице, вышагивая как по линейке, шёл Афанасий Олегович. Шёл — не то слово. Двигался, как заводная кукла, с той идеальной, мертвой поступью, что бывает только у машин.

А я-то помнил другого. Того, кто по выходным заводил баян у клуба, травил байки про щуку размером с лодку и заступался за нас, пацанов, когда мы уж слишком допекали соседей своими глупостями. «Олегыч», звали его тогда. Простецки, по-соседски. Помнил, как три года назад он ещё пытался бороться с корпорацией, когда те пришли за его семьёй из-за долгов. Кричал тогда в их стерильном офисе, что они паразиты, что кровь из людей сосут.

А теперь... Внутри заныло, засверлила знакомая обида. Не раздумывая, вышел на улицу, перехватывая путь.

— Олегыч! — крикнул я ему наперерез.

Он остановился, словно наткнулся на невидимую стену. Камеры в его глазницах с легким жужжанием повернулись ко мне, сфокусировались. Моё зрение, и без того видящее мир в тепловых пятнах и магнитных разводах, тут же отметило холодное, безжизненное свечение его оптики.

— Гражданин Алексей Сергеевич, — голос звучал ровно, как синусоида, без единой эмоциональной гармоники. — Вам следует готовиться к переселению. Согласно директиве 247-Б, данный населённый пункт подлежит реструктуризации. Сопротивление бесполезно.

— Олегыч, да ты чего? Это ж я, Лёха! — шагнул ближе, вглядываясь в родные, но ставшие чужими черты. Мои собственные модификации тихо гудели, пытаясь считать что-то с его чипа, но натыкались на глухую стену шифрования. — Мы же вместе карасей ловили, помнишь? На пруду за фермой. Ты мне свою старую удочку подарил, самую надежную... А Митька твой тогда ещё маленький был, ты его с собой брал.

И тут — на мгновение, на одно-единственное мгновение — что-то дрогнуло. Не в лице, оно осталось металлическим, а в голосе, в наклоне головы. Его камеры мигнули затворами, словно живые веки.

— Лёха... Митька... — прошептал он, и это был обрывок, клочок того, настоящего голоса, прорвавшийся сквозь статику. Потом он резко тряхнул головой, как бы сбрасывая сбой, и голос снова стал ледяным: — Гражданин Алексей Сергеевич. Отойдите. Я выполняю служебные обязанности.

Но я уже видел. В те полсекунды, когда система дала сбой, в пустых глазницах мелькнуло что-то живое. Отчаянное и затравленное. Значит, не весь он там сгорел под нейронными барьерами. Значит, ещё можно выдернуть его оттуда, из-за этой железной стены.

Ночью в старом клубе собралась почти вся деревня. Официально — танцы. На деле — военный совет. Я стоял спиной к стене, где когда-то висел портрет Ленина, а теперь болтался самодельный стробоскоп, и чувствовал, как по моим предплечьям под кожей бегут мурашки. Предплечья испещрены тонкими линиями — не шрамы, а биологические «замки» на подкожных карманах. Под ними — дорогущие био-модификации: инструменты, стимуляторы, антидоты. Могу использовать их сам через нейронные разъёмы или достать и применить на других. 

Особая гордость комплекта — запас снотворных и антипсихотиков. Специальный орган с модифицированными бактериями производит их постоянно. Изначально предназначались для «починки» сломавшихся био-дронов — тех, кто сходит с ума от монотонной работы на полях. Но годятся и для других целей. Например, усыпить кого-то перед операцией. Или самому заснуть после того, как увидишь что-то невыносимое.

Получил всё это после олимпиады по физике в 11 классе — награда, которая в итоге сделала из меня модификата. Блин, даже экзамены пришлось сдавать, вместе с психиатрической экспертизой, как на ружьё. Я всегда думал, что это для большого города пригодится, ан нет — пригодилось здесь.

— Народ, — сказал я, когда музыка на минуту стихла. — Про Олегыча надо поговорить.

— Какой он теперь Олегыч? — прошипела баба Клава. — Железяка он теперь, корпоративная тварь! Глаза у него, как у змеи, пустые! Три года прошло с тех пор, как его переделали вместе с семьёй.

— Нет, — я резко мотнул головой, и рыжие вихры, которые я всегда стригу коротко, чтобы не лезли в глаза у станка, упали на лоб. — Видел я его сегодня. Что-то там осталось. Живое. Прочно заблокировано нейронными барьерами, да. Но есть.

Я рассказал про то мгновение. Про своё имя и имя Митьки, которые прорвались сквозь барьер. Мало того — я уловил микроволновый всплеск от его системы, когда тот сбой случился. Мои модификации, эти мои странные чувства, что всегда меня выделяли, тут оказались кстати.

— Значит, можно его вытащить, — заключил я. — Чип — он железный. А железку можно сломать. Или обмануть. У нас есть время до того, как корпорация начнёт реструктуризацию. Может, неделя, может, две.

— Как? — спросил дед Семён, опираясь на палку. — А его семья? Марья его, дети?

Я полез в карман затертых джинс и достал самопал — микросхему, припаянную на скорую руку к корпусу от старого пульта.

— Сделаю имитатор сигналов. Буду выдавать себя за его систему, за его начальство из «РосАгроИИ». Пошлю ложный отчёт, что деревня уже эвакуирована. А его самого укроем в погребе, пока не придумаем, как чип вырубить насовсем. Хотя бы на время. Риск есть — если корпорация засечёт подмену, пришлют зачистку. Но другого шанса может не быть.

— А если не получится? — тихо, так что я еле расслышал своим усиленным слухом, спросила Лена-почтальон. — А если он... совсем уже не человек? Если его семья... если их уже не вернуть?

Я сжал в кулаке корпус устройства. Кости пальцев побелели. Я всего лишь деревенский парень, но я привык, чтобы всё было по-честному — и своих не бросать. Веснушки на носу горели от волнения, а зелёные глаза блестели совсем не по-деревенски зло.

— Тогда хоть попробуем. А насчёт семьи... дроны работают на полях в двадцати километрах отсюда. Если получится с Олегычем, может, и до них доберёмся.

Я обвел взглядом всех — усталые, испуганные, но живые лица. В них не было той мертвой пустоты, что поселилась в глазницах Афанасия после модификации.

— Олегыч нас всех учил: «Своих не бросают». Вот и мы не бросим.

Музыка снова заиграла, и деревня закружилась в танце. Но теперь в каждом движении, в каждом взгляде читалась готовность. А я уже прикидывал в уме план: где взять более точные конденсаторы для имитатора, как незаметно подобраться к Олегычу, чтобы не спровоцировать его систему на защиту. Снотворное из моих запасов должно сработать даже на его модифицированный организм — достаточно будет вскрыть один из «замков» на предплечье и достать нужную дозу. И главное — как обойти протоколы «РосАгроИИ», чтобы они не заметили пропажу своего административного дрона.

Спасём, — билось у меня в висках. — Обязательно спасём. Я ведь своих не бросаю.

ЗАРИСОВКА 2: Афанасий Олегович - Порядок

Афанасий стоял на пороге избы, где когда-то жил. Его механическое тело, обшитое синтетической кожей, слегка гудело от работы сервоприводов — тихий, монотонный звук, как далёкий гул комбайна на полях. Камеры в глазницах безразлично сканировали покосившиеся стены из потемневшего дерева, треснувший фундамент, где сквозь щели пробивалась сорная трава, и крышу с зияющими дырами, через которые виднелось серое, загрязнённое небо. Данные поступали в чип: "Строение непригодно. Возраст — 87 лет. Материалы: дерево, глина, ржавый металл. Рекомендуется снос для оптимизации территории под агроферму."

Снос. Правильно. Всё старое должно исчезнуть, чтобы освободить место для прогресса. Корпорация "РосАгроИИ" не терпела неэффективности — это было запрограммировано в его протоколе. Но где-то в глубине металлического черепа, за слоем кода и заблокированных нейронов, эхом отзывался другой голос — его собственный, человеческий, кричащий в стерильном кабинете корпорации три года назад:

"Ай, сгорел сарай — гори и хата! Давайте и меня тогда под нож, всё меньше нашей семье вам служить! Вы — паразиты, сосёте кровь из нас, как пиявки болотные!"

Тогда он ещё мог кричать, ещё чувствовал жар гнева в венах. Ещё помнил, как жена Марья пекла хлеб по утрам в старой печи, наполняя избу ароматом свежей корочки и трав, собранных на лугу. Как сын Митька учился ходить, держась за его мозолистый палец, спотыкаясь на неровном полу и смеясь звонко, как ручеёк весной. Как дочка Анютка пела колыбельные куклам, сделанным из лоскутов старой одежды, её голосок эхом отдавался в стенах, полных тепла и жизни.

А потом пришёл долг. Неурожай ударил внезапно — засуха, потом ливни, смывшие посевы в реку. Корпоративные семена, взятые в кредит, утонули, проценты росли, как сорняк после дождя, пожирая всё: скот, инструменты, даже старую икону в красном углу. Афанасий помнил, как сидел за столом под тусклой лампой, считая последние деньги, а Марья молча гладила его по спине, её руки — тёплые, но уже дрожащие от страха.

— Гражданин Афанасий Олегович, — сказал тогда человек в сером костюме, сидя за голографическим столом в корпоративном офисе, где воздух был стерильным, как в больнице, а стены мерцали экранами с графиками прибыли. — Ваша семья может погасить задолженность альтернативным способом. Модификация для промышленных нужд. Лобные доли, на срок до отработки долга, блокируются, но сознание сохраняется. Они будут... полезны. Рабочие дроны для полей — эффективные, неутомимые. А вы получите отсрочку.

Он помнил, как сжимал кулаки до крови, ногти впивались в ладони. Как орал, что лучше сдохнет, чем отдаст детей на растерзание машинам, превратив их в бездушные механизмы. Как Марья плакала, прижимая к груди малышку Анютку, её слёзы капали на головку ребёнка, а Митька стоял в углу, кусая губы, чтобы не заплакать. "Папа, мы не хотим стать железными, — шептал он. — Но если надо... мы сильные."

А цифры не лгали. Долг рос, как опухоль. Корпорация предлагала "решение" — гуманное, по их словам. "Это не смерть, — уверял костюм. — Это эволюция. Они будут жить, работать, вносить вклад. А когда долг будет отработан — получат обычные гражданские модификат-тела"

"Папа, не бойся, — тихо сказал тогда Митька, обнимая его за шею. — Мы будем рядом. Просто... по-другому."

И вот они стали "по-другому". Дроны с заблокированными лобными долями, бездумно пашущие поля под дождём и солнцем, их тела усилены гидравликой, глаза — пустые, как у мёртвых рыб, без искры радости или боли. Но где-то в глубине, за стеклянной плёнкой имплантов, теплилось что-то знакомое — движение рук Митьки, напоминающее, как он махал удочкой на реке, или шаг Анютки, грациозный, как в её детских танцах.

— А меня как же? — спросил он тогда, голос дрожал от отчаяния. — Я тоже в долгу. Возьмите и меня.

— Для вас особое предложение. Административная модификация. Вы сохраните больше... функциональности. Станете представителем корпорации. Будете следить за порядком в деревнях. Это почётно.

И он согласился. Потому что жить без семьи уже не мог, а так хотя бы видел их издалека — безмолвных, покорных, но живых. Иногда, патрулируя поля, он останавливался, сканируя их силуэты: дрон 343 (Марья) равномерно поливала грядки, дрон 512 (Митька) тащил плуг с механической точностью. "Это они, — шептал он себе. — Мои."

Операция была долгой и болезненной. В белой комнате с яркими лампами, где пахло озоном и дезинфекцией, хирурги в масках вживляли чипы — тонкие нити, врастающие в мозг, как корни в землю. Лобные доли не удалили — заблокировали нейронными барьерами. "Гуманнее", объяснили врачи, их голоса эхом отдавались в голове. "Вы будете чувствовать, но контролируемо." Боль была как огонь, разливающийся по венам, но потом пришло онемение — эмоции приглушились, боль ушла в глубину, а на поверхности остался только холодный расчёт.

Первые месяцы он ещё бунтовал внутри. Чип подавлял приступы ярости импульсами, превращая гнев в усталость, тоску — в апатию. "Протокол 45: Коррекция эмоционального отклонения", — мигал индикатор в поле зрения. Постепенно стало легче. Правила простые: выполняй приказы, поддерживай порядок, не думай лишнего. Порядок — это хорошо, — повторял он про себя, как мантру. Хаос приносит страдания. А страдания неэффективны. Корпорация даёт стабильность: пайки, жильё в модульных блоках, цель.

Теперь он стоял на площади деревни — пыльной, с несколькими избами вокруг колодца, где когда-то собирались на сходы. В воздухе витал запах дыма от костров и свежей земли. Жители — около двадцати человек, в потрёпанной одежде, с лицами, изборождёнными морщинами от тяжёлой жизни — собрались, услышав гул его шагов.

— Граждане! — его голос, усиленный ИИ, прокатился по площади, эхом отражаясь от стен. — Согласно директиве 247-Б, данный населённый пункт подлежит реструктуризации. Земля будет передана под автоматизированные фермы.

Лица людей. Знакомые когда-то лица. Иван Петрович, с которым они рыбачили на реке, ловя лещей под звёздами и рассказывая байки у костра. Марья-пекарша (не его Марья — та давно превратилась в дрона номер 343), чьи пироги с капустой были лучшими в округе. Они смотрели на него с ужасом, и что-то глубоко внутри — там, где чип не мог достать полностью — шевельнулось, как старый корень под землёй.

"Тут мой дом был... Тут мы с Митькой скворечник делали, прибивали доски под дождём, и он смеялся, когда молоток соскользнул..."

Импульс коррекции ударил, как разряд: "Ошибка. Воспоминание нерелевантно." Мысли выстроились в правильном порядке, как солдаты на параде.

— Жители подлежат переселению в модульные общежития. Сопротивление карается согласно кодексу корпоративной безопасности. Штрафы, модификация или... устранение.

Кто-то всхлипнул. Тётя Дуся, старая женщина с седыми волосами, собранными в пучок, опирающаяся на клюку. Она учила его читать, когда мать пила, сидя с ним у окна под лампой, водя пальцем по пожелтевшим страницам: "Афанасий, сынок, буквы — это мостики к умным мыслям..."

Боль пронзила, как игла. Чип среагировал, подавив воспоминание электрическим импульсом, но на секунду он почувствовал, как что-то сжалось в груди — там, где когда-то было сердце, а теперь — батарея и провода.

Он связался с базой через встроенный передатчик: "Доложить: население контролируется. Ожидаю дальнейших указаний. Рекомендация: активировать дронов для эвакуации."

Ответ пришёл мгновенно: "Подтверждено. Продолжайте мониторинг."

Всё правильно, — думал он, глядя на деревню, где солнце садилось за горизонт, окрашивая небо в кровавые тона. Корпорации нужны деньги. Долг есть долг. А эффективность важнее сентиментов. Люди переселятся в блоки — серые кубы с койками и экранами, где ИИ следит за каждым вздохом. Там нет хаоса, только порядок.

Только почему тогда в металлической голове, за шумом процессоров, звучал детский голос: "Папа, мы всё ещё твоя семья? Мы ждём, когда ты нас разбудишь..."

Помехи. Старые данные. Глюк в системе.

Но иногда — только иногда — он смотрел на горизонт, где дроны продолжали пахать поля в сумерках, и думал: а что, если чип сломается?

ЗАРИСОВКА 3: Доктор Светлов - Искренний идеалист

Игорь Васильевич Светлов потёр переносицу, где давил оправа очков с дополненной реальностью, и снова уткнулся в голографические отчёты. Цифры радовали: эффективность агропроизводства в тестовых зонах выросла на 340%, травматизм снизился до нуля, показатели психологического комфорта модификатов стабильно держались в зелёной зоне.

— Превосходно, — пробормотал он, корректируя очки нервным жестом. — Просто превосходно.

Чип в височной доле мягко пульсировал, подавляя очередной приступ гиперактивности. Игорь даже не замечал этих микроимпульсов — они стали частью его жизни ещё в университете, когда ему предложили "улучшить концентрацию внимания". Теперь он мог работать по шестнадцать часов подряд, не отвлекаясь на пустяки.

*Какие же мы молодцы,* — думал он, листая данные по деревням. *Смотреть бы на это тем ретроградам, что кричат про "бесчеловечность корпораций". Алкоголизм в тестовых зонах снижен на 95%! Детская смертность практически исключена! Образовательные показатели...*

Он зажмурился, почувствовав знакомое жжение в глазах. Побочный эффект модификаций — приходилось часто пользоваться каплями. Но разве стоит обращать внимание на мелкие неудобства, когда результат превосходит все ожидания?

— Конечно, деньги зарабатываем, — проговорил он вслух, как делал всегда, когда нужно было убедить себя в правильности курса. — Но главное-то, что людям помогаем! Выводим их из средневековья в будущее!

За окном кабинета мелькнули две фигуры в сопровождении охраны. Девушки. Молодые. Игорь машинально взглянул и...

*Что-то не так.*

Мысль пронзила сознание, как игла. Резкая, чужая, болезненная. На секунду в голове мелькнули образы: покосившиеся избы, плачущие женщины, мужчины с пустыми глазами...

— Что за... — Игорь схватился за виски. 

Чип среагировал мгновенно. Корректирующий импульс прошёл по нейронам, и тревожные образы растворились, как дым.

*Переутомление,* — подумал он, потирая затылок. *Надо меньше кофе пить.*

Но что-то всё равно царапало где-то на краю сознания. Те девушки... В их глазах было что-то... печальное? Испуганное? 

— Глупости, — пробормотал Игорь, возвращаясь к отчётам. — Они же счастливы. Данные не лгут. Уровень серотонина в норме, стрессовые маркеры минимальны...

Но пальцы дрожали, когда он листал страницы. И в следующем абзаце, где говорилось о "добровольном переселении семей в агро-кластеры", он вдруг замер.

*А если они не хотели?*

Мысль возникла ниоткуда и тут же была подавлена очередным импульсом чипа. Игорь даже не успел её осознать до конца.

— Разумеется, хотели, — сказал он пустому кабинету. — Кто же не захочет жить лучше? Мы же не звери какие-то. Мы учёные. Мы созидаем будущее!

Он вернулся к работе, но почему-то цифры больше не радовали. А в памяти всплывали лица тех девушек — грустные, как у Мадонн с церковных фресок.

*Наверное, просто устали с дороги,* — убедил себя Игорь. *После адаптации будут улыбаться. Данные не лгут.*

Чип мягко пульсировал, и сомнения снова отступили. Но где-то глубоко, в тех уголках разума, куда не дотягивались корректирующие импульсы, теплилась крошечная искорка вопроса:

*А что, если мы ошибаемся?*

================================================================================

ЗАМЕТКИ ПО ПЕРСОНАЖАМ:

- Лёха: молодой механик-модификат, голос сопротивления, готов драться за своих

- Афанасий Олегович: трагический антагонист, жертва системы, ставшая её орудием  

- Доктор Светлов: искренний идеалист с модифицированным сознанием, не видящий зла в действиях корпорации

Временная линия: 3 года с момента модификации семьи Афанасия

Ключевая корпорация: РосАгроИИ

Центральный конфликт: борьба за человечность в мире технологического контроля