Жена отказывается убирать в доме пока лысый её не трахнет

🛑 ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Жена отказывается убирать в доме пока лысый её не трахнет
Неверная беременная жена изменяет с негром
Сочная любовница на работе долбится с женатым боссом
Любовница нежно ублажает пенис женатого мужика поздней ночью
Мужик на балконе трахнул любовницу, пока жена спит в комнате
Русская любовница даёт в жопу женатому парню
Русский изменщик пригласил молодую любовницу на нежный анал
Винный магнат трахает сразу троих молодых любовниц
Азиатская любовница без стеснения отдаётся в сладкую попку
Молодая любовница с плёткой приехала к женатику для ролевых игр
Женатый мужик вывез любовницу на природу для траха в машине
Пошлая горничная трахнулась с хозяином квартиры, пока не вернулась жена с работы
Жирная любовница пришла к женатому хлопцу за порцией секса
Пока жены нет дома мужик долбит в очко соседскую любовницу
Русский парень умело долбит жопастую любовницу в рабочее очко
Хлопец привёл домой анальную шкуру, пока жена на работе
Русский шалун трахнул на диване сестру жены, пока любимая спала рядом
Зрелый мужик трахает страстную любовницу, пока жена на работе
Женатый парнишка во всех позах трахает молодую любовницу в койке
Сладкая любовница со стонами отдаётся в узкое очко
Старый пердун залил спермой любовницу после смачного секса
Русская баба привела мужу новую любовницу под пивко
Русский мужик нежно трахает в пастели двух молодых любовниц
Супруга привела голосистую любовницу для ненасытного мужа
Ненасытный мужик пригласил троих любовниц домой, пока жена на работе
Молодая жена привела мужу анальную богиню для бурного секса
Молодая сучка балует мужа сразу двумя любовницами
Любящая жена привела молодому жениху страстную любовницу в пастель
Лысый хлопец после ссоры с женой трахнул двух молодых красоток
Пока жена на работе мужик развлекается с двумя любовницами в спальне
Лысый бизнесмен жарит двум молодых сук в загородом доме
Супруга застала лысого развратника с любовницей и присоединилась к жаркому сексу
Лысый мужик сделал грудастую уборщицу своей любовницей
Жена привела любимому мужу любовницу для секса втроём
Русский хлопец трахнул большую задницу домработнице, пока жены нет дома
Семьянин долбит в очко молодую любовницу, пока жена на работе
Женатый преподаватель трахнул в универе молодую студентку
Гулящий мужик после глубокого анала облил дырки любовнице свежей спермой
Русский пацан в загородном доме трахает в очко азиатскую любовницу
Изменщик на работе трахнул азиатскую секретаршу в узкую вагину
Лысый бизнесмен в шикарном номере отеля отодрал грудастую азиатку
Здоровый мужик изменяет любящей жене с худой китаянкой
Русский парень после работы заехал к любовнице на анал
Мужчина грубо трахает азиатскую любовницу в бездонную глотку
Русский актёр мощно отодрал молодую любовницу в сладкую попку
Лысый мужик на кухне отодрал азиатскую любовницу в задницу
Страстная азиатка соблазнила любовника и отдалась в сочную манду
Негр качественно трахнул азиатскую любовницу в узкое очко
Жених трахнул невесту и её озабоченную сестрёнку
Порно с любовницей, где неверный муж изменяет жене нагло с любовницей в тайне от неё, скрывает и балуется более классными дырками, когда жена даже не знает об этом. Мужская измена бывает коварной, но возбуждает многих, ведь классно посмотреть измены мужей опытных, которые занимаются сексом на камеру, часто в домашних условиях. Секс с любовницей сопровождается стонами от удовольствия, когда женатый мужик трахает дырки горячей любовницы и потом к жене. Мужчины так же часто изменяют с любовницами, но так же приятно наблюдать за тем, как жёны изменяют мужьям без стыда. Любовницы в порно умеют очень классно заниматься сексом, поэтому и мужчины в браке от умения изменяют, чтобы как-то получить удовольствие, которое жена давно не доставляет. Похотливые настоящие любовницы всегда готовы прийти на помощь близкому другу и оказать крутую интимную помощь. Зрелые и молоденькие любовницы предпочитают разные виды секса. Бывает, что многие жены годами не подозревают о том, что муж изменяет. Развратные ребята изменяют вторым половинкам со знанием дела, практически за спиной у своих благоверных. Опытные любовницы различного возраста готовы утешить партнеров сексуально в разной обстановке, шалунишки отдаются в дырочки и сосут пенисы на квартирах, в офисах и даже в подъездах. За оказанные интимные услуги ребята постоянно радуют своих партнерш деньгами, щедрыми подарочками. В общем, хитрые любительницы чужих супругов имеют двойную пользу – жаркий секс и хороший материальный достаток.


Книга первая

ПРИВЕЛИ К АДАМУ ЕВУ

- Раздевая женщину, помни два святых правила. Первое: н-никогда не торопись!
На слове «н-никогда!» крепко зажмуривает маленькие, закисшие, с растопыренными клейкими ресничками, глаза и задирает жидкие брови. Неказистый носик на глазах заостряется, вытягивается, аллергически запотевает, медленно погружаясь в нечто невидимое. Пальцы правой руки складываются в молитвенную щепоть, и щепоть сладчайшим образом касается кончика отсыревшего носа: вон куда он и погружается — в несвежую чашечку из четырех вялых, нетрудолюбивых и недомытых пальцев.
— Не то-ро-пись...
Делает паузу — с зажмуренными глазами и с носом, окунувшимся, обнюхивая заусеницы, в щепоть.
Почему-то обращается к нам в единственном числе, хотя нас — двое. Нас двое, мы сидим с ним за одним столом: я с одной стороны, поближе к нему, Витька — с противоположной. Мы с Витькой стараемся не смотреть друг на друга, я прячу ладони со стола к себе на колени, ладони у меня становятся мокрыми и осклизлыми.
Витька тоже убирает руки со стола.
«Вынь руки из карманов! Руки на стол! Чего зажал их между коленями?!» Карманы, вернее карман, он-то и был, как в насмешку, всего один, зашиты. Руки в любое время суток исключительно на столе.
Витька воротит физиономию в сторону и выпускает — в сторону — свой обычный в подобных мертвых точках неопределенно-иронический, старческий, всезнающий смешок. Как дым колечком для солидности.
А у самого не то что ладони — и смешок-то, поди, мокрый. Слюнявый.
- Не то-ро-пись. Все в строгой очередности. Заколки, украшения — левая рука делает на отдалении плавные пассы, показывая в общих чертах, одним ласкательным движением, и как выискивают заколки, и как снимают бережно украшения, и как распускают волной и гладят, обвивая вокруг шеи, волосы.
- Кофта, — оттопыренная левая сделала небрежно-плавный синкоп, спроваживая куда-то в сторону невесомый сгусток шелка.
- Лифчик... Да, стоять лучше у нее за спиной. Надо оставить за нею право на целомудренный стыд. Ты — не ловец, забегающий наперед с раскинутыми руками, ты — искуситель. Ты — крадешься. И тебе же удобнее: смыкаешь ладони у нее на грудях. Накрыл их горстями вместо бюстгальтера. И не суетись! Не жми, не тискай, как конюх! Замри! Ты их о-щу-ти в своих горстях. Ну, можешь сосок пропустить между пальцев. И все! — кричал злым шепотом.
- Ну, можешь чуть приподнять их, соски, и как бы прищемить их невзначай пальцами. И потянуться к ним через плечо губами, целуя попутно шею, во всю ее высоту, ключицы... Но никакой давиловки. Ты не глину месишь и не юфту мнешь. Потом, не переставая целовать, снимаешь юбку. Ну, крючок или там молнию расстегиваешь и снимаешь. Только не тяни вниз. Не путай юбку со штанами. Это штаны у тебя вниз снимаются, а юбка вверх. И не дергай опять же, а, взявшись за края, поднимай ее медленно, осторожно, чтобы не сделать больно, не оцарапать ей грудь. Иначе женщина очнется, сойдет с направляющей, поморщится, увидев тебя, судорожно сучащего лапками вокруг нее, и, чего доброго, прошипит: «Пошел вон!»
Прошипел, дергаясь, как дергается затухающими конвульсиями в твоих руках петух с отрубленной головой, — ты вытянул руки далеко вперед, ты крепко-крепко сжимаешь ладонями его еще теплую, еще живую, еще наполненную сердцебиением и еще пернатую тушку, а он, превратившись в одно обезглавленное сердце, круто, со все удлиняющимися интервалами, сокращается в твоих руках и из его резко удлинившейся, в мучительной эрекции восставшей шеи толчками бьет черная теплая кровь.
Пауза. Глотательное движение. Наконец справляется с собой, продолжает:
- Делай все медленно, бережно, любуясь открывающейся наготой. Помни: она хоть и стоит спиной к тебе, а видит, чувствует безошибочно, что ты — любуешься. У них на этот случай глаза не только на затылке, а в каждой поре. Она не то что из юбки или из платья — из кожи вылезет, если ты — любуешься. Золушка стала красавицей только потому, что ею залюбовались. Женщину не вытряхивают из одежд. Ее из одежд вынимают. Пальца ми, как из гнезда яичко. Запомни!
- И второе святое правило: не снимай с нее чулки. Сними все, каждый лоскут, лепесток отогни и раздвинь, но чулки не трогай. Подвязки можешь отстегнуть и выбросить, но чулки оставь. На хорошей ноге они удержатся без подвязок и резинок. Женщина может быть без туфлей, но обязательно должна быть в чулках. Они придают ей завершенный вид. Женщина без чулок не женщина. Подросток, мокрая курица... Кто там еще? Я таких презираю, — скривился, — бегают по тротуарам с ощипанными гузками... А хорошие чулки даже дурнушку делают соблазнительной. Раздень, но чулки не снимай. И тогда ты увидишь ее в парении. Без чулок она курица, в чулках же — птица. Форму дают. Оставь чулки и поверишь, что она не похожа на тебя. Что она из другого теста. Что она из теста, а не из мяса, как ты. Ладонь скользит от щиколотки выше, выше, именно скользит, и ты каждой порой осязаешь — немясо. Ведь самое скверное — почувствовать вдруг, что женщина ничем не отличается от тебя. От скотоподобного. Я этого ощущения боюсь больше всего. У меня начинается рвота. В каждой женщине с наибольшей опаской рассматриваю уши. Вот что больше всего роднит их с нами, а значит, и со всеми остальными скотоподобными! Первое, на что смотрю, — уши. Человеческие встречаются крайне редко. Собачьи, сучьи, кроличьи, свиные... Уши выдают нас с головой: кто мы, из кого произошли. Если уж нельзя человеку без них, то я хотя бы женщин заставил бы носить на них что-то наподобие чулок. Я — животное. Но не хочу иметь дело с животным. И вдвойне — с животным, подобным мне. А что? — резко повернулся к нам, и мы с Витькой очумело отпрянули от его закисших, от горячего дыхания, обдавшего нас как бы из самого нутра этого несвежего, тщедушного человечка.
Ухмыльнулся, довольный произведенным впечатлением.
- У меня мать когда-то пекла пасхи. Куличи. Верхушку обязательно яичным белком смазывала. Макает перышко в стаканчик и смазывает. И перед тем, как в печь поставить, и после, когда вынет их. И пасочки получались как обливные: такой законченной, утонченной формы. Обливные и глазированные — этой тончайшей, прозрачной и вместе с тем нежно золотистой пленкой яичного белка. Женщина в чулках — это женщина, смазанная, правда, не сверху, а снизу перышком Господа Бога. Нежная, золотистая пленка законченности и соблазна. Хорошие чулки и впрямь напоминают прозрачный флер, оставленный маминой кистью — пером из петушиного хвоста. Женщина в чулках уже как бы и не человек. Что-то еще, но совсем не такое, как ты. И ты в это не такое, загробное, запредельное медленно-медленно, по капле, просачиваешься. Или, в зависимости от темперамента, — въезжаешь через триумфальную арку. Каждая раскинувшая ноги — твоя триумфальная арка. Не сдирай чулки. Не губи форму. Иди по шелковому пути...
- По шелковому пути! — поднял наконец стакан и жутковато обвел нас белками закатившихся.

* * *

Сидим, не шелохнувшись. Витька угнул кудрявую. У Витьки кавказский нос и кавказская кудрявая. Витькин профиль вполне мог бы внушать опасения. Если бы не припухлые нежные губы — на верхней всходит нечто неопределенное, белесое, тонюсенькое и нежизнестойкое, оно, может, потому только и всходит, что Витька без конца его щупает, теребит, чем бы ни был занят, и чем более занят, тем беспрестаннее и вожделеннее теребит, холит, по одиночке, по волоску извлекая, выманивая на свет божий. Если б не маленький мягкий подбородок. Если б не глаза — реденько-голубые, талые.
Один большой писатель написал, что море — как срез человеческого глаза: цветом, тканью, насыщенностью жизнью. Витькин глаз — это море, что лежит сейчас передо мной. В районе пока еще не знаменитого поселка Форос в двадцать часов двадцать две минуты 11 июля сего года. Белесое, еще не загустевшее, еще не позлащенное закатом небо и близко сходящееся с ним почти такое же море. Дымчатое, грустное, крытое ребристой жестью (и доносящийся звук это подтверждает) пространство.
Если говорить о насыщенности жизнью, то в Витькиных глазах, как и в море передо мной, грусти больше, чем жизни. Море бывает таким несколько минут, у Витьки же глаза таковы в любое время суток. Обреченно печальные. Это не демоническая печаль, концентрированная и взрывчатая, способная разрешиться вдруг черт-те чем, а неразрешимая, смирная и даже смиренная. Такая смиренная, что даже равнодушная.
Не взорвется ничем.
Это — печаль без взрывателя.
Она, похоже, и беспричинная: причина, если и есть, то лежит за пределами Витькиной жизни. Витька получил ее в наследство и, пожалуй, вся его задача в данном случае — передать, не расплескав, этот дым неведомо дальнего и давнего пожарища куда-то дальше.
Достаточно глянуть в Витькины крупные, лупатые, но наполовину задернутые веками (оттого они и светятся, глядят полумесяцем), и тебе станет ясно: по морде не съездит.
Шагай вперед, комсомольское племя...
Да и кудрявая у Витьки не черная, как следовало бы, а пепельная. Как, собственно говоря, и глаза.
Витька уже давным-давно мирной.
Устрашающий кавказский нос — не более чем пустые ножны.
У Витьки русская фамилия — Кудрин (не от кудрявой ли дадена?). У Витьки русская, робкая и всепрощающая, душа, вынутая задумчиво — для чего? — из ножен.
Я тоже молчу. Ладони, сцепленные и зажатые между коленей, набрякли. В них гудит кровь, как будто они сейчас воплощают собой совсем другой орган. Я понимаю: надо бы встать, схватить хмыря за шиворот, проволочь через комнату — так, чтобы ноги его в красных носках косо ехали вслед за ним, — через другую, где сидят Валентина Павловна и Валюха (то-то изумились бы обе! — Валентина Павловна, Павловна, сразу бы закудахтала, а Валюха, по своему обыкновению, сделала сумасшедшие глаза и расхохоталась бы до упаду). Через сенцы и вышвырнуть вон...
Павловна смятенно закудахтала бы и в силу своего характера — если уж Витька мирной, то она муху не обидит. Заговаривая первой с человеком, эта пожилая женщина, мать двоих детей, краснеет, как девица. Но еще закудахтала б и потому, что в лице хмыря с красными носками на худых, костлявых ногах проехал бы перед нею в обратном направлении — вон! — рубль.
Рубль никогда не стребывался. Утром он сам собой оставлялся человеком на столе, и все. Чаще даже бывало так: проснешься, человека уже нет, мотнул по ранним своим делам, человек-то, как правило, сельский, ранний, а рупь лежит себе на столе, придавленный для верности стеклянной пепельницей. Все, что осталось после человека. Как справка: был, существовал, исчез.
Нет, Павловна такому повороту дела радоваться не будет — по всем причинам.
Кто будет в восторге, так это Валюха. Не любит она их. При их появлении в доме презрительно фыркает, уходит в другую комнату. А комнат всего-то две. Две комнатки и сени — вот и все, чем они располагают в этом старом, длинном, на целый квартал, одноэтажном доме. Дом одноэтажный, но многоквартирный. Это по сути дела сарай. Но сарай, поделенный на множество закутков. И для каждого закутка прорублена отдельная дверь. И даже крохотная веранда прилеплена — это и есть сени. И перед каждой верандой палисадничек в полтора квадратных плевка. В нашем палисаднике помещается одна алыча, маленькая, но ладненькая, купная, удивительно соразмерная и палисадничку, и сеням. Она как бы безошибочно уловила здешний масштаб, силлабический шаг и ласково вписалась в него. Даже с годами ни на сантиметр не выбивалась за пределы палисадника, очерченного низеньким, почти игрушечным штакетником. Не посягая даже в невинных помыслах на чужую территорию.
О, за территорией тут следят с чрезвычайной ревностью! Не замай! Не заступай! Не зарься! Дом никуда не движется, разве что крыша оседает и оседает помаленьку (или мы растем?). Жильцы почти не меняются. Но каждой весной то в одном конце, то в другом из-за палисадников вспыхивают усобицы. Все тут общественное: даже сарайчики, даже деревянная уборная, стоящая в глубине двора. Только палисаднички — личные. Частные. Озадки капитализма. Они и стали болезненным средоточением инстинкта, который, как я сам о том иногда сообщал в районной газете, каждодневно отмирал и хирел, но здесь, в палисаднике, почему-то отмирать и хиреть наотрез отказывался. Живуч, как саксаул! На полутора квадратных плевках укоренился, как в благодатном дендрарии. В наших палисадничках все — огурцы, помидоры, лук, а не только инстинкты страшно живучи: почва такая, что ли? Рос вглубь и вширь и мощно ветвился общей незримой кроной надо всем многажды разделенным на маленькие зеленые соты общественным двором. Выскакивая по утрам на работу, я каждое утречко, можно сказать, пробегал под сенью этого частнособственнического инстинкта. Но со страниц «Советского Прикумья», где служил самым младшим литсотрудником (на ставке технического секретаря), время от времени вполне искренне оповещал население райцентра о полном его, инстинкта, сокрушении по мере продвижения нашего района и страны в целом к коммунизму. Очевидное — невероятное!
Лето шестьдесят четвертого...
Ставка технического секретаря в районной газете летом шестьдесят четвертого составляла пятьдесят рублей.
Чем меньше человеку платят, тем искреннее он ратует за дальнейшее успешное продвижение. Только бессребреники продаются с энтузиазмом.
Палисаднички холили, поливали длинным шлангом из водоразборной колонки, что стояла посреди двора, огораживали. За них держались даже не как за источник приварка, а как за некую индивидуальность в этом общем, безликом, казенном бараке. Все дома в округе частные, и их владельцы с явным пренебрежением поглядывали на обитателей сарая. Это после, через десятилетие, подкралось время, когда люди стали правдами и неправдами стремиться обменять свой дом на казенную квартиру, с которой «никаких тебе хлопот»: и квартиры стали не те, «с удобствами», и многолетняя пропаганда о «сокрушении», увы, стала давать результаты.
Бараки... Американцы такие дома называли «диксилендами». Наш диксиленд тоже был многоголосым, в будни оркестрован преимущественно дискантовыми, детскими и бабьими, в праздники угрожающе вступали басовые...
И все же наша алыча заслуживает еще более подробного описания. При всей своей малости она плотна, упруга и женственно плодовита: каждую весну ее так густо обсыпало цветом, пусть меленьким, простеньким, лишенным дорогого лоска, что казалось, будто алычу нашу окунули, как помазок, в белоснежную пену, да и поставили «на попа». Потом на месте цвета появлялись зеленые, кислые, твердые, как бубен, с листвой сливающиеся тычки, пупки. А в июле они враз вылезали из-за листьев, округлившиеся, вощеные и, забивая зеленое (благо листва к июлю редеет и тухнет), горели победным ароматным жаром. Чтоб уголек получше взялся, его взбрызгивают водой. И нашу алычу как будто взбрызнули. И дунули на нее любовью. И она, раскалившись, засветилась благодарно, до самого нутра, и каждый, кто ни проходил мимо, невольно тянулся к ней: полакомиться, погреться, «пощупать». А мы и не против: тут на всех хватит. Обычно алыча кислая — «Москву видно». Но у нас она сладкая, да еще с мускатным, степной розы, привкусом и запахом. Зимой Павловна откроет трехлитровую банку с компотом, и все мы наперебой тянем к ней стаканы. В общем, пузатенькая, домовитая, как хорошая буржуйка, алыча нам досталась — греет и зимой, и летом. Да с десяток жирных помидорных кустов, да георгины по углам — вот и весь сад-огород. Клетка на шахматной доске просторнее. Но уж каждая пешка на этой своей «клетке» — королева!

* * *

Валюха, конечно, обрадуется. Глаза вспыхнут, как у ангорской кошки (в этих, в отличие от Витькиных, обмелевших, черти водятся наверняка!). Валюха захлопает в ладоши. И еще хуже: боюсь,
Мужик Кончил На Свою Голую Жену Пока Она Мастурбировала Пизду В Ванной
Телочка не может долго терпеть крепкий пенис любовника в своей задней дырке
Порно видео с Harlow (Харлоу)