Жива

Она сама не заметила, когда это началось. Может быть, так было всегда? Пыталась вспомнить, и никак не получалось, начало терялось в мутной взвеси памяти.

Однажды Варя шла по улице с радостными пакетами из магазина. Только что на город обрушилось лето. Она отпраздновала это событие покупкой трех новых платьев, а после некоторых раздумий ― еще и шорт. Ну и что, что сороковой день рожденья остался в прошлом, и выпуклость живота уже не убрать никакими упражнениями. Зато ноги еще вполне можно демонстрировать, особенно после пары дней пляжа.

Проходя мимо стеклянной витрины, боковым зрением, исподтишка, бросила взгляд на свое отражение. И ― вдруг, то самое проклятое, нелюбимое писателями вдруг, но чем его заменить? ― волна обжигающе ледяного ужаса окатила ее так, что кожа съежилась. Вместо подтянутой и стройной фигуры со свежей платиновой стрижкой пикси параллельно с ней в витрине шла ссутуленная немолодая женщина с бесформенной фигурой и собранными в унылый пучок серыми волосами.

Варя мгновенно отвернулась и остановилась, хватая ртом сгустившийся воздух. Тот никак не хотел проталкиваться внутрь тела, сопротивлялся и застревал в глотке. Наконец, что-то сорвало, прорвало и хлынуло внутрь. Она закашлялась от этого потока, так, что слезы выступили на глазах, и согнулась, поставив пакеты на асфальт. Когда приступ кашля прошел, и она смогла распрямиться и посмотреть на стеклянную версию мира, та отражала симпатичную женщину в светлых брюках, спешащих мимо по набережной прохожих и рваные комья облаков над ними. «Красиво», ― подумала Варя и пошла домой ― наслаждаться кондиционером, ледяным лимонадом и дефиле перед зеркалом в новых нарядах.

Потом на даче были гости ― друзья Вари и Макса, такие же, как они сами, благополучные и довольные жизнью, комфортные в этом довольстве. Они перемещались с высокими бокалами сквозь гостиную, потом на террасу с видом на Финский залив, оттуда ― в сад и обратно, сбивались в группки, взрывались смехом, рассыпались и снова притягивались друг к другу. Варя сделала музыку погромче, взяла бокал с оранжевым и пошла, шелестя новым платьем, обходить по-хозяйски, приветливо улыбаться, следить, в какую беседу подбросить дров, а какую, наоборот, притушить.

― И я ему на это: а харя не треснет? Я и так за весь отдел фигачу, так что не нравится ― счастливо, в попе слива, ― Марина взъерошила розовые кудри, и группка женщин захохотала, и Варя, не успев толком понять, о чём речь, засмеялась вместе с ними. Это она хорошо умела и делала красиво ― сверкая свежими винирами.

― Ну ты, Марин, как обычно. И как тебе это с рук сходит? ― подбросила Варя реплику, зная до буквы, что Марина ответит: «Да куда они от меня денутся-то?».

Но Марина не обратила внимания на Варин вопрос, а разговор уже поехал дальше, и Варя, слегка стыдясь, откололась от компании и пошла к другой. Присела на подлокотник к Максу, положила руку на спинку кресла за его головой. Тот, не глядя на Варю, продолжил рассказ. Она знала эту историю и умела сделать ее еще смешнее, как подсадная из зала на стенд-апе. Дождавшись нужного момента, подхватила:

―… И в этот момент у Макса такое лицо, как будто у всех вокруг ослиные уши выросли! Это надо было видеть…

Но он не прервал свой монолог, продолжил дальше, будто нет ее, и ничего она не сказала. И никто, абсолютно никто в компании не бросил на нее даже взгляда. Варя убрала руку со спинки кресла, некоторое время еще тихо посидела, потом ушла в сад и провела остаток вечера там, в беседке, вслушиваясь в рассыпающиеся мелкой крошкой разговоры, смех, и наконец прощания.

Она пришла, когда Макс уже почти спал.

― Это ты, пушистый? Я так устал, ― пробормотал он, кладя на нее руку, и через несколько секунд захрапел. А Варя молча лежала, ощущая тяжесть его руки, пока сама не заснула.

…Она не понимает. Она чувствует страх. Как будто шагаешь, не глядя, а под ногой вдруг оказывается пустота ― и тысячные доли секунды, пока не почувствуешь землю и не сообразишь, что просто шагнула с бордюра, кажется, что опора не появится никогда, и ты будешь падать, падать, бесконечно, пока… и никогда не успеваешь подумать об этом «пока», потому что падение заканчивается, и ты снова стоишь на ногах, а мир вокруг устойчив и понятен. Именно это происходило с Варей снова и снова. Только не было потом никакого объяснения этому падению. Где был тот невидимый бордюр, с которого она то и дело шагала?

На следующий день после вечеринки она пыталась поговорить с Максом, но разговор ничего не прояснил.

― Пух, ты о чём? Когда ты ко мне подходила?.. Блин, ну не знаю, может, шумно было, и я не заметил?

И бесполезно продолжать. Объяснять, что невозможно не заметить человека, который сидит на подлокотнике твоего кресла и громко говорит у тебя над ухом. Невозможно…

Это невозможно стало частью Вариной жизни. Она начала привыкать к нему. Или ей так казалось, пока однажды ночью не позвонил сын. Которого у нее никогда не было. С детьми у них с Максом вообще не сложилось. Сначала откладывали, потому что карьера, ипотека и пожить для себя. Потом собрались, но то ли поздно уже было, то ли еще что… Но он позвонил.

― Мам, привет, ― сказал в трубку юношеский голос.

Надо было положить трубку, сказать: «Вы ошиблись номером», но Варя не смогла. Потому что узнала его. Интонации Макса, что ли, который давно спал в соседней комнате. И она ответила:

― Привет… ― замешкалась, потому что невозможно же знать имя человека, которого не существует. И тут же поняла. ― Алик?

― Ну а кто еще-то? У тебя что, другой сын есть? ― нервно ответил телефон.

― Нет, другого нет…

Конечно, у нее не могло быть другого сына. Только Алик, ведь она с детства знала, что назовет сына так.

Они говорили долго. Часа два. Алик жаловался, как тяжело в Москве, и что на работе кинули, а в универе завал, и он не знает, сдаст ли сессию…

― Сдашь, обязательно сдашь, ― вставила Варя. Как он может не сдать? Ведь это ее сын, он умный и ответственный, иначе быть не может.

Алик говорил про девушку, с которой всё сложно, и про соседа по комнате, который пьет, как не в себя, а потом за ним приходится блевоту вытирать.

― Мам, ты это… Спасибо тебе. Хорошо, что ты научилась так.

― Как?

― Ну, слушать и мозг не выносить. Раньше не умела.

― Соскучилась, наверное.

― Наверное, ― он рассмеялся, и ей показалось, будто она зашла с холода в комнату, где горит камин. ― Я тоже соскучился, ма. Летом приеду в Барнаул. Увидимся.

И он отключился.

На следующий день она снова и снова открывала на телефоне список вызовов и смотрела на единственный незнакомый номер. Тот самый, с которого ночью позвонил сын. Наконец, не выдержав, ткнула в кнопку вызова и ждала бесконечные три гудка, пытаясь проглотить застрявшее в горле сердце, которое стучало-стучало-стучало и казалось, разорвет сейчас ее к чертовой матери. Наконец, вызов приняли.

― Ало! ― недовольный женский голос рявкнул прямо в Варино ухо. ― Что? Какой Алик?! Нет здесь никакого Алика и не было никогда. Смотрите, что набираете!

Варя два дня плакала и не выходила из комнаты. Макс время от времени испуганно заглядывал и спрашивал, чем может помочь. Потом перестал спрашивать. Слёзы иссякли, и Варя достала с антресолей старый чемодан, принялась перебирать пожелтевшие дневники, заметки и записные книжки. Нашла нужную, где на букве «К» был выцветший до зеленоватого цвета номер домашнего телефона тети Кати. Уже набирая, спохватилась, что даже не посчитала, сколько времени сейчас в Барнауле.

Тетя Катя ответила сразу. Голос ее звучал точно так же, как двадцать три года назад, когда они разговаривали в последний раз.

― Варюша, ты? Привет, дорогая.

― Теть Кать, здрасьте. Простите, что так долго не звонила.

― Долго, говоришь? Ну-ну… Интересно… ― раздумчиво произнесла тетя Катя, словно и правда ничего интереснее в жизни не слышала. И после паузы спросила: ― А расскажи-ка мне, Варюш, про жизнь твою. Да поподробнее.

― Ну я что? У меня всё нормально. Живем себе с Максом, работаем…

― Погоди-погоди… Я же сказала: поподробнее. С Максом, говоришь? А где живете? Дети есть у вас?

«Совсем плоха стала», ― подумала Варя. Тетя Катя была на самом деле теткой Вариной мамы. Общение с ней прекратилось когда-то само собой, когда студентке Варе стало стремно и стыдно слушать теткину болтовню о потустороннем. Но мама почти в каждом разговоре упоминала про тетю Катю, передавала от нее приветы. Так что всё та знала про Варину жизнь, но, видно, старость не радость. Впрочем, что поделать ― раз уж позвонила, надо терпеть. И Варя рассказала тете Кате всё, как будто та реально ничего не могла знать о ее жизни за последние двадцать лет. Про брак с Максом, про карьеру в маркетинге, отъезд в Питер, бездетность. И, наконец, решив, что терять нечего, про странные события, которые происходят с ней, про звонок несуществующего сына, которого она узнала и которого звали именно так, как только и могли звать.

Тетя Катя слушала молча. Не поддакивала, не задавала вопросов, и только по ее стариковскому покряхтыванию в трубке можно было догадаться, что она на связи. Когда Варя выдохлась и замолчала, потому что говорить было больше нечего, тетя Катя сказала:

― Ну что ж, Варюш. Я про тебя всегда об этом догадывалась. И пыталась говорить тебе еще в юности, да только ты, конечно, слушать не хотела.

― О чём, теть Кать? Я слушаю, честное слово. Скажите сейчас!

― Знаешь, Варенька, что такое «жива»? От нее и слова «живот», «жизнь» пошли. Сейчас говорят «энергетика», как будто про гидроэлектростанции. Ну да не суть. Смысл в том, что это то, что нас соединяет воедино, не дает рассыпаться на кусочки. А есть люди, такие как ты. Из них жива словно просачивается куда-то, утекает. И они раскалываются, рождают отголоски. Другие свои жизни. Помнишь, ты в детстве в музыкалку ходила? Играла вариации. Вроде, мелодия та же, а звучит по-другому. Потом еще по-другому. Только настоящая-то мелодия одна. А остальные ― так, баловство. Вот так и твоя жизнь. Она рождает те самые отголоски. Те прорываются в реальность, твою и близких твоих. Как эхо, что ли. Не знаю, как еще объяснить.

Они помолчали. Наконец, Варя спросила:

― Так что, теть Кать, это всё вариации моей жизни? Отголоски? Где я усталая тетка? И несбывшийся сын? То, что могло бы быть, если бы жизнь пошла по-другому?

― Почти, Варюш, почти. Так, да не так… знаешь, я ведь с тобой каждый день почти общаюсь. И навещаешь ты меня регулярно, приходишь по хозяйству помочь. Было дело, ты молодая была, воротила нос от меня. Потом, как с Максом развелась, так снова мы с тобой поближе сошлись. А уж как Алик вырос и в Москву уехал, так и вовсе ты у меня, считай, прописалась.

Варя моргнула, потом еще раз. Потом зажмурилась крепко и открыла глаза. Не помогло. Комната подернулась дымкой, стала бледнеть и растворяться. И воздух будто исчез. Никак не получалось вдохнуть. Словно его не было. Точнее, словно не было у Вари легких. А их ведь и не было. И она, Варя, всего лишь случайно оторвавшийся от настоящей Вари сгусток живы. Который всё слабеет, слабеет и скоро совсем перестанет существовать.