Живая, часть 2
— Они были здесь сегодня? — спрашиваю с порога, вернувшись домой.
Юля невинно хлопает ресницами:
— Кто?
— Не включай дуру!
Сбросив обувь, я обхожу квартиру, хотя понимаю, что никого не найду. По пути с работы я видел и девочку, и женщину, и старуху. Всех в разных местах, всех слишком далеко. Они не успели бы оказаться здесь раньше меня. С другой стороны, могут быть и другие. Кто знает, сколько их всего.
— Передай им — еще раз увижу, вообще не знаю, что сделаю, — говорю, проверяя ванную. — Хочешь, чтоб мы другую квартиру искали? Или к ним перебраться думаешь? Так пожалуйста, я тебя не держу, нечего мне мозги клевать.
Юля наблюдает мои метания без удивления, прислонившись спиной к стене и скрестив руки на груди.
— Я плов приготовила, — говорит как ни в чем не бывало. — Руки помыть не забудь.
Весь вечер она ведет себя совсем как раньше, будто не было этих нескольких недель ада. Рассказывает что-то про подруг, шутит, смеется. Спрашивает, надо ли добавки. Ласково гладит по волосам, целует в шею. В глазах при этом сплошной лед, а к губам прилипла едва уловимая усмешка. Не могу отделаться от ощущения, что на меня движется поезд, и отпрыгнуть в сторону уже поздно.
Когда ложимся спать, усталость затаскивает меня в сон почти сразу, но Юля тащит обратно:
— Да. Они сегодня были здесь.
Поднимаю тяжелые веки. В висках гулко пульсирует, лицо горит как при лихорадке.
— Девочка. И женщина. А еще бабушка, не видела ее раньше. Все были здесь.
Мозг лениво сопротивляется, сопоставляя факты. Старуха не могла, она торчала весь день перед моим офисом. Значит, какая-то другая. Значит, их и правда больше.
— И я вспомнила то, что забыла, — продолжает Юля.
Ее голос словно растворяется в темноте, растекаясь по комнате. Я вдыхаю ее голос вместе с воздухом, и он отравляет каждую клетку моего тела. Слабость не дает даже пошевелиться. Прикрываю глаза. Если засну, то ничего не услышу. Надо просто заснуть.
— Вспомнила про тот день, когда все случилось. Если бы я не забывала, то мне не было бы плохо. Я бы с самого начала знала, что все хорошо. Это просто из-за боли. Родовая боль, понимаешь? Родовая боль забывается, и вместе с ней я забыла другое.
Она касается моей груди кончиками пальцев, не давая заснуть. По коже пробегают мурашки, кровь в венах делается холодной как колодезная вода.
— Было столько крови, когда все началось. И столько боли. Эта боль благодатна, я давно ждала ее, я готовилась. Но она все равно оказалась слишком сильной. Я сразу поняла, что это значит. Что время пришло. Что пора, понимаешь?
С трудом заставляю себя шевелить языком:
— Нет, не пришло. Было слишком рано.
— И мне сразу стало страшно. Раньше я думала, что буду радоваться в этот момент, но мне стало страшно. Знаешь, чего я боялась? Что она не закричит. Что моя девочка не закричит. Она вышла из меня, в холод, в обычный мир, во всю эту тоску, она должна была закричать, никак иначе. Никогда в жизни я ничего так не боялась. Никогда в жизни мне не было так страшно.
Кровать поскрипывает, щеку обжигает Юлино дыхание — значит, она нависла надо мной. Зажмуриваюсь крепче. Меньше всего на свете сейчас хочется видеть ее.
— Но она закричала! Моя Вика закричала, и мне сразу стало спокойно. Если бы я не забыла это, если бы помнила, я бы не грустила ни минуты. Я бы с самого начала знала, что тебе нельзя верить. Потому что она кричала.
— Ты бредишь, — шепчу. — Из тебя вышел фарш, вот и все. Мертвый плод. Даже не ребенок. Он не мог кричать. Я сдам тебя в дурдом. Или прямо сейчас собирай монатки и катись к своим психопатам. Оставь… оставьте меня в покое. Пожалуйста.
Она отстраняется и затихает. Пока прислушиваюсь, ожидая продолжения, сон заполняет голову туманом.
Не знаю, сколько проходит, когда меня снова будит Юлин бубнеж. Еле продрав глаза, осматриваюсь: в постели только я, из кухни расплескивается свет. Слышно разговор. Детский голос что-то отвечает Юле, а потом обе переходят на шепот.
— Суки, — хриплю, сползая с кровати.
Юля сидит на стуле, склонив голову набок, девочка с косичкой говорит ей что-то в самое ухо. Они замечают меня, но это ничего не меняет. Не трогаясь с места, Юля широко улыбается, а девочка продолжает шептать.
— Вон отсюда, — говорю.
Хихикнув, девочка юркает мимо меня. Хлопает дверь туалета.
— Зачем ты их впускаешь? — спрашиваю.
— Я никого не впускала, — отвечает Юля, не переставая улыбаться.
Бросаю на нее недовольный взгляд и двигаюсь к туалету. Когда дергаю ручку, изнутри выскальзывает женщина, что приходила вчера утром. Покосившись на меня, она тут же исчезает в темноте спальни. Щелкаю выключателем, зажигая в туалете свет. Пусто.
— Что происходит? — кричу, ступая в спальню. — Что за фокусы?
Включаю свет в спальне и тут же теряю дар речи — на краю кровати устроилась старуха. Ладони сложены на коленях, голова чуть наклонена. Больше никого. Женщина могла скрыться на балконе, но я уверен, что это не так. Догадка входит в подкорку мозга как игла шприца. Эта мысль мелькала раньше, но терялась еще на подлете, слишком сюрреалистичная, чтобы иметь право на жизнь.
Девочка, женщина и старуха — это один человек. Придумайся мне такое при свете дня, точно уверился бы в собственном безумии, но сейчас, среди ночи, глядя в блеклые глазенки ухмыляющейся бабки, я ни капли не сомневаюсь.
Задом отступаю на кухню, будто старуха вот-вот кинется. Юля все так же сидит на стуле, но лицо теперь серьезное. Ни улыбочки, ни насмешечки. Исхудавшая, растрепанная, в пижамных шортах и топе, она умудряется выглядеть как направленное в лицо дуло пистолета — смертоносно и неумолимо.
— Н-надо вызвать ментов, — говорю тихо. — Ты сделаешь… что-нибудь? Поможешь?
Юля поднимается, чтобы взять со стола нож. Блик перекатывается по лезвию, тонкие пальцы сжимают деревянную рукоятку. Моя жена — ходячее воплощение слова «угроза». Кажется, кухню заполнили черные тучи, и вот-вот грянет гром.
Выдавливаю кривую улыбку:
— Что, убьешь меня?
Юля подходит ближе и хватает меня за локоть, не давая шанса отступить. Увлажнившиеся глаза болезненно блестят, на виске вздулась синяя жилка, лоб покрыт испариной.
— Она мне все рассказала, — говорит вполголоса.
— Юля, у нас в доме посторонний, — отвечаю, из последних сил удерживая себя от паники. — Давай ты положишь нож, и мы…
Она качает головой:
— Это не посторонний. Это наша Вика.
Мы долго смотрим друг на друга в полной тишине. Усталость и непонимание перемалывают меня в труху, мысли никак не выстраиваются, все вокруг плывет и размывается.
— Отпусти, — говорю наконец. — Я хочу уйти отсюда.
— Нет, послушай! — она сжимает локоть сильнее. — Не веришь, да? Я докажу. Она мне все рассказала.
Острие ножа подрагивает у моего подбородка. Юля дышит часто и прерывисто. Если нападет, я смогу с ней справиться. Даже ослабленный, я дам отпор.
— Она сказала, ты меня больше не любишь. И уже давно.
Краем глаза отмечаю, что старуха застыла в дверном проеме.
— У нас просто сложный период после выкидыша, — говорю. — Это не значит, что я тебя не…
— Нет, — перебивает Юля. — Ты перестал любить меня еще раньше. Потому все и случилось, правда же?
Во рту мгновенно пересыхает, голова будто разлетается на куски. Она не могла узнать, никто не мог.
— Ты ходил к той женщине, — продолжает Юля, жадно наблюдая за моей реакцией.
В памяти тут же всплывает грязная однушка на первом этаже. Пожелтевшие от курева обои, составленные у стены пустые банки. Провонявшие паласы, мебель в кошачьей шерсти, тусклые лампочки. И толстая тетка в халате, что называет себя знахаркой.
— Ты прочитал про нее где-то в комментариях, тогда все и придумал. Она дала какую-то жижу в склянке, а ты вылил мне это в чай. Тем самым утром, когда все случилось. Ты до последнего не верил, что сработает, просто хотел попробовать, да? Способ, за который тебе ничего не будет.
Меня будто выворачивают наизнанку, с издевательской легкостью вынимая все, что было спрятано. Самое сокровенное, самое потаенное, самое грязное теперь лежит на виду. То, что сдирает все маски и покровы. То, чего никто не должен видеть.
Говорю медленно, с трудом подбирая слова:
— Я… я хотел расстаться. А ты залетела, и это… Это нас навсегда бы друг к другу привязало. А я не хотел. Даже если развестись, если… я не знаю… Мы бы навсегда были связаны. Это обуза на всю жизнь, слишком много всего, я…
Юля морщится, словно учуяла запах падали:
— Если бы я знала, то послала бы тебя нахер, вообще бы ничего не требовала. Надо было просто сказать. Если бы я знала, что ты сделаешь с моей дочкой, я бы больше никогда в жизни к тебе не приблизилась.
Старуха медленно проходит в кухню, осматривая меня с ног до головы.
— Тебя предупреждали, — говорит. — Ты помнишь?
— Ты помнишь? — тут же подхватывает Юля. — Помнишь, что та женщина тебе сказала?
Тетка в халате говорила много чего: про цены на автобусы, про древесный наполнитель для котов, про лунные циклы и ремонт в подъезде. Говорила про старшие и младшие арканы Таро, про визиты инопланетных цивилизаций. Про призраков в стенах и про треснувший бачок унитаза. Но Юля спрашивает не о том.
— Она, — запнувшись, сглатываю подступивший к горлу ком. — Она сказала… Она сказала, когда обращаешься к мраку за помощью, он всегда отвечает. Но нельзя угадать, каким будет ответ.
Старуха молодеет на глазах — разглаживаются морщины, густеют волосы, платье меняет цвет. Желтые растрескавшиеся ногти выравниваются, спина выпрямляется, ноги удлиняются. Теперь это снова молодая женщина. Легкая и грациозная, она гладит Юлю по плечу. Лицо задумчиво-отрешенное как при прогулке по парку.
— Да, — кивает Юля. — Все правильно.
Неожиданно рассмеявшись, женщина уменьшается ростом и взмахивает руками. Волосы заплетаются в косу, на платье снежным вихрем проступают цветочки. Юля смотрит на нее с нежностью.
— Это наша Вика, — говорит. — Какой она могла бы стать. Какой она хочет стать.
Девочка вскидывает голову с надеждой.
— Я не понимаю, — говорю.
— Ты обратился к мраку, — отвечает Юля. — Он помог тебе, но и Вике оставил шанс. Шанс ответить злом. Она еще может родиться.
Пусть это закончится. Мне надо проснуться от долгого сна, даже если придется проснуться в психушке. Лишь бы все встало на свои места, лишь бы закончились вещи, которым нет объяснения.
Юля тычет ножом мне в грудь, и я пытаюсь отпрянуть. Хватка на локте становится стальной, боль впивается мелкими зубками.
— Ей нужна жизнь, — шепчет Юля. — Жизнь за жизнь, понимаешь? Кто-то должен лишиться жизни, чтобы она ее обрела.
— Ты меня не убьешь, — говорю. — Это бред.
— Вот и посмотрим.
Она замахивается, но я перехватываю руку с ножом и дергаюсь всем телом, вырываясь. Девочка отскакивает в угол, рот испуганно перекошен, глаза как блюдца. Оскалившись, Юля пытается высвободиться, но я сжимаю ее запястье, и пальцы тут же слабеют, едва не выпуская нож.
— Давай просто разберемся, — выдыхаю. — Это все не может быть правдой.
— Мне нужна моя дочь, а не ты!
Она налегает на меня, силясь достать ножом, и мы валимся на пол. Лезвие вспарывает мое плечо, рана вспыхивает пламенем, алые брызги рассыпаются по полу. Перед глазами роятся черные мураши. Извиваясь как угорь, Юля рычит и щелкает зубами. Раскрасневшаяся, взмокшая, озверевшая. Нож где-то между нами, и я нервно его нащупываю, одновременно пытаясь не дать свободы Юлиным рукам.
— Пожалуйста, — выдавливаю. — Пожалуйста, давай просто…
Пальцы наконец перехватывают рукоятку. На мгновение лезвие упирается в препятствие, а потом мягко его преодолевает. Разинув рот, Юля раскидывает руки в стороны, и я отшатываюсь.
Нож торчит из ее живота, вошедший почти полностью. Кровь растекается вокруг багровой лужей, отражая свет люстры. Девочка выползает из угла на четвереньках как маленький зверек.
— Я не хотел! — выкрикиваю. — Я в-вызову скорую, только не вставай!
Пытаюсь подняться, но Юля хватает меня за запястье. На губах пузырятся красные слюни, побуревшие зубы изображают слабую улыбку.
— Пусть так, — хрипит она. — Так тоже хорошо.
Другой рукой она выдергивает нож и отбрасывает. Рана выплевывает густую струйку, лезвие звякает по полу. Вика склоняется над Юлей, теряя контуры и очертания. Исчезают объем и цвет, все маленькое тельце рассеивается облаком пара. Секунда — и девочки больше нет.
— Так даже лучше, — говорит Юля, не выпуская моей руки. — Я готова отдать свою жизнь.
Она тянет меня к себе. Как завороженный, я повинуюсь и погружаю пальцы в рану. Края тут же расходятся словно голодный рот, горячие внутренности пульсируют и булькают.
С каждым словом Юлины губы исторгают сгустки крови:
— Ты больше никуда от нее денешься. Она тебя не оставит.
Глаза медленно закатываются, язык вываливается наружу. Долгая судорога по всему телу — и вот Юля расслабляется, откидывая голову. Вытягиваются безжизненные руки, с последним выдохом обездвиживается грудь.
Я так и сижу, опустошенный и потерянный, со звенящим вакуумом в голове, пока ладонь не различает уверенное шевеление. Пальцы машинально откликаются на движение и вытягивают из раны нечто живое. Нечто, что никак не могло там оказаться.
Младенец. Девочка. Сплошь в крови, вяло подергивающая ручками и ножками. Пуповина тянется к телу Юли как толстый электропровод. Вся моя суть сжимается в болезненном спазме, каждая мышца тела каменеет. Сердце распухает, не давая дышать. Пусть она перестанет двигаться, пусть исчезнет. Пусть не издаст ни звука.
Но Вика раскрывает рот, вдыхает и кричит.