Запрещённый партийный съезд
Белый шум
Уход из единого фронта с треском разбил то зеркало, в которое два года самодовольно смотрелись скудные умом патриоты из военных союзов. Для Хитлера это оказалось опаснее, чем уличные драки и срывы собраний. Ему грозило нечто худшее, чем высылка.
Прежде всего он своей позицией поставил в затруднительное положение райхсвер, который дарил свою материнскую ласку и защиту всем военным союзам и по праву считал их своим детищем. Хитлер по-прежнему не намеревался выступать как самостоятельная сила, по-прежнему считал своей задачей победить с помощью богом данных авторитетов. Но он полагался не на гражданскую власть, а на политическую сознательность райхсвера и вместе с Рёмом изо всех сил старался пробудить эту сознательность. Высшая инстанция, генерал фон Лоссов, не имела определённой политической ориентации. Лоссов ценил все «национальные» тенденции и проводил различие между ними разве лишь в зависимости от степени их покладистости. В этом отношении Хитлер, который любил пролезать вперёд, не всегда мог получить высший балл.
На 27 января 1923 г. Хитлер созвал новый партийный съезд, который в противоположность неудачному прошлогоднему съезду должен был стать грандиозным смотром его военных сил. Он стянул своих штурмовиков со всей Баварии и обмундировал их по-новому; в общем собралось около пяти тысяч человек. Они должны были в военном строю собраться на площади одного из предместий Мюнхена, на так называемом Марсовом поле. Не менее чем в двенадцати залах должны были одновременно состояться массовые митинги. За последние годы Мюнхен видел гораздо более грандиозные манифестации, но то были мирные собрания, в которых царил дух гармонии и благодати под покровительством отцов города. Это же была мобилизация масс, направленная против внутреннего врага, и если по своим размерам она и уступала майской демонстрации социал-демократов, то она была всё же опаснее благодаря своему военному характеру.
Съезд должен был состояться 27 и 28 января. Многие опасались путча, так как знали, что в сентябре 1922 г. Хитлер готов был плестись в хвосте путчистской армии. Поэтому уже в ноябре его пригласил к себе министр внутренних дел Швейер и сделал ему серьёзное внушение, предложив «не делать глупостей». Хитлер вскочил, ударил себя в грудь и поклялся: «Г-н министр, даю вам честное слово, что никогда в жизни не прибегну к путчу». Министр ответил, что высоко ценит честное слово Хитлера, но движение перерастёт Хитлера, если он будет держать своё слово, и поэтому в решительный момент он, Хитлер, всё же поплывёт по течению.
Когда Хитлер стянул пять тысяч человек на празднество освящения своих знамён, министр вспомнил свой старый принцип, что государству лучше защищаться против революции с помощью полицейских карабинов, а не честных слов революционеров. Тогда ещё не привыкли к характеру массовых представлений Хитлера и не могли себе представить, что пять тысяч человек явятся в Мюнхен только для того, чтобы выслушать речь. Поэтому власти без всяких церемоний запретили освящение знамён под открытым небом, а также половину из предполагавшихся двенадцати собраний.
Хитлер бросился к полицай-президенту Нортцу и разыграл там неописуемую сцену. Сначала он пытался сыграть на слабой струнке Нортца. Опять-таки вспомним, как вёл себя Гапон. Он приноровлялся к каждому и держал себя так, как мог пожелать его партнёр. Аккуратный чиновник Нортц желал видеть в людях корректных граждан, и Хитлер выступил в позе лояльного гражданина, являющегося столь же рассудительным патриотом, как и сам полицай-президент; он подчёркивал лишь, что с массами надо говорить их языком, сам же он отлично понимает язык полицей-президента. Хитлер доказывал, что запрещение партийного съезда будет иметь роковое значение не только для него, Хитлера, оно будет также ударом для национального движения и в этом смысле нанесёт рану отечеству. Хитлер расчувствовался. Тёмно-русый молодой воин заклинает седовласого чиновника, горячо говорит об отечестве. Это чуть ли не маркиз Поза перед Филиппом II. С удивлением седой чиновник видит, как его актёрствующий гость преклоняет колено. Правда, лишь на одно мгновение. Гость и в самом деле мог бы воскликнуть: «Ваше величество, дайте свободу собраний!» В действительности сцена разыгралась несколько иначе. И полицай-президент не ответил дрожащим голосом, как Филипп II, а вместо этого сухо заговорил об авторитете государства, о полицейских карабинах, которым должны повиноваться и патриоты. Тогда Хитлер меняет тон и кричит: «Будь что будет, а я соберу своих людей и пойду во главе их, пусть полиция стреляет в меня».
Правительство сохранило, однако, спокойствие. В интересах безопасности оно объявило осадное положение и запретило все двенадцать собраний.