Жестоко поиздевалась над мужскими яйцами

🛑 ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Жестоко поиздевалась над мужскими яйцами
Звонок пронзительно зазвенел, когда Майра уже стояла в дверях, готовая уйти, и она какое-то время простояла, замерев, не решаясь подойти к телефону. Но он продолжал звонить, и тогда она неслышно, словно от кого-то таясь, приблизилась к висевшему на стене аппарату и неуверенно сняла трубку.
— Алло! Это вы повесили объявление на автобусной станции? — спросила трубке низкий мужской голос, с акцентом, явно выдававшим иностранца.
— Я, — с облегчением перевела дух Майра. — А что? Вам нужно в Нью-Йорк?
— Что же нам еще остается? — улыбнулся голос. — Когда выезжаете?
— Так прямо сейчас и в дорогу? Через всю Америку? На ночь глядя?
— Да. На ночь глядя. Мои вещи уже в машине. Позвони вы минутой позже, мы бы разминулись.
— К чему такой темп? Я полагал, завтра… с утра. Я совсем не готов.
— Да нет. Все мое… на мне. И мелочей неполная сумка наберется.
— Слава Богу, легкий пассажир. Иначе нам багаж не уложить.
— «Тойота Королла»? Какого выпуска?
— Вы задаете слишком много вопросов. Вам еще, может быть, заранее сообщить, какого цвета у меня глаза и какого типа мужчин я предпочитаю компаньонами в дороге?
— А что? — насмешливо возразил голос, — совсем не лишняя информация. Путь неблизкий. От Лос-Анджелеса до Нью-Йорка. Можно надоесть друг другу до чертиков. Вы не подумали об этом?
— В случае, если так и получится и нам станет невмоготу в одной машине, вы возьмете свою сумку с вещами и сойдете на первой же автобусной остановке. Всего-то и делов.
— Проделаете весь остальной путь в одиночестве, не деля ни с кем путевые расходы? Как я понял, вы подыскивали напарника в дорогу не для веселья, а чтоб сэкономить на расходах.
— Вы верно поняли. И так как вам теперь все ясно, то каков будет ваш ответ? Едете?
— Сейчас. Скажите адрес, и я за вами заеду.
— Ну что ж, тогда у меня, пожалуй, хватит времени собраться. Я вас буду ждать на улице. Запишите адрес.
Майра порылась в сумочке, нашла смятую бумажку, расправила ее на стене и, прижав трубку плечом, записала адрес.
— Да, последний вопрос, — спохватилась она.
— Гм, немного неожиданный вопрос… из уст женщины, — заметил голос. — Скорее я должен был проявить подобное любопытство.
— Вопрос абсолютно практический, — сухо ответила Майра. — Если вы… стары, такое соседство сулит мне в дороге массу нежелательных хлопот. Я не нянька и не сестра милосердия.
— О, напрасно беспокоитесь. Я хоть и не первой молодости, но достаточно крепок для такого путешествия. Тем более, в обществе такой интересной спутницы. Я по голосу уже нарисовал ваш портрет и предвкушаю нашу встречу.
— Не стройте больших иллюзий, легко разочароваться.
— А мне не привыкать разочаровываться. Вся моя жизнь — сплошные обломки иллюзий. В любом случае, я жду вас. Какого цвета ваша «Тойота»? Чтоб издали узнать.
— А я вообще женщина со странностями. При встрече убедитесь.
— Вы меня заинтриговали. Кстати, нам не мешает познакомиться. Как вас зовут?
— Майра. Первый раз встречаю такое имя.
— Потому что вы не американец. Это легко установить по вашему акценту. А теперь ваше имя?
— Уверен, что с таким именем вы тоже не сталкивались. Меня зовут Олег. Даю по буквам. О-Л-Е-Г.
— Только не падайте в обморок. Олег — русское имя. И сам я — русский. С год, как прикатил из Москвы в Америку.
— Почему же? Все может быть, дорогая, в этом не лучшем из миров.
— Ох, как интересно! Даже не верится. Нет, я действительно очень рада, что судьба мне подарила такого спутника в дорогу. Я не знала ни одного русского. А Россия для меня — сплошная и жуткая загадка… Теперь мне действительно не будет скучно в пути.
— Спасибо… за такое доверие… авансом. Мне уже боязно вас разочаровывать.
— Ничего. Мне не впервой. Как и вам, если я вас правильно поняла, сидеть у разбитых иллюзий. Одним разочарованием больше, одним меньше… Переживем. Не правда ли?
— Я с вами абсолютно согласен. И начинаю укладывать вещи. Если мне не помешает участившийся пульс.
— Наоборот, мой пульс, обычно вялый, подскочил до высшей отметки под воздействием вашего голоса. Я молодею с такой скоростью, что, если вы чуть замешкаетесь в пути, рискуете застать у моей сумки годовалого младенца. Этакого упитанного купидона. Амура с луком и колчаном стрел. Одним словом, всем оборудованием, необходимым, чтоб пронзить ваше сердце.
— Ладно. Хватит трепаться. До встречи… Олег… Я правильно произнесла?
Майра повесила трубку, улыбаясь. Настроение ее явно улучшилось. Повеселевшими глазами оглядела комнату, в которой видны были следы поспешных сборов. Дверцы шкафов распахнуты, ящики тумбочек выдвинуты, на ковре валялись пустые коробки, пластмассовые плечики для одежды. В другой, смежной комнате все оставалось нетронутым. Это была комната Мелиссы, с котором она делила квартиру и кому ни словом не обмолвилась о своем отъезде из Лос-Анджелеса. Чтоб избежать ненужных объяснений, она покидала дом в этот поздний час, воспользовавшись тем, что Мелисса, как обычно, укатила к своему возлюбленному и вернется не раньше рассвета. А тогда Майра уже будет далеко от Лос-Анджелеса, на пустынной в ночные часы сто первой автостраде, взяв курс на север, к Сан-Франциско — первой запланированной остановке на долгом пути через весь американский континент, от Тихого океана до Атлантического, к шумному, кипящему, сумасшедшему Нью-Йорку.
Чтоб вдвое сократить расходы на бензин, а еще важнее, не рисковать уснуть за рулем от одиночества, она с утра съездила на автобусную станцию компании «Грейхаунд», потолкалась в обширных залах в толпе небогатых белых старушек и окруженных детьми мексиканцев, кому по карману лишь автобусный билет, и, не зацепившись взглядом ни за кого, кто бы выглядел возможным компаньоном в длительном путешествии, приклеила скотчем к стене бумажку-объявление, указав лишь номер телефона, но ни адреса, ни своего имени.
А теперь в наступающих сумерках мы ехали, затесавшись в густое стадо автомобилей, через весь Лос-Анджелес, чтоб на другом конце города подхватить откликнувшегося на ее объявление загадочного русского с таким непривычным для американского уха именем — Олег. И не в меньшей мере для моего японского уха тоже.
Я люблю ее, мою владелицу Майру. Мне нравится, как она правит мною, без давления, легким касанием поворачивая руль, как плавно, без рывка переводит скорость. Я чувствую, что и она меня любит, и успокаиваюсь, становлюсь энергичной и игривой, когда она садится и мягко, без грохота захлопывает дверцу. Мы с ней — семья. У нее — никого, кроме меня. К своим родственникам и даже мужчинам, которые на моем веку попадались ей в немалом числе, она проявляет чувства весьма сдержанно, и то моментами, под настроение. Ко мне же у нее отношение ровное, заботливое, трогательное. Я нисколько не преувеличиваю, считая, что я у нее — единственный настоящий друг.
Мне и облик ее по душе. Жгучая брюнетка с прямыми волосами, расчесанными на пробор и открывающими лоб треугольником. У нее длинное лицо натурального, не от загара, бронзового цвета. И в ее удлиненных глазах восточного типа, чуть скошенных по краям нависающими веками, и в ее мягких, с прихотливым изгибом губах есть что-то очень женственное, действующее на мужчин сразу же, с первого взгляда.
Я не припомню, чтоб кто-нибудь из них прошел равнодушно мимо нее. В ней есть тот магнит, что притягивает самцов помимо их воли. У нее тонкая, как у подростка, гибкая фигурка. Это сходство еще больше подчеркивает неровный зуб, задорно выпирающий из-под верхней губы. И страстная женщина, и проказливый ребенок в одном существе.
Он стоял на углу рядом с серым столбом светофора. На асфальте у ног покоилась пузатая, должно быть, с трудом затянутая на замок-молнию желтая спортивная сумка с двумя ручками. Чемодана не было. Все его имущество поместилось в одной туго набитой сумке. Действительно легкий пассажир.
Был он хорошего роста. Не меньше шести футов. Вполне подходящий под американский стандарт. Но тяжеловат. Явный избыток веса. И лет ему на вид — за пятьдесят. Если только полнота и одутловатость лица не старили его больше, чем это было на самом деле. Лицо — славянское. Широкое, с заметными скулами и коротким носом. Довольно мужественное, можно сказать, суровое. Короткие, негустые волосы темным валиком прикрывают лишь самый верх высокого интеллигентного лба.
Доминируют на лице глаза. Серые с голубизной и довольно большие. И они-то смягчают весь его облик. Глаза усталые и грустные. В них такая глубокая печаль, что она не исчезает, даже когда он улыбается. Улыбка у него мягкая, располагающая.
Мне он понравился. И Майре тоже. Хотя она и не стала этого показывать. И даже с некоторым пренебрежением окинула его мятый, не лучшего вида пиджак и брюки какого-то неопределенного мышиного цвета, явно купленные из вторых рук. А возможно, и подаренные. Потому что были ему не по фигуре. Из-под штанин высовывались носки светлых парусиновых летних туфель, нечищенных, потемневших от осевшей на них пыли.
— Здравствуйте, компаньон, — не закрыв дверцу, протянула ему руку Майра.
— Здравствуйте, сеньорита, — улыбнулся он, открыв весьма темные, с желтизной зубы. По краям рта, в глубине, сверкнул металл. То ли пломбы, то ли коронки.
— Почему сеньорита? — вскинула брови Майра.
— У вас классический испанский облик, — продолжал улыбаться он, откровенно и с явным удовольствием разглядывая ее.
— Это как принимать? Как комплимент?
— Что вы! Даже не предполагал, что поеду с такой очаровательной…
— Все! Я удовлетворена, — прервала его Майра. — Положите в багажник вашу сумку.
Потом они сели. Он рядом с ней, на переднем сиденье.
— С таким багажом в Нью-Йорк? — спросила она, включая зажигание. — Остальное у вас там?
— Нежирно! А в Нью-Йорк на время… или насовсем?
— Нет, нет. Просто у меня нет постоянного пристанища. Ни в Америке… ни где-нибудь еще. Я стал кочевником… под старость. Вроде цыгана. Но у цыган все же есть шатры, в которых они спят, и лошади для передвижения…
— Кстати, о лошадях, — сказала Майра, выруливая в первую линию и прибавляя газу. — Как у вас с автомобильными правами?
— Права имеются… но без автомобиля.
— Это не важно. У нас с вами есть «Тойота», и для меня будет несомненным облегчением, если вы сможете сменить меня за рулем.
— Хоть сейчас, — с готовностью откликнулся он.
— Не к спеху. Я этот город знаю, пожалуй, лучше вас.
— Немудрено, — согласился он. — Я тут проболтался меньше месяца.
— Я не спрашиваю, какие обстоятельства. А в Нью-Йорке у вас есть дела?
— Такие же дела у меня могли бы быть и в Чикаго, и в Вашингтоне. Дело в том, что в Нью-Йорке больше всего осело русских эмигрантов. Ну, и, как известно, каждый жмется к своим. Особенно в беде.
— Эмиграция — это уже беда. От хорошей жизни не покидают родину.
— Почему? Бывают еще и политические мотивы.
— Я не еврей. По этой части меня в России не притесняли. Я чистокровный русский. И вполне преуспевал там. Был весьма близок к самому верху пирамиды. А здесь я барахтаюсь у ее подножия. С сомнительными шансами снова вскарабкаться наверх. Начинать жизнь с нуля… В моем возрасте? Ладно, к черту! Поговорим о чем-нибудь более веселом.
— А мне интересно говорить именно об этом. Если не возражаете?
— Я вам задам несколько вопросов… Можно?
— Насколько я знаю… ну, хотя бы из газет, из России выпускают только евреев… и то с большим трудом. Вы же русский. Чистокровный… как вы сами сказали…
— Этот вопрос не вы первая задаете мне в Америке. Хорошо. Объясняю. Я выехал на Запад по еврейскому каналу. Из России можно получить, если повезет, выездную визу только в одно место — в Израиль. Только туда. А в Израиль, понятно, выпускают евреев, от которых правительство СССР избавляется не без облегчения. Евреев нигде не жалуют. Но в России они волею судеб вдруг попали в весьма привилегированное положение. На зависть всем остальным народам СССР, а этих народов и народцев насчитывается там больше сотни, одни лишь евреи могут легально покинуть пределы этой страны, которая заперта на глухой замок перед всеми другими.
Я выехал, женившись на еврейке. Фиктивным браком. И так поступают многие неевреи. Знаете, какая в Москве родилась поговорка? Еврейка — не предмет роскоши, а средство передвижения. Грустный юмор. То есть в паре с еврейкой можно надеяться вырваться из СССР. Понятно изложил?
— Вполне, — кивнула Майра. Они умолкли.
Мы ехали по вечернему Лос-Анджелесу в бесконечных колоннах автомобилей, светивших впереди нас рубиновыми огоньками. Ехали мы с включенными фарами. Над нами проплывали зажженные лампионы фонарей. Верхушки пальм за тротуарами растворялись в темнеющем небе.
— Я тоже еврейка, — сказала Майра. — Хоть вы и определили мой тип как классический испанский.
— Никогда бы не подумал, — искренне удивился он.
— Да, ради Бога, не придирайтесь к словам. Евреи во всем мире одинаково чувствительны.
— Я вас не обескуражила? Говорят, русские — жуткие антисемиты.
— Говорят, — хмыкнул Олег. — В России, например, говорят, что все американцы жуют резину. Мало ли чего говорят! Вы же не жуете. Так и я. Абсолютно не антисемит. Можете мне поверить. Я даже преисполнен благодарности евреям. Без них, вернее, без нее, мне бы не выбраться оттуда.
Та, что фиктивно вышла за вас замуж… став средством передвижения.
В Израиле. Где же еще? Мы с ней переписываемся.
— Ничего. Привык. У меня, какого места ни коснись, везде болит. Сплошная рана.
— Простите, пожалуйста, я не хотела.
Мы понемногу выползали из Лос-Анджелеса в многорядных пунктирах красных сигнальных огоньков. Дома по сторонам уменьшались в размерах и возникали со все большими интервалами. Сто первая автострада приняла нас в свой нескончаемый поток.
— Не мешало бы подзаправиться. Впереди — бессонная ночь.
— Я бы предпочла сначала выбраться из города.
— Не терпится расстаться с Лос-Анджелесом?
— Вот именно. Я почувствую себя лучше, когда он будет далеко позади.
— На меня дохнуло загадкой, — улыбнулся Олег. — Уж не предполагаете ли вы погони? С выстрелами… и столкновением автомобилей?
— О, какой вы провидец! А ведь, действительно, вы недалеки от истины, — скосила на него Майра быстрый взгляд. — Не жалеете, что сели со мной? Еще не поздно, могу высадить, пока мы в городе.
— Нет уж, валяйте дальше. Мне здесь оставаться лишнюю ночь тоже не по душе. Никакой радости этот город не принес. Единственная радость — поскорей унести отсюда ноги. Хуже не будет.
— Однако вы оптимист, — поджала губы Майра.
— Я-то? Дальше некуда. Советскому человеку на роду положено быть оптимистом. Без всяких сомнений и отклонений. Пессимизм в России — это уже государственное преступление.
— Следовательно, вас там считали преступником?
— С некоторых пор. Когда мой оптимизм, усвоенный с молоком матери, стал испаряться. Думаю, вам будет интересно знать, как на моей родине, в стране победившего социализма, понимают разницу между оптимизмом и пессимизмом. Хотите знать?
— Это, собственно, особенно полезно усвоить обожателям коммунизма на далеком и безопасном расстоянии. Пессимистом там считают того, кто полагает, что уж так все плохо — хуже и быть не может. А оптимист… тот верит, что может быть и хуже.
— Печально, — вздохнула она. — Я утешаю себя тем, что вы такой мизантроп лишь на пустой желудок. Скоро я вас накормлю и вы запоете по-иному. На всех континентах, под всеми широтами одна и та же древняя, как мир, аксиома: с мужчиной приятно иметь дело, только когда он сыт. Натощак в нем проявляются все дурные качества. Так что я даже рада слышать ваши рассуждения на пустой желудок. Лучше узнаю, с кем предстоит проехать столько миль. Можно вас спросить?
— Почему я вам показалась обожателем коммунизма? Ничего подобного я вам не говорила.
— Зачем говорить? Людей этого сорта я узнаю без слов. По некоторым приметам. Америка мне позволила лицезреть таких обожателей в немалом количестве. Сидя в сытой и богатой стране, пользуются всеми ее благами и завидуют, правда, на словах, тем, кто обитает в коммунистическом раю. Впроголодь и совершенно без всяких прав. Без которых вы, американцы, и не мыслите своей жизни. Как, например, без кислорода… или без автомобиля.
Майра на миг обернулась к нему, и глаза ее сузились.
— Ошибаетесь, я не так наивна. И к поклонникам русского коммунизма себя никогда не причисляла. Мне очень многое не нравится у нас в Америке. Это верно. Но разве это дурно — желать своему народу лучшей доли?
— Пожалуй… Но с человеческим лицом. Олег рассмеялся.
— Слушайте, моя милая спутница. Вы — очаровательны. Вы мне очень нравитесь. И я не хочу, чтоб хоть что-нибудь в нашем с вами путешествии мешало мне любоваться вами. Сделайте мне одолжение, о социализме с человеческим лицом больше не упоминайте… хотя бы в моем присутствии. Социализм не имеет лиц, дорогая моя. Ни человеческих, ни каких-либо других. У него морда. Всегда одна и та же. Звериная. Какими бы фиговыми листками он ни прикрывался. Я это говорю, чтоб вы знали мое мнение и не строили никаких догадок на предстоящем нам долгом совместном пути. Сделаем это путешествие приятным во всех отношениях. Ну ее к черту, политику! Говорить с вами о ней — грех. Такие женщины созданы для иного…
— Ну, зачем так грубо! Для приятных и волнующих бесед. Вполголоса. С замирающим сердцем.
— У нас в Америке таких называют: мэйл шовинист пиг. Не знаю, есть ли в русском языке адекват этому выражению?
— Нет. По-русски это звучит набором отдельных, трудно соединимых слов — мужчина, шовинист, свинья.
— Видите, насколько английский язык богаче, — усмехнулась Майра.
— Эй, послушайте! Да не собираетесь ли за мной приволокнуться? Ваша речь стала слишком медоточивой.
— Нисколько. Но, если вы натощак такой дамский угодник, могу себе представить, каким вы будете после сытного ужина.
— Такой разговор мне по душе. Чтоб не томить вас и сполна удовлетворить вашу любознательность, лучший выход — свернуть к первому же ресторану и вперить взоры в меню.
— Зачем же к первому? Выберем что-нибудь попристойней. Я эти места знаю. Как вы относитесь к ориентальной кухне?
— К какой именно? Китайской? Японской?
— Прелестно. Впереди имеется весьма недурной ресторан. Вам понравится. Хотите, для начала я оплачу счет?
— С какой стати? Не лишайте меня жалких остатков мужского достоинства.
— Ни в коей мере не собираюсь чего-либо вас лишать. Дело в том, что мы с вами не любовники и, полагаю, ими не будем. Мы — на равных. Делим все расходы пополам. Такой был уговор? Поэтому, что изменится в мире, если я оплачу этот ужин, а вы — следующий? Мне не нужны ни ваши ухаживания, ни ваше покровительство. Я достаточно сильна сама и не ищу широкой мужской спины, за которой можно так уютно укрыться. Мы — равные партнеры. Возможно, даже расстанемся товарищами. Но ничего больше. Вы меня поняли?
— Я рада. Значит, ужинаем? Наберитесь терпения. Это уже недалеко.
— В России разве поздно выходят замуж?
— Я не то имею в виду. То, что вы успели развестись… так рано.
— Для этого большого ума не надо. Сколько, вы думаете, мне лет?
— Ну, по крайней мере, — протянул он, — вы, пожалуй, вдвое моложе меня.
— Все! Мое любопытство удовлетворено.
— Фантастика! — вдруг улыбнулась она.
— Весь мир содрогается, кипит, машет кулаками. Два гиганта — Америка и Россия суют друг другу в нос водородные бомбы… И все кругом замирают в ожидании апокалипсиса. А тут… в теплой Калифорнии на сто первой автостраде сидят рядышком американка и русский… И мирно болтают… И даже испытывают симпатию один к другому. Вы ничего в этом не находите удивительного?
— Дорогая моя, я давно уже перестал удивляться. Даже не удивлюсь, если мы воспламенимся взаимной страстью… как Ромео и Джульетта.
— Не думаю, — усмехнулась она. — Правда, если мне память не изменяет, Ромео мог бы вполне быть вашим сыном.
— А знаете, сколько было Джульетте? — парировал он.
— Шестнадцать? — неуверенно сказала она.
— Не гожусь я для этой роли, — рассмеялась Майра. — Вдвое моложе меня… Не получается. Поищите какой-нибудь более подходящий пример.
— Жаль, — вздохнул он. — Я бы предпочел быть в возрасте Ромео. Боже, скольких ошибок я бы избежал!
— Не сомневаюсь. Но те, что я уже совершил, необратимы. Мало осталось времени что-нибудь исправить. Нет дистанции для разбега. Ведь мне все начинать сначала. А впереди уже явственно видны ворота.
— Ну, с вами, действите
Служанка дала в попу молодому качку
Камера в туалете подсмотрела за писающей девкой
Уговорил подругу отсосать член