Яблоки, яблони, часть 2

Вечером отец смотрел какой-то дурацкий боевик по НТВ. Потом, заскучав, переключил на местный канал, бросил пульт и вышел из комнаты. В эфире шёл выпуск городских новостей. После сюжета о прорыве какой-то трубы дикторша серьёзным и деловым голосом произнесла:

– И в заключение новость о трагедии на улице Ленина. В сквере на углу с Первомайской обнаружено тело женщины.

Видеоряд не был шокирующим: голые деревья, полицейские машины. Ия его почти не видела, хоть и смотрела прямо на экран.

– Личность погибшей устанавливается. По предварительной версии, жертва подверглась нападению животного. Полиция проводит расследование по данному инциденту и призывает соблюдать осторожность. Гражданам рекомендуется избегать безлюдных мест и не оставлять детей без…

Мама взяла пульт и переключила на канал «Культура».

В тот вечер Ия окончательно поняла, что с неё хватит. Сделав несколько важных звонков, она взяла билеты обратно в Питер. Ближайшие были на субботу. Ладно. Ещё два дня здесь, но это ничего.

В пятницу вечером мама ушла в магазин. Ия обычно ходила с ней – мама вечно набирала тяжеленные сумки, – но сегодня решила остаться дома.

Она сидела на кухне, перед нетронутой кружкой остывшего чая.

Рано или поздно отец должен был прийти заглянуть в холодильник. Ия знала это на сто пять процентов – и не ошиблась.

Отец достал с полки банку майонеза, толстым слоем намазал на хлеб. Ия невпопад вспомнила, как он любил поучать её, будто лишний вес бывает только от воды.

Столько невероятной несуразицы. Столько несправедливых упрёков, столько лжи. Человек, который полностью оторван от реальности, но не выносит даже мысли о том, чтобы быть неправым.

И она слушала все эти годы.

– Я придумал план на завтра, – с набитым ртом сообщил отец. – Мы пойдём в…

Ие хотелось сказать: «Я больше никогда никуда с тобой не пойду».

Вместо этого она просто сообщила:

– Я завтра улетаю.

Отец перестал жевать. Ия видела, как он напрягся. Он всегда был готов оскорбиться в любой момент, а тут – и сама новость, и резкий тон…

– Что, уже устала от нас? – с сарказмом поинтересовался он.

Ия закрыла глаза.

Если сейчас сделать шаг, пути назад уже не будет.

Её разумная, трусливая часть говорила, что стоит просто оставить всё как есть. Не будить лихо, пока оно тихо. Уехать в Питер и никогда не возвращаться. По телефону звать маму в гости, зная, что она не приедет. Вздрагивать от каждого звонка в дверь.

– Да, – сказала Ия. – Я устала от тебя.

Отец положил свой нелепый бутерброд на стол.

– Вот как, – коротко и тяжело сказал он.

Даже сейчас было не поздно остановиться. Замять, засмеяться, попросить прощения. Уйти целой.

Вот только Ия уже очень давно не была целой. Ни единого денька за последние тринадцать лет.

Ей вдруг стало отвратительно даже собственное имя. Ия, «фиалка». Как будто нарочно выбранное, чтобы с самого детства приучать её сидеть тише воды, ниже травы. Хороших девочек должно быть видно, но не слышно.

Удобных девочек.

– Да, так, – сказала Ия. – Ладно мама, ей слишком невыносимо признать правду. Но ты-то всерьёз не веришь, что мы – счастливая семья?

– А что не так с этой семьёй? – отец, как всегда, мгновенно перешёл в атаку. – Всех всё устраивает, кроме тебя. Чем ты всегда недовольна?

– Мне рассказать тебе, чем?! – Ия машинально отодвинула чашку и осознала, как сильно дрожат руки. Её трясло всю, и она не знала, от страха или от гнева. – Ты хоть раз задумывался, сколько боли ты причинил мне и маме? Сколько вреда?!

– А, то есть я вам вредил, а вы мне нет? Вы-то, как всегда, хорошие, да? Какое право вы имеете меня судить?! Да вы обе каждый день мою кровь пьёте!

– Тогда почему ты не ушёл из семьи? Всем было бы лучше! – Ия собрала все силы, чтобы не дрожал хотя бы голос. Она не хотела кричать, но это как-то получалось само собой. – Как ты вообще смеешь обвинять нас?! Ты правда не понимаешь, что виноват во всём только ты? В первую очередь – в том, что случилось с тобой самим. Мы здесь вообще ни при чём!

Отец грохнул кулаком по столу.

– Ты-то тут ни при чём?! Да я сделал то, что сделал, только из-за тебя! А ты даже ни разу не сказала спасибо!

Ия задохнулась, не в силах ответить сразу. Часто заморгала, чувствуя, как по щекам катятся слёзы.

– Спасибо?! – выдохнула она. – Я должна сказать тебе спасибо? Ладно! Хорошо! Спасибо за то, что после четвёртого класса я боялась хоть слово проронить о том, как меня дразнят жирной в школе. А ещё за то, что у меня никогда не будет своей семьи, потому что стоит мне поглядеть на любого мужчину, и я вижу тебя, и меня тянет блевать. Спасибо тебе, папочка, ведь, если бы не ты, мне не пришлось бы плакать по ночам, когда тебя забрали, молясь, чтобы ты не возвращался. А потом, когда ты всё-таки вернулся, делать вид, буд я рада тебя видеть, хотя мне хотелось умереть. Спасибо за то, что благодаря тебе я ненавижу себя и боюсь себя и стыжусь себя, ведь я твоя дочь и не могу перестать ей быть, даже когда ты наконец сдохнешь, чего я очень жду. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты наконец исчез, потому что ты разрушил мою жизнь. Ты меня разрушил. Ты хочешь, чтобы я сказала тебе спасибо? Я говорю. Спасибо, спасибо, спасибо! Всё, доволен?!

Он слушал её, стиснув зубы. Даже странно. Ия ждала, что отец сразу начнёт орать, перекрывая её слова. Что он просто-напросто так ничего и не услышит.

– Это я разрушил тебя?! – свистящим шёпотом сказал отец. – То есть ты забыла, как это ты меня разрушила?! Ещё когда была маленькой. Не помнишь, как ты назвала меня плохим?!

Ия до боли сжала кулаки.

– А ты не перепутал местами причину и следствие? Ты никогда не думал, что, может быть, это не ты стал плохим из-за моих слов, а я сказала, что ты плохой, потому что ты…

Отец изобразил на лице ироничную, сардоническую улыбку.

– Давай. Сделай это. Скажи, что я чудовище.

– Нет, – тихо сказала Ия, глядя ему прямо в глаза. – Это было бы слишком лестно. Ты не чудовище. Ты урод.

Он побледнел, как мертвец. Даже губы стали почти белыми.

– А ну-ка повтори, – не повышая голоса, велел он.

Ия всё ещё дрожала, но она вдруг поняла одно: она больше не боится.

– Урод.

Тогда отец поднялся из-за стола.

Он опёрся о столешницу руками, и время замедлилось в тысячу раз. Не в силах отвести глаз, Ия смотрела, как он вырастает над ней, закрывает своей тенью весь мир, как когда-то в детстве, когда ей казалось, что отец ростом до неба. Вот только сейчас это не было иллюзией, потому что он выпрямился в полный рост, но не остановится, вытягиваясь всё выше и выше, пока не упёрся головой в потолок. Тогда он вдруг переломился в пояснице, упал на четвереньки, но вместо ног и ладоней у него уже было четыре длинных, по-паучьи тонких острых лапы, чёрных, словно сгоревшие ветки. Вдоль хребта, разрывая заляпанную майку, вздыбилась острая жёсткая серо-зелёная шерсть, лицо провалилось куда-то внутрь, и вместо него…

Ия не осталась дожидаться конца метаморфозы.

Она бросилась в прихожую. Слава всему святому, что вообще существует на свете, замок открывался изнутри без ключа, и Ия, как была, босиком, полуодетая, вылетела в подъезд. Её отец – зверь, исполинский, чудовищно ненормальный – с грохотом вывалился следом. Он отставал всего на шаг, и каждый волосок у Ии на шее встал дыбом от чувства, что это гонится за ней по пятам. Зверя заносило на поворотах, лапы-ходули проскальзывали по ступеням, и лишь поэтому он ещё не схватил Ию и не разорвал на части.

Она не думала о том, что слышат и видят соседи. Не думала ни о чём, кроме того, что надо бежать.

Ия с размаху ударила по кнопке домофона, едва не сломав палец. Всем телом врезалась в тяжёлую дверь, задохнулась от мороза, с первым вдохом ворвавшегося в лёгкие. Ссыпалась с крыльца – под ногами захрустел снег, и ступни мигом онемели, как чужие.

Зверь вырвался из подъезда. Его белые глаза горели в темноте, как две бешеных звезды. С оскаленной пасти капала пена.

Ия судорожно выдохнула – дыхание слетало с губ облаками пара. Она знала, что сейчас будет больно, но была готова.

Ворот домашней футболки на миг мучительно врезался в кожу – и лопнул. Ия зажмурилась, чувствуя, как каждая клеточка тела кричит в агонии. Нужно было потерпеть всего ничего. Это заняло не больше двух секунд: пальцы срослись и растаяли вовсе, позвоночник выгнулся сутулой кривой, отращивая из копчика хвост. Челюсти вытянулись в длинную узкую морду. Цвета мира исчезли, зато запахи стали трёхмерно осязаемыми, и она слышала каждый звук за два квартала отсюда. Холод отступил: жёсткая густая шерсть согрела бы и на полюсе.

Отец тогда не солгал. Сука – она сука и есть. Самка собаки.

Или волчица.

А ещё Ия правда была очень на него похожа. Вот только ей хватило ума не превращаться в тесноте квартиры.

Время наконец отмерло, и отец бросился на Ию, рыча сквозь кошмарные зубы.

Когда-то он был её лучшим другом.

Когда-то, очень давно, у них правда была настоящая чудесная семья. Или нет. Уже тогда мама с отцом то и дело скандалили на кухне, и маленькая Ия мечтала не слышать их, но не могла. Ей было страшно, она пряталась под одеяло и плакала – эхом того, как за тонкой стенкой плакала её мать.

Но всё остальное время Ия была счастлива. Ведь она знала: её папа – волшебный.

Не дожидаясь, пока он сможет ударить, Ия скользнула в сторону. Ей никогда не было уютно в толстом человеческом теле, а волчье как будто само знало, что делать. Оно двигалось легко и быстро, едва не быстрее мысли.

Отец, не успевший затормозить, пролетел мимо, оглушительно врезался в мусорные баки. Потерял мгновение, барахтаясь в груде отбросов.

Он говорил ей: «Как же ты похожа на меня. Просто копия». Он говорил ей: «Ты лучшее, что у меня есть».

Они вдвоём были как заговорщики, у которых есть волнующая, прекрасная тайна. Даже мама была для них посторонней. Она оставалась одной из всех этих скучных, обычных людей, которые просто ходили на работу, просто смотрели телевизор, просто жили и ничего не знали, и Ие было их жалко.

Она чувствовала себя особенной.

Она чувствовала себя защищённой.

Ия вцепилась челюстями отцу в холку. Метила в шею, но старого матёрого зверя было не одолеть вот так просто. Он яростно встряхнулся, вырываясь из её хватки, мощным рывком подмял Ию под себя.

Ия не боялась большого и страшного волка. Как бояться кого-то настолько родного?

Одним из её первых воспоминаний было, как она совсем малышкой лежит в кроватке, а над ней склоняется пахнущая плесенью и тухлятиной серая морда. Тычется Ие в лицо холодным склизким носом, ворчит, как добрая собака. Ия смеётся и тянет морду за усы.

Папа никому не давал её в обиду, и с ним никогда не было скучно. Пока Ия была помладше, он катал её на спине. Они обожали гулять по ночам. Мама укладывала Ию в девять, но папа, как шутливо говорил он сам, похищал дочь прямо из колыбели. Их время наступало после полуночи, когда на улицах почти не оставалось людей, а тем, кто ещё мог их увидеть, всё равно бы никто не поверил. Чтобы не упасть, Ия крепко держалась за жёсткую шерсть, колющую руки, а папа мчался, как ветер. Его тонкие чёрные ноги выглядели почти смешными, но они легко несли их обоих. Папа без труда перепрыгивал любые препятствия – даже узкую городскую речушку. Обманывая силу притяжения, запросто взбирался по пожарным лестницам, перепрыгивал с козырька на козырёк, с карниза на карниз, а потом – с крыши на крышу.

Он отталкивался от края, взмывал в воздух, и в мгновение, казавшееся вечностью, Ия с ужасом и восторгом чувствовала, что летит.

Ия забилась под весом отца, щёлкнула зубами, пытаясь укусить его за морду, но он не дался. Её дела были плохи: она лежала под ним, не в силах дотянуться ни до одного уязвимого места, а он удерживал её без усилий, как щенка.

Можно было попытаться убедить себя, что он не убьёт её всерьёз. Просто припугнёт, преподаст урок. Может, оторвёт ухо или выбьет глаз, чтобы помнила. Ведь она его любимая девочка.

Как бы не так.

Когда она пошла в школу, папа открыл ей тайну.

Он взял Ию на выходные в свою родную деревню. Её жители разъехались или умерли, половина домов стояла заброшенной, а их избушка к тому же пристроилась у самого леса. Там, вдали от посторонних глаз, папа научил Ию превращаться.

Ну, или… На самом деле, это было в ней всегда. Ему и учить-то не пришлось – просто подтолкнуть. Подсказать, как выпустить зверя на волю.

Следующие два дня они носились по лесам наперегонки. Ия запрыгивала на деревья и бежала по веткам, быстрая, как лесной пожар, счастливая, как больше никогда в жизни. Вечером воскресенья папа показал ей болото. Он говорил, что тленоволки, такие, как они двое, обитали здесь веками, но потом всё изменилось. Наступил двадцать первый век, рядом построили трассу, и болото наполовину пересохло, а его жителям пришлось перебраться в другие места.

Он говорил, что это сейчас происходит везде – дикие животные вынуждены селиться в городах. Как лисы и еноты, роющиеся в мусорках в поисках пропитания. Нужно приспосабливаться и выживать.

Он говорил, что тленоволки – не чудовища. Они просто не похожи на других, а все, кто считает иначе – дураки и трусы.

Ия верила.

Верила каждому слову.

У неё кончались силы бороться, и она огрызалась всё слабее. Колючий воздух жёг лёгкие. В глазах плясали холодные иглы звёзд.

Потом они вернулись домой. Днём Ия ходила в школу и на кружок рисования. Там её называли свинкой, издевательски хрюкали вслед и хохотали над её слезами. Но по ночам она забывала обо всём на свете, потому что теперь они с папой бежали по ночному городу бок о бок.

Вместе. Только вдвоём.

На физкультуре Ию никогда не брали в команду на пионербол. Видели бы они все, как она взмывает в воздух, бесшумной тенью перелетая с одного дома на другой. Как скользит вдоль фасада, едва отталкиваясь лапами от скользких карнизов.

Иногда они с папой сидели на краю крыши и смотрели на припозднившиеся машины там, внизу. Или останавливались передохнуть на чьём-нибудь балконе и смотрели на мирно спящих жильцов, которые и не догадывались, кто сейчас заглядывает к ним в окна.

А потом всё кончилось. Потому что папа узнал про Вадика Смирнова.

Отец ударил.

Он метил Ие в горло – она извернулась и подставила ему плечо. Толстая шкура защищала от многих врагов, но бритвенно-острые зубы отца разорвали её легко, обдав Ию волной горячей боли. Она собрала все силы и ударила задними лапами, сбрасывая отца с себя и оставляя у него на брюхе борозды глубоких царапин. На снег, дымясь, закапала чёрная кровь.

Где-то рядом заорала сигнализация задетой машины. Вторя ей, в соседних дворах завыли собаки.

Вадик Смирнов не был единственным – просто заводилой в своре. Ия навсегда запомнила их имена: Лиля, Ника, Серёжа, Денис. Это они однажды выбросили её тетради в окно, прямо под дождь. Они толкали её на физкультуре, а когда она падала, кричали, что это жир мешает ей ходить. Ия не хотела, чтобы они видели её слёзы, но не плакать было выше её сил.

В четвёртом классе, в декабре, они бросили первый в жизни Ии мобильник в унитаз. Это стало последней каплей. Вечером, дома, она рыдала до обморока. Мама растерянно гладила дочь по голове и говорила, что нужно просто не обращать внимания. Папа какое-то время смотрел на всё это, а потом молча развернулся и вышел из комнаты.

С того дня у Ии в классе начали пропадать дети.

Лиля и Ника не вернулись с секции по баскетболу, Серёжа поехал с родителями в лес, вроде как заблудился, и его никто больше не видел. Денис исчез из собственной постели. Родители услышали, как разбивается окно, прибежали в комнату сына и нашли только снежинки и ветер. Они жили на тринадцатом этаже.

Ия вскочила на ноги. Не давая отцу напасть снова, первой нырнула вперёд, целясь по лапам. Вгрызлась в его лодыжку, рванула, слыша, как хрустнул вывернутый сустав.

Родители по всему городу не отпускали детей гулять одних, но Ия всё равно ходила на рисование. Именно по пути из кружка она встретила Вадика Смирнова.

Она сама ещё ничего тогда не понимала, а вот он, похоже, успел. Наверное, он был напуган, но прятал страх за злостью. Ия столкнулась с ним в плохом месте – на безлюдной дороге у гаражей. Там ярко горел фонарь, но не было ни души. Она ждала, что Вадик снова станет дразнить её свиньёй, но он молча поднял ледышку и с силой швырнул Ие в лицо.

Она не сообразила увернуться. Кусок льда рассёк ей бровь – это она поняла уже позже, а в тот момент просто почувствовала, как что-то горячее заливает глаза. Хотела заплакать, хотела побежать обратно, потому что Вадик загораживал дорогу вперёд. Но не успела.

Всё случилось так быстро. Быстрее удара сердца. Вадик только что стоял перед Ией – и вот его уже смела стремительная чёрная тень. Полетела снежная пыль, кто-то закричал, потом захрипел, булькнул – и резко умолк.

Стало тихо. С неба падали редкие, мохнатые снежинки. Огромный волк часто и тяжело дышал, и с его пасти капало что-то красное.

Ия посмотрела на Вадика. Он лежал в сугробе, неуклюже вывернув голову. Один его глаз уткнулся прямо в жёсткий наст, в твёрдые кристаллы льда. Это, наверное, было больно, но Вадик почему-то не шевелился.

Ия подняла глаза от его разорванного горла, вверх по цепочке красных капель, вверх, вверх. До морды отца.

– П-папа, – сказала она, не слыша своего голоса. – Ч-что ты делаешь?..

Он шагнул к ней, и Ия впервые в жизни отшатнулась в страхе.

– П-папа… – губы едва её слушались. – Ты п-плохой…

Она не успела уловить момент перехода: отец стал человеком меньше, чем за миг. Всё ещё неестественно быстрый, схватил её за шею. Легко оторвал от земли, припечатал к гулкой жестяной стене гаража.

– Замолчи!

Ия не видела его лица: фонарь оказался у отца прямо за спиной, превращая его в чёрный силуэт. От его голого тела валил пар.

– П-па…

Она сама не знала, что пыталась произнести. «Папа»? «Пожалуйста»? «Помогите»? Отец с силой ударил её затылком о стену, и Ия замолчала, прикусив язык. Во рту стало солёно.

– Я сказал, заткнись!

Потом, когда Ия выросла, когда она три года ходила к оккульт-френдли психологу, который пытался убедить её, что она ни в чём не виновата, что оборотень не равно монстр, она как будто смогла понять, что это было и почему. Она много думала о том, насколько сильно нужно сомневаться в том, что ты хороший, чтобы не выносить одного звука слово «плохой». Насколько это страшно и больно. Уж это-то она знала из первых рук.

Это не было оправданием. Это ничего не меняло. И десятилетняя девочка там, в декабрьском вечере, вмёрзшем в её память навсегда, как в вечный лёд, ничего этого не знала. Она просто плакала, перепуганная до смерти, раздавленная обломками мира, рухнувшего ей на голову.

Отец притащил её домой. На следующее утро за ним пришли.

Ия помнила, как мама сквозь слёзы объясняла, что папа не вернётся домой очень долго. Она говорила, его ложно обвинили. Повесили на него какие-то убийства – такая бессмыслица. Ия тихо сказала:

– Мама, я видела…

– Что ты видела? – оборвала мама. – Не выдумывай!

Ие было бы легче, будь это просто стадия отрицания правды. Но мама пошла дальше: она на самом деле поверила. Заставила себя поверить в то, что её муж, отец её ребёнка – невинная жертва, потому что признать, что он убийца, было бы слишком. Ей пришлось бы жить с этим до смерти, а такого не заслуживает никто.

Отец завизжал, как раненый пёс, и припал на одно колено. Ия толкнула его, заставляя потерять равновесие. Нависла над ним, чувствуя, как глубоко в груди вибрирует рык.

Ие с мамой объяснили, что отец теперь в специальной тюрьме для сверхъестественных существ. Они попытались жить как раньше, но скоро поняли, что память не даст им покоя, и попытались уехать. Но память всё равно нашла их. И отец тоже нашёл. Выследил через полстраны, когда сбежал из своей клетки.

Наверное, он думал, что Ия будет рвать его зубами.

Вместо этого она просто прижала отца к земле.

Этого было достаточно.

В воздухе взвизгнуло, и отцу в шею впился дротик. Ие объясняли – в нём какая-то дрянь, которая парализует его и, главное, не даст снова стать человеком.

Отец ещё бился, но его движения становились вялыми, и Ия его отпустила. Он, громко дыша, остался лежать на спине.

Из ночных теней без лишнего шума выступили люди в серых костюмах. Привычными движениями набросили на волка серебристо блестящую сеть – тоже наверняка не простую.

Нельзя было давать ему превратиться обратно. Пока оборотень ходит в человеческом обличии, нет ни единого способа доказать, что он и есть тот самый зверь, который разорвал алкоголика из их двора и женщину-врача. Когда Ия набрала номер специальной организации, контролирующей оккультные преступления, ей дали чёткие инструкции. От неё требовалось спровоцировать отца на превращение и вывести наружу. Теперь, когда его поймали, отпечатки его зубов, уникальные для каждого тленоволка, смогут сравнить со следами на телах жертв. Этих и тех, давних, оставшихся далеко.

Ия знала, что её роль выполнена, и больше от неё ничего не нужно.

Она сама не заметила, как на месте раненой, но не думающей сдаваться волчицы снова оказалась обычная толстая женщина. Колени почему-то подогнулись, и Ия села прямо на снег. Она была совершенно голой. Её колотила дрожь, и кто-то в халате медработника торопливо завернул Ию в клетчатое колючее одеяло.

Отца, спелёнанного сетью, профессионально и быстро обездвижили, натянули на него усиленный намордник. Все эти люди, словно взявшиеся во дворе из ниоткуда – терпеливо выжидавшие в засаде – работали слаженно и эффективно. Из окон высовывались поражённые соседи, но Ие пообещали, что со всеми свидетелями поработают, и проблем не будет.

Ия осталась совсем одна. Мир кружился вокруг неё, как карусель, от этого начинало тошнить, и никак не получалось осознать, что сейчас произошло.

Что сделали с ней. Что она сделала.

Одеяло особо не спасало, но Ия не чувствовала холода. Потому что до неё вдруг дошло, что́ во всём этом самое страшное.

Не то, что её родной отец убил семь человек.

Не то, что она своими руками отправила его туда, откуда он уже точно не сбежит.

Не то, что она предала семью. Даже не ошеломлённое горе в глазах матери, которая только что вошла во двор и, уронив пакет с яйцами и молоком, смотрела, как её мужа увозят навсегда.

Самым страшным было то, что отец Ии наконец исчез из её жизни, а она с безжалостной ясностью поняла, что легче ей не стало.

И не станет.

Никогда.