Закулисье театра «Гешер»

Мы встретились в творческой студии Ави Бенджамина (Ави Недзвецкий) «Avi.Chanel» - арендованном помещении первого этажа жилого дома. Натянутый экран для кинопросмотров, пианино, барабанная установка и экспериментальные музыкальные инструменты - все эти вещи говорят о театре, музыке и искусстве. И люди тоже говорят:

Как вы попали в театр Гешер? С чего все началось?

А: Случайно. Будущие основатели театра «Гешер» приехали сюда как труппа. Выступили. Потом приехали снова, остались и объявили набор в связи с планирующимся репертуром. На аудишн пошла актриса таллинского театра, с которой я был в контакте. Она не попала, но услышала, что Мальцев сказал: «Нам бы такого музыканта, как Недзвецкий и тогда кто-то сказал: «По-моему Недзвецкий здесь». Связались с этой актрисой и она меня нашла. Я как раз из Таллинна приехал в Эйлат заливать какие-то очередные душевные раны. И меня настиг звонок, что меня ищут какие-то москвичи, которые меня знают, и ждут в Тель-Авиве. А я жил вообще в Иерусалиме. Но я пришел. И остался. 

Ш: Не я попала в Гешер, а Гешер в меня попал. Через пол года после того, как я сюда приехала. Я сделала проект «BABYLON», вон флаер лежит, и цикл портретов ребят, которые так или иначе были связаны с Гешером. Там, видимо, это увидели. К тому же еще одно странное стечение обстоятельств: мой приятель режиссер приехал из Москвы сюда ставить спектакль. Мне позвонили и рассказали историю про тяжелый проект, который отказывается брать штатный фотограф, и спросили, не хочу ли я сотрудничать. Прислали список заданий, и я подумала: «Ребят, вы серьезно не можете справиться с этими заданиями? Это просто смешно. Я сделаю это за день». Я очень хорошо помню, как ехала и смеялась, не понимая, почему все отказались от этого проекта. И, соответственно, с этого все началось. Меня подцепили, и с того времени я там засела. 

А каким вы помните Гешер, когда присоединилась к нему?

А: Театр Гешер в 90-е годы - это бутик, юник, эксклюзив и ни на что непохожее явление израильской культуры. Более того, это уникальное явление в мировой театральной культуре, потому что театр Гешер был билилингуал - двуязычный. То есть, те же актеры сегодня играли, можете себя представить, Мольера, Тартюфа на иврите, а на следующий день на русском! Что творилось! Иногда люди от стресса забывали на каком языке они играют, и в какую-нибудь реплику говорили «кэн» вместо «да». Но самое смешное, что публика реагировала на это абсолютно органично, потому что она сама так же говорила!  

Это была какая-то гомогенная и закрытая труппа - с одним режиссером, с одним художником, с одним музыкантом. Соотвественно, они делали две-три постановки в год. В таких условиях существовать очень тяжело - нужны деньги. Но, как только нам стали платить деньги, город к примеру, мы тут же попали под определенные критерии. А критерии были одинаковые для всех театров: десять спектаклей в год, такое-то количество этих, такое-то количество того-то и того-то. В связи с чем театр абсолютно потерял свое лицо где-то к 2005 году. Дальше уже началась гонка и другие люди. А театр это что? Это люди. Сейчас уже другие люди в театре, поэтому это совсем другой театр. Я не хочу ни в коем случае сказать, что он плохой. Он ни лучше и ни хуже - он другой. Я думаю, что там какие-то свои традиции еще сохранились. Израильские театры вообще не понимают, что такое «театральная традиция». Они не понимают, что если вы - это сцена, а я режиссер и я режиссирую, то вот здесь проходить не надо. Или постоянный «пиздеж», другого слова не могу найти, за кулисами во время спектакля. Но в театре Гешер это блюли. Каждый спектакль в 90-е годы был знаковый. Каждый спектакль должен был быть лучше предыдущего.  

Когда искусство превращается в фабрику - это наверное необходимость и в этом есть свои плюсы. Но я думаю это печально, что в нашем государстве отношение левых и правых к культуре - мерзкое и блядское. Это тяжело, просто тяжело. Что все должны думать, как выжить. 

Ш: Для меня он остался таким же. Абсолютно ничего не поменялось. Это израильский стиль - я привыкла так относиться. Значит так у вас всё работает. Например, когда мы делали первый проект, он был такой хаотичный и неструктурированный, вот такими же проекты и остались. Хотя, по началу, я очень протестовала, стучала кулачком и ножкой. 

У каждого деятеля искусства есть любимое творение. Каким вы гордитесь больше всего?

А: У меня вообще с этим проблема. Когда меня об этом спрашивают, то я сразу отвечаю - следующее. То есть то, над которым я сейчас работаю. А которое сделано мне уже не принадлежит. Как отрезается пуповина. И всё. Оно в свободном плавании.  

Ш: Я не мало лет посвятила одной теме, которая меня до сих пор будоражит. Тема работы КГБ, карательная психиатрия, диссиденты, творчество палачей. Мне эта тема всегда была интересна. Я делала много художественных исследований в этой области и выставок. Например, я делала выставку в музее КГБ.

Эти выставки постоянно циркулировали по разным галереям. Я очень горжусь этим проектом, потому что он пользовался большим спросом и имел сильное влияние на людей, которые приходили. Я не говорю уже о том, как он влиял на меня. Это было полное переосмысление вещей, о которых я не знала или знала только понаслышке. Это были инсталляции, фильмы, фото, эклектика и всё-всё-всё. 

Шайя, а что на эту тему можно почитать-посмотреть?

Ш: Меня очень сильно впечатлили книги «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы» Поль-Мишеля Фуко и «Гениальность и помешательство» Чезаре Ломброзо. Вообще, есть много исторических трудов о чекистах и архивные записи. В России, насколько я знаю, не рассекречены архивы, но в Литве они рассекречены. Я очень много времени провела в архиве КГБ, потому что нужны достоверные факты. Просто так вдохновившись, ты не сможешь ничего сделать. Это очень серьезная тема. Это то же самое, как говорить про Освенцим просто там побывав, и основываться на своих впечатлениях. Ты должен опираться на реальные факты. Еще есть архивы, которые выложены в интернете, и там, что не дело - отдельная история. Можно читать про каждого отдельного персонажа, начиная от Дзержинского, заканчивая всеми известного человека, который теперь у власти в России. Он же главный чекист России. Так что материалов много. У меня магистерская работа на тему «Идеология чувств. Стихи чекистов». Как оказалось, большая часть руководителей ЧК и КГБ писали поэзию. Андропов, Дзержинский… Если бы вы почитали стихи, и вам бы никто не сказал, что это стихи Андропова, вы никогда бы не поняли этого. Зная многие факты, стихи Андропова приобретают совершенно другой смысл. Это история палача-творца. Я очень много говорила с психиатрами и психологами на эту тему, ведь она реально обширная. Это тема, которую надо развивать. Я дописывала толстую книженцию об этом и понимала, что нельзя на этом заканчивать. А надо подводить итоги, несмотря на новые огромные пласты информации, которые нужно ещё ковырять и ковырять.  

Расскажите самую смешную ситуацию в которую вы попали за время работы в Гешер? 

А: Если вы займетесь моим творчеством, то вы просто обхохочитесь. Я очень люблю юмор. Без него жить не могу. Умру, наверное, без него. Все время были смешные ситуации. Вот например, мы были на гастролях в Вашингтоне, в Кеннеди-центре - это опера и театр, как в Беэр-Шеве (смеется), но при этом одно кафе. И вот никогда не забуду, как я стою, а передо мной Пласидо Доминго. С подносом, в костюме из какой-то оперы. Так это было круто!  

А мы там ставили «Одесские рассказы» Бабеля. Я там вел живой духовой оркестрик и сам там играл. Играл на клавиатуре и на барабане. Мы сидели не на сцене, а перед сценой справа, но в Кеннеди-центре это было по сути совсем близко с первым рядом. И мы, конечно, пропиздели про Пласидо Доминго, и когда я вышел на сцену вместе со всеми, я вдруг понял, что забыл колотушку! И у меня не было другого выхода, как снять туфель и начать херачить прям перед носом у первого ряда. И я значит херачу туфлей по бочке, а туда приехала одна еврейская пара американцев, которые много делают для Израиля. Им сказали, какой-то русский театр из Израиля и они в последний момент решили, что ладно - пойдем. Они как раз сидели на первом ряду. Они так «охуели» от того, что они увидели! И в итоге мы стали очень близкими друзьями! Вы себе не представляете, на сколько они замечательнейшие люди. Они столько добра сделали, но они уже умерли… Этот чудак на 16 языках знал фразу «до некоторой степени». Поэтому, когда у него спрашивали «Вы говорите по-русски?» он отвечал с американским акцентом «До некоторой степени». Но при этом он говорил на русском языке, хотя никогда не был в России. Вот такой был смешной случай, если он смешной. 

Ш: Там что не съемка, то прикольно. Последнее, что мы снимали - это афишу к спектаклю «Пули над Бродвеем». Актер проспал, гримеры вообще других актеров ждали. В общем, это вполне обычные ситуации, но у меня они вызывают смех. Потому что ты понимаешь, что это такой израильский менталитет - несобранный и неорганизованный. Но тем не менее, оно всё как-то работает. Я всё удивляюсь - как? Как само государство Израиль не развалилось до сих пор с этим подходом. Это выносит мозг дико, но что-то в этом есть. И эта миниатюрная модель общества есть в том же Гешере, вот один в один. А если брать масштабно, то это во всей стране так. Честно, два года назад, я бы ходила с пеной у рта и орала бы о том, какого черта нет уважения ни к людям, ни к работе и так далее. Что не случай, то прикол. Иногда бывает не смешно, потому что когда спектакль ставит руководитель театра, там максимально всем прилетает. Просто он такой человек. Он громкий и очень легко кипятится. Тогда надо просто сидеть спокойно. Мне никогда не прилетало, но я вижу, как это происходит с актерами. При этом все понимают, что это нормально. Это есть в каждом театре. Всегда есть определенный режиссер с определенным характером. Режиссура театральная идет рука об руку с неким деспотизмом. А иначе никак. Есть разные типы режиссеров. Одни очень располагают к себе и их будут слушать. Им не будут лезть на шею, потому что они очень хорошие специалисты и отлично понимают свое ремесло. Есть с зажатым понтом, которые кричат. А есть те, которые просто кричат, хотя они реальные мастера. Это нужно, чтобы держать коллектив, потому что актеры капризные. Они начинают ныть на тему того, что устали, что им жмет, что обувь натерла, что монтажёры ушли курить, и это всё начинает терять некую форму. А режиссер - это тот человек, который должен сказать - все по местам, мат-перемат.  

Если бы Гешер имел человеческий облик и характер, как бы вы его описали? 

А: Ну, про театр вы знаете, это же известнейшая фраза, гениальная совершенно - это террариум единомышленников. Это настолько правильно сказано, что дальше и не скажешь.

Ну, а какую бы вы дали человеческую черту, одну черту?

А: Это невозможно. Театр Гешер - это в каком-то смысле вещь бездонная, потому что определить какой-то одной чертой театр Гешер невозможно. Там все-таки много талантливых людей, многие из которых с очень проблемным характером. Поэтому, всё что в связанно с этим, не умещается в одну черту. 

Ш: Я не буду отвечать на этот вопрос, а то со мной прервут общение. Когда ты знаешь театр с парадной стороны - это всегда красиво. Ты заходишь в Мариинку, красота нереальная, все в вечерних платьях, очень классно. Я была за кулисами Мариинки, меня пригласили туда работать, и там ну вот совсем не про парадную сторону. Там тоже своя кухня, а когда ты варишься в этой кухне, ты не можешь что-то красивое сказать. Всё равно есть какой-то осадок. Это очень сложные организации, в которых просто такая атмосфера. Я очень рада, что я выросла в очень дружном театре. Там никто никого не подсиживал, не пытался получить чужую роль. Все были довольны и была дружная атмосфера. Но, например, драмтеатр Вильньюсский большой, там интриги те ещё. Не говорю уже про оперу и балет. Вот недавно общалась с одной своей подругой балериной, и она рассказывала о случаях, когда ей в пуанты засовывали гвозди. Это не сказки, это реальность. У всех есть некие амбиции, поэтому театр имеет две стороны. Пускай это будет образ монетки - такой же двусторонней, а не человека.

С любовью, TravelЯма