Жертва

Цукаса буквально излучал мощь. Он был не только статен и прекрасно развит физически, он был красив, и эта красота цепляла взгляд. Мужественная и яркая, она наверняка выделяла его из толпы… когда эта толпа вообще существовала. Сенку с самого начала ощутил, что оживлять именно его — проблема. Но какой был выбор в критической-то ситуации?

…Теперь Цукаса кутался в львиную шкуру и выглядел в ней величественно и дико одновременно. Странное сочетание — как раз для каменного мира. Наверняка в прошлом, которого они так давно лишились, он никогда не смотрелся настолько уместно, как сейчас.

Сенку поглядывал на него и каждый раз ловил себя на мысли, что хочет посмотреть немногим дольше. Без причины, не из-за каких-то подозрений или чего-то ещё.

В первую ночь, когда им пришлось лежать рядом, пока Юдзуриха и Тайдзю спали в стороне, Сенку ощутил чужое присутствие слишком явно. Он повернул голову, чтобы столкнуться со взглядом Цукасы. Испытующим и непонятным.

И когда они встретились глазами, Цукаса бесшумно перекатился и навис над ним.

…Вообще Сенку предполагал, что Цукаса, раз уж его прозвище Сильнейший примат, окажется… не слишком умным. Вряд ли превзойдёт Тайдзю. Но этот взгляд пронизывал насквозь. В нём не было ни наивности, ни удивления, ни пустоты или глупости. Цепкий и внимательный, он был похож на взгляд хищника — но хищника чрезвычайно умного и умеющего правильно оценивать обстановку.

— У меня есть потребности, — сказал Цукаса немногим позже. Едва слышно, чтобы не потревожить никого, кроме самого Сенку. Тёплое чужое дыхание осело на губах.

Цукаса коротко взглянул в сторону, где спокойно спала Юзуриха, и этого было достаточно, чтобы понять его намёк.

Сенку не был склонен испытывать стыд или смущение, но он оказался… ошеломлён. Увлечённый наукой, один в мире, где прочие люди представляли собой только каменные статуи, он не задумывался о том, какие могут быть потребности у только что оживших, кроме одежды, еды и места для ночлега.

Но тем не менее Цукасе не потребовалось объяснять.

— Даже не смотри в её сторону, — прошипел Сенку. И в этот момент произошло то, чего он никак не ожидал, чего он даже предположить не мог. Никакая логика не позволила бы ему просчитать того, что случилось дальше.

Сильная ладонь Цукасы легла ему на щёку, пальцы сбежали к линии челюсти, большой провёл по нижней губе.

— Предлагаешь альтернативу? — уточнил Цукаса.

Сенку замер, не понимая — возможно, впервые, — что именно происходит. Почти парализованный тем, как Цукаса смотрит на него. Разум на заднем плане продолжал лихорадочную работу и даже предположил, что Цукаса с самого начала загонял его в эту ловушку, но Сенку не слушал его, только сердцебиение, отдававшееся гулом в ушах.

— Ты можешь потерпеть, — выдохнул Сенку мгновением позже. Цукаса усмехнулся. Глаза у него были тёмными, такими тёмными, что казались чернее ночного мрака.

— Я могу их убить, — ответил он на это. — Разницы ведь нет? Оживишь кого-то ещё, да?.. Это ты подразумевал под «потерпеть»?

***

Разногласия между ними с каждым днём становились всё острее, но Сенку чувствовал, что это — наносное. Что Цукаса на самом деле не открывает всех своих мыслей. Он не был ни примитивным, ни глупым, ни простым, и разгадать его было сложнее, чем снова изобрести порох.

Его рассуждения о том, что мир очистился от былой грязи и нельзя допустить, чтобы он вновь стал прежним, тоже казались расставленной ловушкой, а не истинным убеждением. Сенку остро ощущал, что ему не хватает информации, чтобы сделать подходящие выводы. Он никогда ещё настолько чётко не ощущал себя слепым и неподготовленным. Его знания, бесчисленные книги, что он когда-то прочёл, его понимание химических и физических процессов тут не давали ровно никакого преимущества.

Сенку осознал только, что освободиться от пристального взгляда, который впивался в его спину снова и снова, словно обжигая, возможно, если он… пожертвует собой.

Если позволит Цукасе убить его, потому что ни в какую иную смерть тот ни за что не поверит. А если не поверит, то будет искать и снова окажется рядом.

Смерть — и всё это кончится, странный разговор сотрётся из памяти. Больше не придётся представлять в ночной тишине, как именно Цукаса хотел удовлетворить эти свои потребности.

Потребности альфа-лидера, хищника, ставшего во главе стаи, самца.

Формально разница в их взглядах предполагала, что рано или поздно Цукаса должен пожелать ему смерти.

Сенку всегда был слишком увлечён наукой, чтобы находить в себе столь низменные устремления или желания, на которые Цукаса намекнул ему. Но взгляд Цукасы будил в нём что-то, чрезвычайно не похожее на то, чем он на самом деле являлся.

Жертва.

Да, это было оптимальное решение.

Стоит только пойти на жертву, стоит только всё надёжно рассчитать, и Цукаса уйдёт строить свой дивный новый мир, оставит его в покое и… пускай даже станет врагом, но врагом понятным, с которым Сенку готов сразиться. И которого определённо собирался победить.

Только бы не иметь дело с этим Цукасой, что смотрит пронзительно — и жарко.

***

— Тебе достаточно убить меня, — пришлось сказать Сенку вскоре.

Он смотрел в тёмные глаза Цукасы совершенно бесстрашно. Его план был идеально просчитан. Один удар, он временно окажется абсолютно мёртв, а потом придёт в себя, потому что Тайдзю и Юдзуриха умели его слушать и наверняка смогут сделать правильные выводы.

Он дал им все ключи, но ничего не объяснил Цукасе.

План казался на десять миллиардов процентов идеальным.

Сенку был уверен в себе, и эта уверенность помогла затолкать волнение и даже страх на задний план.

Цукаса смотрел на него — и вдруг усмехнулся.

— Жертвуешь собой ради них?.. — взгляд его остался жарким и тёмным.

Он всё-таки нанёс удар.

***

Пробуждение не было приятным. Сенку сначала услышал отдалённый рокот грозы и шум ливня, потом почувствовал запах сырости, увлажнённого дождём камня, травяной подстилки, а ещё — лёгкие мускусные нотки. Такие знакомые, они мгновенно заставили его нахмуриться и даже отвлечься от того, что именно чувствует тело и в каком положении оно пребывает.

Только в шее ещё ощущалась боль, но неявная,  а скорее призрак, как будто воспоминание о смерти. Так и должно было быть?..

Странно только, что не слышно ни восторженного писка Юдзурихи, ни криков Тайдзю. Он ведь никогда не может совладать с эмоциями, так почему же теперь не радуется, что Сенку вернулся к жизни? Или… пока не заметил?..

Уснул от усталости?..

Веки казались неимоверно тяжёлыми.

— Открой глаза, — послышался голос, от которого Сенку вздрогнул всем телом. Он немедленно сделал это — и встретился взглядом с Цукасой. Убедился, что нисколько не почудилось. — Я понял, что ты задумал. Но я забрал свою жертву с собой. Не дал им устроить плач по тебе или похороны.

…и оживил?..

Сенку не нашёл, что ответить на это. Он не понимал — не находил звеньев логической цепочки, что могла бы привести к этому месту. С ним такое определённо было впервые. Он не мог справиться с осознанием ситуации, так и смотрел Цукасе в глаза, когда вдруг тот наклонился и поцеловал его в губы.

— В иное время ты мог бы стать мне лучшим другом, — прошептал Цукаса, не разрывая поцелуя. Губы в губы. — Или — не только другом. Но сейчас — ты моя жертва. Убитое принадлежит охотнику, так же, как ты отдал мне этого льва.

— Хочешь… изнасиловать меня? — голос Сенку сипел, как будто бы что-то там, в горле, не восстановилось до конца.

Цукаса осторожно проскользил пальцами по его груди вместо ответа, и только в этот момент Сенку в полной мере ощутил свою беспомощность — он был связан и полураздет. Подушечки пальцев Цукасы пробежали по обнажённой коже, и только после того ей вернулась чувствительность, стало понятно, что воздух в пещере пусть и тёплый, но влажный и всё равно вызывает мурашки.

Или это был не воздух?

— Мне не придётся, — отозвался Цукаса ещё мгновением позже. — Ты сам попросишь.

И опустил голову к его груди. Тяжёлые пряди тёмных волос ссыпались на Сенку, и это ощущение пронизало его как электрический ток. А следом — то же самое сделали движения горячего языка, коснувшегося его сосков по очереди медленно и неотвратимо.

Тело реагировало само по себе, не слушаясь разума. В конце концов Сенку пробудился как раз в том возрасте, когда малейшая стимуляция способна была превратить его целиков в один обнажённый нерв. Он просто не находил для этой части жизни времени, не исследовал себя, ведь были проекты поинтереснее.

А вот Цукаса, похоже, ориентировался в теме прекрасно, и когда его горячее дыхание опалило Сенку живот, он прокусил губу до крови, только бы не простонать. Боль, к несчастью, нисколько не освежила, а только сделала ощущения ещё острее. Намного-намного острее.

Сенку боролся с собой, но в этой битве точно не сумел бы выйти победителем. И наука тут тоже совершенно точно не помогла бы. Внутри пробуждалось нечто неуправляемое, столь же древнее и дикое, как то, что проскальзывало во всей фигуре Цукасы, когда он стоял на скальном выступе, а львиная шкура трепетала от порывов сильного пронзительного ветра.

Когда Цукаса спустился ещё ниже, у Сенку выступили слёзы. Не от боли, ничего такого. Не от беспомощности, не от того, что он потерял связность мыслей. Он просто не мог справиться с эмоциями, не в состоянии был принять то, что их так бесконечно много.

Он ощущал чужие пальцы, язык, губы, и падал, бесконечно падал из размышлений в чистое чувствование. Цукаса не просто так обездвижил его. Не для того, чтобы Сенку не мог сопротивляться, а потому что эта беспомощность заставляла его чувства проявляться в десять миллиардов сильнее.

…Цукаса был прав, когда сказал, что он попросит.