ЖЕСТОКОЕ СЕРДЦЕ ( Часть – 3)
Женские истории
Наташка долго сидела в полном ступоре, опустив письмо на колени. Лист бумаги подрагивал в пальцах. Господи, что за дикость? Какие загоны для скота? Мать совсем, что ли, сбрендила, что за садизм? Она бросила взгляд на календарь – шестнадцатое. Господи, Милка же завтра приедет.
– Коля! – Крикнула она вглубь комнат. – У нас мясо, курятина, мука, картошка есть? Давай сегодня пельменей домашних соорудим? Ко мне завтра сестра приезжает.
Назавтра моросил дождь. Наташка стояла под навесом остановки, высматривала среди пассажиров пятичасового автобуса сестру, и сразу узнала её – по серым лучистым глазам, по золотистому ореолу мелких кудряшек.
Только вот хромала Милка сильно. Прямо враскачку шла, а потом побежала, увидев её, ещё больше припадая на левую ногу. Как медсестра, да ещё работающая в травматологии, она сразу поняла причину – повреждён тазобедренный сустав. Серьёзная травма. Присущая, пожалуй, разве что пенсионерам. Такая молоденькая – где она ухитрилась?
Мила с разбегу уткнулась мокрой не то от дождя, не то от слёз щекой в неё, счастливо всхлипнула.
– Ташенька! Какая ты большая стала, – и тут вообще заревела.
– Ну вот, как была рёвой-коровой, так и осталась, – проворчала Наталья, а у самой тоже защипало глаза. – Пойдём, пропажа. Тебя сегодня королевский пир ждёт. И банька. Пятница же.
– У меня ведь день рождения сегодня, - смущаясь, еле слышно сказала сестра.– Мама и забыла уже, мы его никогда не праздновали. Я специально подгадала к этому дню, еле отпросилась как раз на семнадцатое. Только, Наташ, я уже сегодня уеду, девятичасовым. Меня ненадолго отпустили, просто повидаться. Так что никакой бани, извини.
– Ну это мы ещё посмотрим! – свирепо ответила Ташка. – Выспишься и завтра поедешь. Со мной. И пусть только попробуют на тебя орать.
А сама тоже чуть не заплакала от жалости к сестре и возмущения той жизнью, что ей приходится жить там, у родной мамочки. Да что же это такое? Сестра как рабыня какая-то. Ну, она ещё с этим разберётся!
Первый сюрприз ждал её в бане, куда они направились после лёгкого перекуса, и когда из неё выбрался распаренный и благостный оттого Николай. Она увидела у Милки шрам – примерно шестисантиметровый, как раз напротив шейки бедра.
– А, это бык, Ташенька. Поднял меня на рога, когда я на каникулах после седьмого класса была. Да ты не думай, меня лечили. Знаешь, сколько мама и дядя Серёжа на лечение денег потратили. Хромаю вот только… Да ерунда, я уже привыкла.
И от этого «я уже привыкла» в душе старшей сестры вновь заклубилась сложная смесь жалости и злости. Нет, она этого так оставлять не должн. Им не дали быть вместе тогда, пятнадцать лет назад. Так они будут вместе хотя бы теперь.
Берёзовым, свежезапаренным веничком пройтись по худенькой спинке, а потом дубовым, чтобы кожа скукожилась, пошла мурашками! А потом скраб собственного Ташкиного приготовления – свежемолотый кофе, мёд, морская соль, всё хорошо перемешанное и настоянное.
– Вот так вот, намазюканная, посиди пока в предбанничке… давай я тебе вот эту полотенчико постелю?
– Наташа, а зачем это?
– СПА-процедуры называются. Ты сиди, сиди, дыши носиком, через десять минут всё это смоем, и будешь как новенькая.
Посиделки долгими не получились. Милка перепробовала всего понемногу, что было на столе, скупо, отвечая только на конкретные вопросы, рассказала о своём житье-бытье у матери, а потом Наташка, видя, что она клюёт носом, отвела её в комнату для гостей.
У Люды только и хватило сил, что раздеться, аккуратно сложить свою одежду на прикроватную тумбочку, и она мгновенно отключилась, медленно расслабляясь лицом, которое скоро приняло совсем детское выражение. И тут Наталью ждал второй сюрприз, после которого она вышла к мужу в слезах.
Увидав расстроенную жену, Николай встревожился.
– Что, Наташ?
– Коля, я такого ещё не видела. У неё одежда… да у нас самые бедные санитарки такого не носят. Всё застиранное, ветхое, много раз заштопанное. Коль, я тебя прошу, давай немного поспим, а часа в четыре утра поедем в эту долбанную Семёновку? Надо вырывать Милку из этого ада. Я там разнесу всё, костьми лягу, но заберу её к себе. Это ж как нужно над девчонкой издеваться? Её лечить надо – ты бы видел, какая у неё была травма. От которой хромает…
– Да не вопрос, жена, - Коля улыбнулся.- Бак полный, сядем и поедем. А пока пойдём спать. Нам ведь тогда шесть часов осталось.
– Лишь бы не сбежала на автобус утром, она матери до смерти боится, – озабоченно сказала Ташка.- Хотя ладно, я её одежонку спрячу. Оставлю махровый халат… да напишу в записке, что это мой ей подарок. А то ведь так и будет голая сидеть, несчастный зашуганный ребёнок.
Они действительно встали в 4 утра. Муж пошёл прогревать мотор, Ташка тем временем заварила чёрный, как октябрьская ночь, кофе – чтобы муж не клевал носом за рулём, да и самой хотелось за 3 -4 часа дороги кое-что обсудить. Чувствовала, что у мужа накопились вопросы.
Пришедшую накануне этой ночи маму Николая будить не стали, пусть спит – ей ещё с двухгодовалой внучкой тетешкаться, да за Милкой присматривать. Чтоб не убежала, движимая чувством вины и страха перед матерью.
Николай действительно начал расспрашивать её, как только они выбрались на федеральное шоссе и стало можно не дёргаться с переключением скоростей, знай себе держи ровный темп
– А ты что так Семёновку не любишь? – спросил муж.
– Я, Коля, почти её и не помню. Но там был дом бабушки, куда нас с Милкой мать привезла да и оставила. Я из разговора с сестрой поняла, что маменька на этот дом лапу наложила, записала его после смерти бабушки на себя, и пустила туда жильцов. У неё ведь ни одна палка в хозяйстве просто так лежать не будет, всё должно доход приносить, а тут – дом! Да хороший такой, крепкий. Они в него переехали десять лет назад, и всё это время благоустраивали. А переехали потому, что там, в Семёновке, какая-то мощная пилорама работает, куда лес со всей округи везут. А муж у маменьки – столяр. Ну вот и…
Только ту свою жизнь помню плохо, сколько там мы с бабушкой прожили? Меньше полгода? В душе очень неприятный осадок живёт. Тут и смерть бабушки, и как нас с Милкой какие-то тётки в детдом определяли.
– Ясно, - кивнул Николай
В Семёновку они въехали, когда рассвело. На въезде обнаружился очень приличный мотель с заправкой. Они поставили машину в бокс. Пошли в кафетерий, где к ним скоро присоединилась неожиданная собеседница.
Наташа, ориентируясь на описание дома матери Милкой, сразу углядела его в начале улицы, неподалёку от заправки. Дом с мезонином, под металлочерепицей, за высоким забором и сплошными воротами. Она попыталась расспросить женщину за стойкой о хозяевах, но тут в разговор вклинилась та женщина с мойки и заправки – из тех, что мыли их машину.
– Вы наших баб про эту фифу не спрашивайте. Вы у меня спросите – я неверующая, местным попом не запуганная, и всю правду вам как есть скажу. И её не боюсь, покруче видала.
Она теперь подсела к ним за столик, и пустилась в объяснения в ответ на заданный вопрос «А чей это такой роскошный особняк, третий от въезда? Что чуть ли не три гектара занимает?»
– Главбухши из администрации это. С главой – сладкая парочка. Это у них тут самые крутые дома во всей Семёновке, так она ещё и церковный староста, в общем, союз светской и духовной власти. И воровской. Прислугу держит, девчонку молодую. Не знаю, врут, нет, но это будто бы её родная дочь. Только не от этого затюканного мужика, что с ею живёт, а вроде как от первого мужа. Так прислугу эту в чёрном теле держит, хотя та инвалид…
– Ты бы язык попридержала, Гамова! – прикрикнула буфетчица из-за стойки.
– А ты мне рот не затыкай. Я у неё с рук не кормлюсь, как вы тут все.
– Спасибо, женщины, – прервала Наталья начавшуюся перепалку. – Очень всё было вкусно. Пошли, Коля.
Они хотели оставить машину на стоянке, но потом решили, что к столь помпезным воротам надо не идти, хотя здесь было недалеко, а именно подъехать. Продемонстрировать какую-никакую значимость. Те более, справа и слева от ворот были две бетонированные площадки, как раз под размеры машин. Гостевые, видимо. По западным стандартам жило семейство поселковой главбухши.
На звонок долго никто не откликался. Да и неудивительно – суббота. Спят, наверное. Хотя, а как же скотина в хлевах? Кабан бы уже визжал, требуя своего. Наконец, в чём-то наподобие домофона щёлкнуло, и недовольный женский голос произнёс
– Кто!?
– Открывай, мама. Дочь это. Только не младшая. Старшая. Самая старшая.
С лязгом сработал магнитный засов, и они с Николаем пошли по дорожке, что упиралась в крыльцо с вычурными коваными перилами, а в дверях сеней, с застывшей маской вместо лица, стояла она. Мать. Почти такая же, какой Ташка запомнила её тогда, когда видела в последний раз, у бабушки, перед тем, как провалиться в сон на печи.
И сама себе напомнила – которую так и не увидела, когда валялась с изоляторе санчасти детдома с температурой.
Мать вытянула шею, посмотрела поверх голов подошедших Наташи и Николая в сторону открытой в воротах калитки, и будничным тоном, будто не было этих пятнадцати лет разлуки, спросила:
– А Милка где? Она о чем и чем вообще думает? Корова не доена, завтрак не приготовлен… Ну-ка сюда её, быстро, где она там у вас прячется?
Наталью будто хлестнули по щеке. Она ожидала чего угодно: что мать хотя бы смутится, отведёт взгляд, как-то покажет, что хоть что-то материнское в ней сохранилось, но вот так? А что, так тоже можно – вести себя в полном соответствии с написанной когда-то отказной.
– Мне мало того, что пришлось до твоего удочерения алименты выплачивать, так теперь ещё и Милку у меня забрать решила?! Да мы сейчас с мужем поедем, и я эту дрянь за волосы сюда притащу.
Вот оно что, оказывается? Оказывается, мать не может ей, брошенному ею ребёнку, простить, что пришлось платить алименты? Ташка шагнула вперёд, не давая уже повернувшейся к ней спиной, матери скрыться за распахнутой дверью.
– Не «Милка», женщина, а Милочка! Люда, Людочка! Милкой свою корову называть станешь! Подоила, не рассыпалась? Значит, не графских кровей, сама вполне со своим скотным двором справишься. У тебя ещё одна дочь есть, вот и приучай её к труду.
– Да ты…! – разъярённо прошипела Серафима, круто развернувшись к бывшей дочери. – Ты кто такая? Никто ты мне и звать никак, пошла вон отсюда!
Николай дёрнулся было, чтобы как-то окоротить стоящую на крыльце фурию, но Ташка властно остановила его рукой.
– Да, тебе я никто. Юридически. Ты меня тогда в детдоме похоронила. Но сестра мне – сестра! И в обиду я её не дам! Ты у нас божий человек вроде как? В храме там какой-то авторитет имеешь? Хочешь, я всем твоим лизоблюдам, у которых ты в святошах ходишь, глаза раскрою? Расскажу, что ты на самом деле из себя представляешь? Люду в рабынях держать это одно… а вот когда они узнают, что ты родную дочь на помойку выкинула – совсе-е-ем другое. Да я журналистов позову, я тебя на всю страну ославлю. Так, вещи Людмилы, документы, какие есть – все сюда!
Серафима попятилась от такого напора. Лицо её, до того покрытое красными пятнами гнева, резко побледнело, она развернулась и канула в темноте сеней. Ташка, наконец, выдохнула, огляделась, потащила Николая за руку к вкопанной неподалёку железными ножками в землю, скамейке.
– Посидим, Коля. Подождём. Сейчас нам всё вынесут, уверена.
Ждать пришлось минут двадцать. Но вышла не Серафима. Вышел тощий, с каким-то приниженным видом, мужичок. Видно, тот самый мастер-золотые-руки, столяр-краснодеревщик Сергей. Н-да… в руках у него была клетчатая сумка – в приснопамятные 90-е с такими ездили за товаром «челноки».
– Дочка, ты на неё не злись. – Он аккуратно поставил на асфальт дорожки свою ношу, сутулясь, присел рядом.– Поверь, тут всё непросто, ох как непросто. Хотя я сколько раз говорил, что не дело родную дочку в Золушках, как в той сказке, держать. Тем более, что ни хрустальной туфельки, ни принца она бы тут не дождалась… - он, скособочась, полез за пазуху, вытащил увесистый свёрток. – Вот, здесь миллион. В комоде держал. Это то, что выручил за ту заказную мебель, в которой и Людочкин труд был вложен, она же мне первой помощницей была в столярке, куда какому мужику, руки у девки золотые! Полечите её…
– Сергей, а как же вы утаили такие деньги от всевидящего ока? – удивилась Ташка, держа в руке свёрток
– Так ведь, дочка, мебель-то моими руками сделана. И её секреты я никому не раскрывал, одна Людочка про эти тайные ящички и знала. Там столько укромных мест, что ни один сыщик не обнаружит. Вы ехайте, ни о чём не думайте, Людочке привет передайте.
– А вы как же? – Ташка впервые посмотрела на мужичка не с презрением, а с жалостью.
– А я что? – удивился Сергей. – У меня работа, я на ней и спасаюсь, и отдыхаю. А моей-то вы, вижу, хвост знатно прищемили! Хоть кто-то это сделал, давно было пора. А то Шемаханская царица прям. Мы ж тут, с детьми, как на вулкане живём, в ожидании, что рванёт. Органы заинтересуются её маклями, - пояснил он на недоумённый взгляд Натальи, - и прощай тогда и работа царицы, и свобода, и всё нажитое. Она ж как штопор вся крученная-перекрученная, ни одного дела в простоте не сделает, сколько уж раз ей говорил, - и он безнадёжно махнул рукой.
Около часа они ехали молча, переживая внутри себя только что случившееся. Ташка была в предвкушении того, как она теперь без диктата, только мягко подталкивая, поможет Людмиле встать на ноги – и в прямом, и в переносном смысле. Выучиться какой-никакой профессии. Хотя почему «какой-никакой»? Вон, Сергей же сказал, что руки золотые. И ерунда, что столярка - дело не женское. Она ведь и инженером-технологом стать может, главное, поступить в нужный ВУЗ.
Но сначала её хромота. Вот чем надо заняться в первую очередь.
Всё случилось так, как и планировала Наталья. Мила долгое время вздрагивала от любого громкого звука и стука. Но постепенно пришла в норму. Пережила несколько операций и реабилитацию. Стала ходить, почти не хромая. И в ВУЗ поступила, и работу нашла.
- Я такая счастливая, - шептала она сестре. – Мне Никита предложение сделал.
- А ты?
- А я не отказала. – Сестры засмеялись. Они обе были довольны жизнью.
Конец.
Автор: Светлана Данилова