Закладки владимир

______________

✅ ️Наши контакты (Telegram):✅ ️

>>>🔥🔥🔥(ЖМИ СЮДА)🔥🔥🔥<<<

✅ ️ ▲ ✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ✅ ️

ВНИМАНИЕ!!!

ИСПОЛЬЗУЙТЕ ВПН, ЕСЛИ ССЫЛКА НЕ ОТКРЫВАЕТСЯ!

В Телеграм переходить только по ССЫЛКЕ что ВЫШЕ, в поиске НАС НЕТ там только фейки !!!

______________

Закладки владимир

Владимир Закладки

Закладки владимир

Полиция вынула во Владимире полсотни «закладок»

Закладки владимир

Портал Стихи. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией. Ежедневная аудитория портала Стихи. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей. Портал работает под эгидой Российского союза писателей. Памятные закладки Владимир Мялин. Концерт в музее М. Ермоловой Чему не быть в Москве в начале лета, В конце весны — на сретенье недель? Музей Ермоловой; пять вечера. В окне Бульвар в сиренях, детские площадки, Шум, гам; машин толпа нетерпеливых. А тут — так тихо в комнатках линялых! На лестницах скрипучих, где ступени Для детских ножек словно — скрип досок Изъеденных, расшатанных шагами — Среди которых, верно, и её — Шаги стальные девы Орлеанской. Теперь в витрине за стеклом висят: Железный шлем, как бубенец огромный, И, в талию, железная кираса, Из-под которой шёлковой волной Спадает платье… Было ей с руки Играть 'колдунью', девку из народа, Такую же актрису, как она… Везде старушки — эта шебуршит Нам о раздрае революционном, О том, что в печь хозяйскую бросали Паркет дубовый новые жильцы, Что было их набито тут, как сельди В бочонке малом; тоже — 'Львом Толстым' Топили печь голландскую, буржуйку. О чрево белой кафельной печи, Какие мысли и какой паркет В тебе горели, отдавая людям Свой шумный жар — и пеплом становились! Потом — концерт. На маленькой площадке — Рояль с пюпитром; оправляя платье, Как утка перья, за него садится, В листы уставясь, дама в чёрном крепе, С прозрачными руками и плечами. Конферансье умеренно развязно Приветствует старушек, старичков, И сам поёт романс про сапоги На Пушкина слова. Долго ль ты вздыхал, Шутил, молчал и в мыслях отдалялся От суеты; балов, старух в чепцах, И в домик свой под Псковом удалялся, Как в келью благодатную монах? У Гоголя на Никитском бульваре Ах, патина! Главнейшая черта Москвы, в свои заботы погружённой. Там Пушкин зеленеет, как салат, Охваченный крепчайшими листами, Там Гоголь - в малахитовом плаще И с пелериной, птицею усталой С поджатой лапкой, мрамор увенчал. А постамент с окружным барельефом Героями уныло населён… Ах, Гоголь, мастер- пересмешник злой, С нежнейшем сердцем, с носом слишком длинным, Чтоб веселиться самому — о, нет, Смешной другим — себе, пожалуй, скучен… И вот сидит он целый век один. Проходят люди кованой оградой. Проходит с дамой рыцарь-паладин, Орфей проходит — а за ним менады. А у витых ворот, помилуй Бог, Вздыхает нос, скрывая свой порок. Ещё чуть-чуть — и мы дойдём до сути Булгаковской чертовинки и мути. Но не про то и не о том рассказ… Вот в эту дверь пожалуйте сейчас. Парадное минуя, все ступени Пройдите вверх без суеты и лени. И вы тогда войдёте, ах, нет-нет, Пока не в спальню, в старый кабинет. Здесь за конторкой, обмакнув в чернила Щербатое гусиное перо, Душа поэта помечтать любила, И отделить от скверного добро. Вот здесь она шепталась на досуге, Сама с собою, не имев прислуги, Не нажив денег, звания, семьи, И завернувшись в крылия свои. Как тот салат, охваченный листами, Или щегол, дремавший вечерами… Угодно ли в гостиную пройти? Вот он, камин, где стали пеплом строчки, Известные всем, Господи прости, Как том второй. В исподнем иль в сорочке Несчастный автор несчастливых строк Бросал листы в огонь — ах, как он мог! А вот и спальня, по стенам… Да где там! Уж не до стен: линялая кровать — Под покрывалом куколка поэта. Как смерть пришла — так впору пеленать. А то сидел себе всё в старом кресле, И сидя спал-дремал, ах, если б, если Да, если б так — и был бы Пушкин жив, И был бы тут, и, руку положив На лоб горячий, немудрящим словом Его ободрил — он бы ожил снова. И если б, правил строгих, духовник Изобличить порок не так старался В грешащем вечно, - может быть поднялся б Он с ложа смерти— к коему приник… Но что же делать? В оном веке Не то что в нашем жили человеки. Они стоят себе на площадях, И зеленеют, словно кипарисы, Столетья не заботясь ни о чём. Но сами люди — разве не сосуды Для памяти хранения — и с пробкой Коричневым облитой сургучом? И разве в них — не опыт поколений, И разве жизнь их не сплошная память? Однажды, скульптор некий… Что ж таить: Не утаишь от вас — Буонарроти — Запамятовал как-то сей ваятель, Как следует со старшими себя Вести — дерзил, шутил и насмехался Над Пьетро, над его прилежной кистью, С издёвкой называя маляром. Вот сила памяти! Но гонор итальянский Нам ни к чему. И учимся мы помнить На улицах наставницы-Москвы. Дворы мертвы, какое-то затишье, Как перед гробом, пущенным с ремней В сырую яму. Дома-кубы мы счастливо минуем. Когда же мне не до тебя?.. Потом кивнул и палочка запела. Ей вслед — вздохнули юные скрипачки И потянули длинные смычки, Охаживая деки, словно тростью Ученика учитель в давнем веке. Затем виола говорила низко С большой девицей, в меру конопатой, Между колен поставившей её, Вколовши в пол блестящим тонким шпилем. Потом… потом широкая Нева, Как море ширилась — и дальний мост На ней лежал раскрытою браслеткой… А там, на дальнем берегу блистал Адмиралтейства золотой клинок. И Моцарт тут; в камзоле, в парике, Петра владенья он обходит скромно. Фонтан спадёт — поклонится ему И вновь взметнёт свой венчик серебристый. Самсон оставит льва на миг в покое, Терзать закончив, и поднимет руку — Ладонь наружу. Голову Персей, Держа её за кудри золотые, На постамент положит аккуратно. А юная Венера ахнет вдруг И в золото туники завернётся. А фавн, свирель смиренно отложив Пред гением, приехавшим из Вены, Тому покажет два-три зуба жёлтых, Лукаво рот в улыбке растянув. А где-то в Лондоне А где-то в Лондоне сейчас туман, А может, морось, муть. Сидят солдаты короля, сложив У ножек стульев шлемы, алебарды; И женщина легко меж ними ходит — И эль игриво пенится в стаканах, Пулярку щиплет тощий офицер, Трещат дрова, а за окном Вестминстер Ударил в медь и в дымку обратился. А там, в углу с отточенным пером, Рукой в манжете — череп лысоватый Подпёрши, пухл, длинноволос, сидит Иной монарх — король драматургии. И, как в кладовке платья бутафор, Перебирает образы живые, И в кружку с пивом погружает взор. А нам Москва до колик надоела — Жарой, ордой: какие короли! И нет Шекспиру никакого дела До нас на том — другом краю Земли. ЧУдны дела Твои, Господи! Деянья чудны, Господи, Твои! Пожарский-князь и Минин, в чёрной бронзе, Спасители Руси перед собором. Тот что, гремя веригами, бродил Босым в мороз, и прозван был Блаженным, Что образ Богородицы разбил Над аркою Варварской: адописной Икона оказалась на поверку… В Елохове же Пушкина крестили. В громадную Елоховскую церковь Меня носила, спеленав, прабабка Тайком от всех — и, может быть, крестила, И ей обязан я, тогда, сродством С творителем гармонии волшебной. Голубки и голубки Как чистят перья резвые голубки, А голубки вокруг, раздувшись, ходят, А голубки свысока на них смотрят. Голубки хвостик веером поднимут, А клювиком под крылышком почистят. Дивятся люди на сизарок кротких, Дивятся на коричневых почтовых, Оглядывают чопорных монахов В воротниках высоких сверх затылка, И чиграшей-придворных привечают. Высоко голубятня забралась И целый век стоит на курьих ножках. Её сломают, доски унесут, Решётку ржавую свернут в рулон, В металлолом сдадут, или в деревню Свезёт сосед, известный барахольщик — На всю Ольховку. А пока с отцом Мы смотрим в небо. Там, в десятый раз Они по кругу словно хлопья пепла — Летят, сверкая, в страшной вышине. Оттуда нет возврата, но они — На землю нашу всё-таки вернутся, Рассядутся на тереме, воркуя. А голубок с голубкою пугливой Сольются в восхищённом поцелуе. Красные и чёрные числа К чему Москве все жалобы, все пени, Всё глупое сиротство и сродство — И наши песни лёгких лет и трудных, И красных дней, и чёрных — календарных? Зачем ей, древней, блещущей, звонящей, Вознесшей чудотворную икону Над аркою Варварской, горевать? Зачем просить на паперти рубли И чёрные от времени копейки? Она и так богата и красна. И даже в ложной нынешней короне, По ободу в стоических зубцах, На плеши, да в в наплечных горностаях. Зачем ей, славной, этот мыший писк? Сюда въезжал с дружиной Долгорукий Поставить стены, город из села Содеять, приготовив к возвышенью. Здесь низкие кирпичные коморки Кремля обхаживал суровый Грозный, Тревожно в сумрак глядя над свечой. А нервный Пётр отсюда гнал кобылу В Преображенское построить полк, Палить из пушек и ходить в атаку Потешную — как пригодится всё Потом!.. Наполеон победно Вошёл сюда, но дух опустошенья И запустенья — испугал пришельца, Рождая страх в душе, холодной, смутной. А я иду по улице Ольховской, И дядя, лет шестнадцати, с футляром, С гитарой в нём, мою сжимает руку, Костяшками играя: это шутит Со мною так любимый братик Слава Так называю я его — и так Я думаю: что это брат мой старший. Почтовые марки Мадонна Литта, монна Бенуа, Билибина берёзки, Васнецова Богатыри и витязь на распутье, А рядом, вся в зубцах, Елизавета — Зубцы короны, зубчики оправы; А рядом — рог, закрученный в баранку — Эмблема почты на века, а рядом… Цветные кольца Саппоро — и лыжник, Несущийся с весёлого Олимпа… Всё это марки, давние пришельцы Со всех краёв неведомого света, С печатями, в кармашках слюдяных. Их достают, любуются, мечтают: А хорошо бы дунуть в гнутый рог — И гончих подозвать, и зверя Гнать по полю закатною порой! Потом обратно, отогнув слюду, Кладут — и закрывают нежно Альбом заветный, как учёный — атлас Во времена Рембрандта или Доу. Вот здесь они, как будто на кладбИще Под сенью лип раскидистых могилки, Могли бы обрести покой, уснуть, Но нет — их вынимают, вертят в пальцах, Разглядывают знаки водяные, Пинцетом щиплют, продают, меняют, Как века три назад крестьян — помещик, Какой покой!? Одна неразбериха. Но странно: всё к гармонии приводит Один лишь краткий миг воспоминанья… Как всё само собою за полвека Устроилось: и день мой, как альбом, Захлопнет скоро солнечный подросток. Особняки в наглаженных мундирах, Содвинули, как по команде, ряд, И встали 'смирно', отомкнув штыки Холодных шпилей, продырявив воды. Меж ними дом, в который заходил Поэт — беспечно полистать тома, Окинуть взглядом лавку букиниста, Учтиво поздороваться с владельцем, Сложившим руки на груди в замок; На первой строчке бросить графомана, Оставить дилетанта на второй, А критика досужего читать, Пока не выбьет смех слезу печали Из серых глаз, с зеленоватой дымкой. Два раза был я в Городе Петра. С отцом, гребя, на лодке по заливу Катались мы, и лужею назвал Я это нескончаемое море; Сказал, чтоб скрыть восторженные слёзы… А во второй, в последний раз — с женой Моею первой был я — в Ленинграде, Мы к Блоку заходили на квартиру, Как в некий храм, где вместо образов — Любови Дмитриевны облик в рамке, С копною тёмной, поднятой с затылка И на макушке убранной в пучок. Сегодня в девять поутру не стало Её, тогдашней спутницы моей. За вами жарко улицам и липам… А деревянной мостовой из досок Уж нет давно. Пылит моя дорога, И грузовик несётся, пыль подняв — Не просто так себе, а кран-японец. Зачем он тут? Всё равно… Аллея лип стоит, шумит листвою. В душистых кронах, словно золотые, Горят цветы, и медленные пчёлы Летят на них, на стойкий, душный запах. Немало лет, полвека уж, пожалуй, Я тут бываю, но всё реже, реже Я нахожу здесь давние приметы Любви моей, волнующей и ранней. Перед дворцом тут статуи стояли Аллеи по бокам, травой ковровой Лежащей и спускающейся мерно К Москве-реке по мраморным ступеням. Теперь их нет — беглянок и сатиров, Изящных муз, играющих на дудках, Бесстрастной Клио, развернувшей свиток, Урании мечтательной со сферой И Славы, в зеленях, широкобёдрой. Боюсь в глаза я карие живые Взглянуть — и робости своей дивлюсь, И слово молвить лишний раз боюсь, И очарован тайною впервые. Облака Слыхал я предсказание учёных. Ещё одиннадцать всего-то лет — И на Земле, так трудно-долго ждавшей Сего открытия — в небесном теле Пойдут необратимые процессы. А там лет сто, ну двести — и конец Цивилизации самовлюблённой. Мне представляется сейчас Земля — Сначала любознательным ребёнком. Он в спичечный сажает коробок Жука, что шебуршится в кулачке, Потом глядит в глаза вам долгим взглядом, Как утро чистым, голубым, невинным. Затем передо мной подросток В потёртой школьной форме и прыщах. Пиджак кургуз и брюки коротки, Шпане постарше глупо подражая, Он девочку с косичкой и бантом Ломающимся голосом срединным Меж женским и мужским — влюблённо дразнит. А третий возраст — юная пора. Хандра, переходящая в восторги. Она легко уже через момент С улыбкой об обиде забывает — И друга порывается обнять. А что случись — какой-нибудь пустяк, И сердце вдруг замрёт, перевернётся. И может быть, в опасный этот миг Она стоит над бездной, как Отелло Потом — о зрелость! Мирная пора — Уступчивости к самому себе И требований к прочим самых строгих. И старость, наконец, друзья, седея, Лысея и теряя зубы, смирно Она сидит в углу, и всё канючит, Что жизнь прошла так скоро, что душа Так молода ещё! Что так грешна. Что старые привычки и ошибки Сильней её состарившейся воли… А в небе над Архангельским порой Проходят, постояв, белы, как овны, С подбрюшьем плоским кучи-облака. Они бредут неспешно, невозвратно Всё в сторону одну, гонимы ветром. Они уйдут — и где-нибудь прольются, Собравшись в тучи, может, над такой же Рекой с лесами в зеркале, часовней, Картинно опрокинутой с обрыва. А сосны, сосны!.. Как неверный муж, Двоится мир, рекою повторённый. И первой каплей обжигает, Тебе плеча и волоса. И ветер жадно надувает Холстины влажной паруса. Уже поток шумит над нами, Но мокрым цветом и листвой, От ливня — влажными руками — Укрыла липа нас с тобой. Сейчас отец поставит На нужное деленье диафрагму И выдержку… Ах, нет наоборот… Потом — метраж, и отойдёт, и щёлкнет. И я с сачком, унылый толстый мальчик, В рубашке-сетке и с сачком на палке — Как есть, переплыву в иную плоскость, Минуя линзы чудо-объектива И чернокожий негатив с белками Глаз, и бачок-вертушку-лабиринт; Под лампой я намного увеличусь; И искупаюсь в ванночке-купели — И высохну, прилепленный к стеклу. И серо-белый день надолго ляжет В альбом семейный с бархатной обложкой. И Память будет изредка садиться, И, седенькая, сморщенной рукой, Как сучья, узловатой от артрита, Шершавый перекладывать картон, Из прорезей порою вынимать, Разглядывая, снимки поколений — Ушедших и живущих по сей день, Запечатлённых беспристрастной линзой. Хороший часовщик Хороший часовщик всегда потребен. Абрам сидел в своей унылой будке, В окошечке, крепленьем окольцован — И с лупой любопытною в глазу. Другой — он жмурил, словно ему больно — И терпит он. И принимался снова за работу Абрам в кипе, почтенный часовщик. Сидит он и теперь ещё; вокруг Ни дворика, ни липки не осталось. Родился Пушкин? Вот о нём бы что-то Высокое напеть, легонько тронув Раздумчивые струны мандолины! Подуть, скользя вдоль флейты серебристой Весёлыми сомкнутыми губами! Тот тридцать пять, а этот тридцать семь Мелькнувших лет, в лирическом экстазе, Нас услаждали соловьиным пеньем. И среди нас они живут, как могут — И там, и тут, и рядом — и нигде А в душной кроне, среди клейких листьев Какая-то неведомая птица Выводит трель знакомую. Зеркальце вдали А ейский порт, как блин на сковородке. На глади стоя, белые гиганты, Сияя, возвышаются и дремлют. Покуда спят они, разморены Тяжёлым и сухим, как степи, солнцем, Другие великаны, сухощавы, Расчерчивая небо на круги, Снимают с них неведомые грузы, Как будто тяжесть с их железных душ. А тут, внизу, снуют, простоголовы, Ершистые, как сжатая пшеница, С чернёным торсом. Эти полусонно Берут и тянут на тяжёлых спинах, Как будто души, пыльные мешки, Осклабясь; катят бочки ободные. Блеснёт погрузчик громкими клыками Ну, в общем, ясно: бабкина картина Из баек сонных Зеркало, играет С лучами море; мать прикрыла нос Пластмассовым наносником от солнца: Наносник странный, чёрные очки — Курортная таинственная маска. Минуем порт, на небе золотом От жара — облачка белее снега, От них лениво тянет паутинки Высотный легкоперстный ветерок. Вдали корабль с фундучную скорлупку Величиной стоит себе на месте, Как будто и не думает уплыть. Неужто те циклопы и гиганты Размером с 'башню' на Преображенке, Уйдут в моря — и тоже станут точкой, Слепящим чьим-то зеркальцем вдали? Пять лепестков Мне рифма надоела. Легкокрыла, С пустою костью в оперённом теле, Она, как будто птица, своевольна И своенравна, как вертлявый ветер. Иное дело — белые стихи. Они за мыслью следуют прилежно, Восторженному сердцу открывая И опыт, и предания веков. А Клио не выносит повторений… Нет, к рифме возвращусь, конечно, я, Вкусив вина и мёда из амфОры. И в меру пьян, блаженно стану я Вновь воспевать огонь ланит и взоры. И ты сойдёшь, божественный цветок, В мои долины, сны и ароматы. И поцелую каждый ноготок — Пять лепестков сандалии крылатой. А дЕвицы, как утицы, А парни — заводские. А эта, эта! А паренёк в фуражке, Ступает, руки в боки, А у мещанской пташки Ужимки той эпохи. Стыдливая и скромная, Она не ест скоромное, А только всё танцует, И глазоньки рисует. Ах, калинка, калинка, калинка моя! В саду ягода И снова — бродяга, и вроде Опять его дума гнетёт. И вот он к Байкалу подходит, Рыбацкую лодку берёт. И вал оглушительно грянул, И лодку, как щепу, поддел… Певица в наряде багряном Умолкла, а хор — загудел. Закон любви Зачем слепцу глаза? Он в темноте Прекрасно видит: образы живые Яснее ясного — и свет, и день. Всё движется, живёт, ликует. Так цветоложе слепоты куриной Впивает луч невидящим зрачком. А там, на дне темнеющей пещеры — Любовь и страсть, сомнения, вина; И шерстяная пряжа скуки серой, И мрак, и дней грядущих пелена. Его слепцы бредут Цепочкою, сжимая общий жгут. Они дойдут до пропасти, но это Не только их беда — но и поэта. Он всё твердит один любви закон: Тот был незряч, кто не был ослеплён. Косой капонир Давным-давно, мальчишкой-рядовым Лежал я как-то в госпитале в Киеве. Там за стеною невысокой сада Коснели — ров и древние руины Старинной крепости; чернел кирпич Стены разбитой. В Лысогорском тут Форту повешен был Иуда, славный Убийством в театре первого министра Столыпина, чьё имя сохранит Израненная смутами Россия. Положены серебряники тут — Под виселицей — кучкою, все тридцать. И суховей качает по овалу Отяжелевшее, в полоску, тело. И взгляд пустой холодного убийцы Во мраке ищет жертву, будто снова Её предать тот хочет — и купить За деньги всё: любовь, признанье, душу И жизнь саму — и вечность, и бессмертье. Но тело сняли, предали земле; Надежды в лету канули бесславно. И бродит, бродит скорбный дух во мгле, И о бессмертье молит своенравно. Твердит о том, что серебром богат, Что был отец домовладелец крупный. Что орденов двух удостоен брат Святого Станислава, Анны — купно. Requiem Сначала света не было в фойе, И долго ждали зрители, когда Зажжётся свет — и в зал их впустят. Вот Зажёгся свет — и зажелтела сцена. На ней — рояль налево, как обычно Раскрыт и пуст, направо, в середине, Как некий ларь — органчик, как ручной. Пред ним помост-квадрат для дирижёра. И больше ничего — рояль, органчик… Вот хор вошёл, рассыпался, как веер, Шумя, стал обживать амфитеатр, Сам чёрно-белый: в бабочках мужчины, А женщины — кто в чём, но всё же строги Их платья в чёрном золоте до пола. А с хором вместе вышла пианистка, Уселась, словно эльфы на цветок, На стул, с плечами голыми, руками — Худыми, пухловатыми, с руками, Которых кисти молча поплывут Над клавишами, словно над волнами Пучины страшной и прекрасной равно. А органистка — личико бледно, Его и видно только над коробкой, Вокруг него — соломенную стрижку. Летя, выходит дирижёр в жилетке Атласной, мишка плюшевый и только! Коала-мишка; руки он поднял, Раскланявшись нелепо-грациозно. И вот, кистям волнящимся послушны, Заволновались пальцы пианистки, И в зал подул прохладный ветерок. Вступает тихо хор, всего пугаясь, Затем — погромче, мерно нарастая До страшной ноты: океан ревёт, Или гремит разверзнутое небо: Последним днём? И тишина. Певица вдруг встаёт, От дрёмы пробудившись, словно ангел С полотен Фру Анджелико, мала, Узка, и в длинном платье в блёстках-иглах, Которые дыханью в такт сверкают На мерно их качающей груди. Ещё не прозвучала Lacrimosa. А в облаках вставали изваянья Из золота — всё греческие боги Да нимфы, да античные герои. Фонтаны брызги рассыпали; жемчуг На землю лил дождём. Холодный пот Геракл вытирал со лба десницей. Златая Гера в золоте кудрей, Обвитых лентой шёлковой, следила, Жемчужну губку закусив, как овод Язвил и гнал соперницу-корову. А Ганимед, захваченный орлом, Пугливо вниз глядел… Такие звуки! Ещё я слышал в детстве… Детский Кун Рассказывал мне мифы и легенды, Как ветерок ночной дыша на ушко. Всё небо было в греческих богах, В царях, богинях, в птицах и животных. И не Олимп тогда прельстил меня Своими склоками и вечной скукой. А небо. Небо, равное тебе, Из Вены гений, лёгкий даже в скорби. Давно ли? Меццо-сопрано, куколка с чертами Полу-старушки, полу-грудничка. Пошёл бы ей чепец благообразный, Особенно к закатанным глазам, К пропорциям, нарушенным чудесно — В убыток телу, в пользу головы… И тоже — ангел с голосом грудным, Пониже чуть, чем у её соседки. Прелестный край, заоблачная Вена! Дома увязли прямо в облаках. Как будто дым обвил их — из клубов Они торчат, краснея черепицей. И дерево над ними возросло, Раскинув крону зыбкую. Под ним Адам и Ева за вечерним чаем С вареньем яблочным… Ах, дивные плоды, Хрустящие под зубками красавиц! От них немало натерпелся я — Давно то было. Срок пришёл — и снова По улицам заоблачным брожу. Вот ангел реет вровень с париком Констанцы скорбной — он с кабацкой скрипкой Какого-то еврея-музыканта, Ушедшего недавно в мир иной. Он был слепец. И грянул хор. И в бабочках мужчины, И женщины-поющие головки, И ящичек органа, пианистка И дирижёр, в лоснящейся жилетке — Всё как-то вдруг приподнялось, поплыло, Огромным бледным облаком сокрыто. Как отозваться несколькими словами на такое богатство образов, смыслов,сентенций, поэтических находок?! Читаешь и понимаешь, что жизнь измеряется не количеством прожитых лет, а вместимостью и многогранностью памяти, и способностью души осмысленно и чувственно жить в этой особенной реальности. Увидев стихотворение 'В музее Ермоловой', Владимир Николаевич сказал мне, что хорошо бы написать поэму, белым стихом. Я и сам люблю белый стих, которым можно прекрасно управлять. Вот что получилось. Я хотел соединить в одно - историю, культуру и личное. Спасибо за отклик! Такая теперь редкость отзывы старых добрых, милых друзей! Володя,исправь: 'и ВЕСЬ концерт - романсы на слова', опечатка в слове. Оля, спасибо!

Грязовец купить Рафинад

Башкортостан купить закладку Кокаин HQ

Закладки владимир

Вологда купить закладку гашиш

Закладки бошки в Светлограде

Psilocybe в Зеленоградске

Памятные закладки

Армидейл купить гашиш

Астраханская область купить закладку MDMA Pills - ORANGE

Закладки владимир

Далматово купить закладку

Бошки в Чёрмозе

Президент России Владимир Путин анонсировал повышение пособия гражданам, официально признанным безработными. В среду, 8 апреля, президент РФ Владимир Путин во вступительном слове на онлайн-совещании с губернаторами и членами правительства по теме коронавируса объявил, в частности, о повышении пособия по безработице для граждан России до уровня минимального размера оплаты труда — 12 рублей. Нововведение касается всех жителей страны, вне зависимости от региона. Однако пока о реальном увеличении размера выплат жителям Воронежской области, как сообщат в областном правительстве, речи не идёт. До сих пор любой гражданин, который получил статус безработного в центре занятости, мог рассчитывать на ежемесячную выплату в пределах от 1 до 8 рублей. Для граждан предпенсионного возраста предполагалось начисление повышенного размера помощи 11 рублей. Теперь же предельная планка подвигается в большую сторону — 12 рублей. Для всех категорий граждан. О том, что подвинется в большую сторону и минимальная сумма выплат, речи не идёт. Однако пока это изменение в силу не вступило. По данным пресс-службы правительства Воронежской области, в нашем регионе повышенных выплат пока не делают, поскольку Министерство труда и социальной защиты РФ продолжает разработку соответствующих поправок в законодательство. По всей вероятности, их утвердят на этой неделе. Начнём с конца. Минималку 1 рублей в месяц согласно ФЗ выплачивают гражданам, впервые ищущим работу; тем, кто нигде официально не работал год и более; уволенным за нарушение трудовой дисциплины; уволенным по любым основаниям в течение 12 месяцев от начала безработицы и состоявшим на работе менее 26 недель; тем, кого от биржи труда направили на переобучение, но отчислили за какую-то провинность. Что касается остальных категорий граждан, которые не подпадают под перечисленные категории, то с 1 января года размер пособия рассчитывается в зависимости от среднемесячного заработка за последние 3 месяца и срока постановки на учёт в качестве безработного. От срока зависит процент выплаты:. Телефоны горячих линий департамента труда и занятости населения Воронежской области, которые могут быть полезны безработным:. Ранее мы писали, как в условиях самоизоляции можно встать на учёт в службу занятости населения. Почему воронежцам не выплачивают пока повышенные пособия, непонятно. Скорее всего, проблема в обновлении нормативных актов. Прислать новость. Цены и зарплаты Недвижимость Инвестиции Ещё. Кто может рассчитывать на максимальные выплаты пособий по безработице? Читайте также Деньги. Самое читаемое. На что жалуетесь?

Закладки владимир

Закладки в Касиме

Аяваска купить

Moneygram russia