«Меня, русского в Украине, пришли не защищать, а уничтожать»

«Самой последней каплей стали похороны маленькой девочки, которую на глазах матери пополам разрубило. Все отказывались хоронить, пришлось это делать мне»,

— Константин (имя изменено, - прим. ред.) родился в Мариуполе и был, как он сам говорит, «русским национал-демократом». Пожить Константин успел и в Украине, и в России, и в Беларуси. После 24 февраля 2022 года он вместе с родственниками и соседями выживал в подвалах Мариуполя, день за днём теряя окружавших его людей под обстрелами. Константин лично хоронил убитых. В конце марта он прошёл 13 российских блокпостов, чтобы выбраться с оккупированной войсками РФ территории и добраться до Запорожья. Позже Константин выехал в Польшу, где лечится до сих пор. Это интервью о том, как русский из Мариуполя выживал во время российского вторжения в Украину.

— Как для вас лично началось российское вторжение в Украину? 

— Для меня всё началось в 2014 году. Под первый обстрел я попал как гражданский в феврале 2015 года. Это был «Восточный». Вышел за хлебом. Начался обстрел, били по рынку. Мы попытались бежать к стенкам, прошило меня осколком по ноге, очень быстро подъехали и военные, и медики. Сразу сделали укол, и уже сложно вспомнить, что было дальше. После этого я год лежал. 

Я не мог встать на ногу вообще – шейка бедра у меня болталась. Был перелом вследствие сквозного ранения. Прошило кость. То есть уже тогда из «градов» Россия обстреливала Мариуполь. Стреляли тогда с Саханки. Это чётко по направлению. Многие тогда выехали. А я просто район поменял. Я действительно люблю Мариуполь, не хотел уезжать. Мне нравится степь, нравилась моя работа. Работал я тогда долгое время в компании интернет-провайдера, делали интернет по сёлам. И я действительно работал, чтобы вот в каждом хуторе было стандартно 100 мегабит. И мы этого добились.

Город, по моим ощущениям, украинизировался. Были этнические русские, которые в семьях переходили на украинский язык.

— Именно в связи с вторжением РФ в Украину? 

— Да, именно в связи с нападением РФ на Украину. Хотя у нас были «русские Украины», организация такая, как в РФ — Дёмушкин. К нам Юра Горский приезжал (националист, организатор «Русских маршей», — прим. ред.), я с ним общался. Я тоже в этом движении состоял. Именно как русский гражданин Украины, у меня есть гражданский патриотизм. Патриотизм — это такая вещь — как лекарство. В малых, нужных дозах полезен, а когда идёт сверх меры - он становится ядом. Кстати, до 2012 года «русские Украины» просили поддержку у РФ, но России не нужно было поддерживать русских в Украине. Никогда им это не было нужно. Им нужно было тупо уничтожить конкурентов в промышленности по Донбассу и так далее. Я это понимал ещё в 2008 году. Ну а то, что Россия движется к классическому фашизму, только через жопу, тоже было понятно. Я думал, хотя бы классический фашизм будет, как при Муссолини. Это хоть какие-то рамки нормы, но нет.

— Правильно ли я понимаю, что вы были русским националистом?  

 — Мы – националисты, но лайтовые, скажем так, когда национализм чётко по дозам рассчитан, он идёт на пользу, если его много — это яд. Мы скорее были национал-демократами. 

 — А сейчас вы считаете себя русским национал-демократом? 

 — Сейчас уже нет. И даже так... мои дети уже будут украинцами.  

 — То есть, ваши взгляды поменяло именно полномасштабное вторжение РФ?  

 — Полностью поменяло. Сейчас я просто либертарианец, я за свободу людей. И я за то, чтобы мои дети были украинцами. Моя невеста — украинка. Это она ведь спасла буквально меня. В Никольском от второй и третьей фильтрации вытащила, из которых я мог уже не выбраться…

— За все годы жизни в Мариуполе вы хоть раз сталкивались с притеснениями, потому что вы русский и говорите на русском языке? 

— Нет. Я родился в Мариуполе, но мы успели пожить и в КЧР в РФ, и в Беларуси. И я знаю три языка — русский, украинский и белорусский. И ни разу никаких проблем с языком у меня не было. И с тем, что я — этнически русский — тоже. Но у меня был друг, который приехал в 2014 году в Мариуполь из Казани, чтобы устроиться в полицию. Знаете, почему? Потому что русских притесняли в Казани.

— Где вы были и что делали 24 февраля 2022 года? 

— 24 февраля утром я был дома, готовился ехать на работу. Наш директор сказал, что на работу не нужно приезжать, сказал беречь близких. А 23 ко мне как раз должна была приехать моя невеста из Никольского. Хорошо, что не приехала. Связь уже начала рваться где-то в пятницу, 25 февраля, потому что сразу начали бить чётко по коммуникационным узлам. У нас провайдер был «Формат», и туда чётко попадало. Я до конца не верил, думал, «играют мышцами», потому что это действительно идиотизм. Мы снимали квартиру в 20 микрорайоне на 9 этаже. Там уже не было света и воды, я на тот момент был в квартире один с котом. И пошёл с котом в Кальмиусский район к родным. Этот район дольше всего держался по свету и по воде, но где- то 2-3 марта уже тоже не было у нас ни света, ни газа, ни воды — ничего. Первая неделя была тихая, если прилетало — то в поле или по военным. И, кстати, у нас «Азова» не было, это сейчас кричат — «Азов», но на 42 школе не было «Азова», это я точно знаю. Потому что были наши ВСУшники с улицы Левченко, морпехи и полиция. Они перед боями ходили и всех мирных предупреждали, что надо прятаться в бомбоубежища. А сейчас некоторые говорят, что они выгоняли из домов. Да, «выгоняли», потому что потом туда прилетало. Объясняли, где именно бомбоубежища и так далее.

— А какие-то объявления от местных властей были, по ситуации, по обстановке, как себя вести, что делать?

— Мэр и его зам в первые дни вторжения сообщили, что нужно не волноваться и сидеть на месте. Оповещений о воздушных тревогах не было, потому что стояли электронные оповещатели — без света они не работали. В первую неделю чиновники из райисполкома начали сбегать и уходить. Эвакуаций почти не было. Единственная эвакуация была в пятницу и субботу: 25 и 26 февраля. И всё. Мэр и зам сами сразу уехали. Сейчас они носятся с тем, как они будут восстанавливать Мариуполь, вместо того, чтобы взять и помочь мариупольцам в Украине.

— Когда вы попали под первый обстрел?

— 6 марта на пятом микрорайоне. Мы как раз выходили со склада магазина «Эталон» с семьёй. Сама хозяйка открыла нам склад и разрешила брать продукты. Прилетело в автопарк — ракета — метров 15 от нас, там был эвакуационнный автопарк. Чётко именно в автопарк, где наши желтенькие автобусы «Богдан» стояли, которые можно было использовать для эвакуциии. Прецельно туда ракетой по гражданскому автопарку понятно, зачем бить? Чтобы люди не могли эвакуироваться. Ракета прилетела как раз со стороны Талаковки, про которую они кричали по своему радио «ДНРовскому», что они её заняли: «украинские нацисты бьют по эвакуационным конвоям». Только там чётко видно, откуда оно летело. Интересно, что «ДНРовцы» были обозлены на мариупольцев.  

 — А почему? Потому что мариупольцы отбили захват в 2014 году?  

 — Да, помните 9 мая 2014 году был «Бессмертный полк»? Стрельбу тогда начали «баркашовцы» (движение Александра Баркашова «Русское национальное единство», — прим. ред.) причём стреляли по «Бессмертному полку» именно «баркашовцы» из Ростова и Крыма. И вот так русских в Украине «притесняли», что до 2014 года в Крыму, в Харькове, Донецке существовало запрещённое в России РНЕ (движение Александра Баркашова «Русское национальное единство», — прим. ред.), нацболы, вот так вот «русских притесняли». Здесь они не запрещены были, в Украине, а надо было. Потому что РНЕшники по «Бессмертному полку» и открыли огонь, по старикам. Тоже самое и в Одессе они были. Когда людей заперли и заманили.  

— Как вы думаете, они сотрудничали с российской властью как-то?  

 — Да, конечно. Баркашов — он полностью под ФСБ.

 — Что было после обстрела 6 марта, вы не были ранены? 

— Нет. Затем был следующий обстрел 11 марта. Это случилось на Кирова в пяти метрах от меня. 12 числа тоже попали под обстрел. Мы шли с Кальмиусского в центр — это где-то 5-6 км. Шли с соседями позвонить. Я получил только царапины, но были погибшие. 

Тогда в городе я в последний раз видел медиков: все бегут от взрыва, а медик бежит на взрыв, вот это стальные яйца у мужика были.

— Погибшие уже лежали на улицах?  

 — Да. Даже у нас по окраинам по частному сектору уже были. 7-8 числа мы жёлтых видели. Жёлтых мы брали, я сам похоронил 12 соседей... 

 — Вы лично?  

 — Да. С 7 числа и до 16-17 марта я хоронил, потом у меня уже нервы не выдержали, по рукам сыпь, струпья пошли...

— Струпья, потому что хоронили без перчаток?

— Да, я после этого до сих пор руки долечиваю. Сперва пошла сыпь, потом раны и вот, когда я в Запорожье приехал, уже гноилось.

Мы старались сразу прятать тела, потому что с нами были дети, чтобы они не видели этого. Прятали в гараж. Когда становилось тише, хоронили за кладбищем. Оттуда потом всех наших похороненных выкопали. Как обстрелы пошли сильнее, когда 20-23 числа они заняли территорию, и оттуда бить начали по кладбищу. Дальше хоронили уже в парке. Там у нас небольшой детский городок, где квартал, между частным сектором и сталинками, и там церквушка, часовня, и вокруг неё хоронили. А как зашли россияне, они первым делом пошли выкапывать тела.  

— Зачем?  

 — Количество жертв. Выкапывали и типа «эксгумация, расскажем родственникам», крепили номера и так далее, но родственники до сих пор не знают ничего, тела просто как мусор вывезли, либо как в Старом Крыму братские могилы делали и непонятно, кто, что, сколько людей.  

— Вы лично видели, как россияне расскапывали могилы?  

 — Нет, это потом мне рассказали люди, которые остались. Последней каплей для меня лично стали похороны девочки. Ей было 3-5 лет. Её все отказывались хоронить. Маленькая девочка…. прибило обстрелом, 17 марта днём. Миномётом её как-то прошило, что фактически ребёнка разделило на 2 части. Вот после этого я... повторить такое не смогу никогда теперь... Девочка погибла на глазах матери. Мама там сразу сошла с ума, она всё это видела и говорила, что «сейчас проснётся», «перестаньте это делать» и т.д. Она поседела на наших глазах, женщина молодая. И никто не брался девочку хоронить, потому что тело сначала нужно было собрать, чтобы его возможно было похоронить. А у меня характер такой, всегда помочь, даже если потом мне от этого плохо и хреново. Ну и пришлось мне этим опять заниматься. Собираешь тело, заворачиваешь в ковёр, прячешь в гараж, а уже вечером хоронишь. Ты в этом уже не видишь человека, вот что страшно. Особенно когда это ребёнок. Нет ничего более страшного, чем труп ребёнка. 

— Вы с психологом работали после этого?  

 — Работаем до сих пор.

— Что вы в тот момент думали, чувствовали?  

 — Ни о чем. Человек ко всему привыкает, там именно пустота, безнадёга, к которой ты привыкаешь. Это страшно. Там нет мыслей, там есть только цикл действий. Один день — сходить за водой. Другой — что-то ещё. Когда я ходил за водой, я постоянно девушке пытался дозвониться. Мне это удалось только 20 марта. Мы поговорили, и я решил уходить из города, несмотря ни на что. Вышли с другом моим в путь 23 числа… Родители мои остались в Мариуполе, это их решение было. Там, понимаете, информационный пузырь, оособенно для стариков, и там «чухай» им, что хочешь. Мариупольским старикам россияне и журналисты, «Молодая гвардия» эти и прочие сказали, что Китай будет восстанавливать заводы в Мариуполе. И вот они бегали довольные, а у людей нестабильная психика после пережитого...

 — Как вы выходили? На машине? 

 — Пешком. Вышли 23 марта. Первый российский блокпост встретили на Тополиной, точнее, первый «ДНРовский» он был, они сразу грабят, открывают сумку и что понравилось, вытаскивают. У меня вытащили: сигареты, «сникерсы», которые я своей племяннице вёз, как «ДНРовцы» говорили, «пропускной налог».

 — А телефон проверяли?  

 — Телефоны уже и отжимали, а у меня телефон был старый, «самсунг дуо», они меня ругали и били за то, что такой телефон дешёвый.

 — Вас били прям?  

 — Ну да, ударом в челюсть, раза 3-4 ударили. Я повалился, потому что в челюсть – сразу сотрясение мозга. Резко причём. 

 — У вас потом было диагностированно сотрясение?  

 — У меня куча всего было диагностировано, мне ещё и ребра ломали потом, когда мы выезжали из Бердянска. Всего на нашем пути было 13 российских блокпостов и только один нормальный. Фото нельзя было выносить никакие. Я с собой гитару вытащил, обычная гитара, и туда как раз песни, которые я под обстрелами писал, в том числе на украинском языке, спрятал в деку тетрадь и туда же в тетрадь спрятал карту памяти с фотографиями.

Шли мы пешком из Мариуполя бувально 20 км до Никольского, путь занял часов 16-20. На выездном блокпосту нас раздевали, проверяли татуировки и заводили в пункт полиции, где раньше украинский был блокпост. Там внутри уже были ребята в чёрной форме, я не знаю, кто это — ФСБ или Росгвардия. К другу пристали моему, потому что у него татуировки гитары и пентаграммы перебиты — он рок-музыкант. В итоге отпустили, но унижения были, цеплялись из-за фамилии, говорили: вы, хохлы, слишком хорошо жили. Они приехали, увидели, что у людей просто инфраструктура получше — и они уже обозлились. Вместо того, чтобы у себя такую инфраструктуру сделать, они хотят разрушить у других. Вот и вся идеология рашизма, по сути. Обычное такое животное желание. 

Когда прошли все блокпосты, последние 4 километра нас подвезли, в Никольском нас сразу определили на школу — там фильтрация происходила. В основном старики и женщины были, там действительно старики умирали от голода, потому что кормили по одной -две тарелки в день. Нам, мужикам, и то не доставалось. Мы всё отдавали детям и бабушкам - бабушки даже ходить не могли от голода. А «Молодой гвардии» по барабану бл*, «Молодая гвардия» снимала там сюжеты, бля*ь, извините. Люди умирают, а они подходили к женщинам маргинального вида и предлагали за банку тушёнки сказать, что это запорожский самолёт бомбил Мариуполь. И голодные люди для донецкого телевидения это говорили за банку тушёнки.

— Как проходила фильтрация в школе?

— Ходить можно было, но кругом патрули, ты должен был иметь пропуск и документы, если пропуска ещё нет — то и избить могли — избивали. Затем нужно было стоять в очереди в РОВД. Там уже спрашивали, где жил, имел ли бизнес. Я общался с россиянином и «ДНРовцем». Говорить, что мы хотим ехать в Запорожье, было запрещено, нельзя было слово «Запорожье» произносить на фильтрации. Можно было говорить, что только по России хотим ездить. Потому что за это брали гржданских и на подвал — для более длительного допроса — тех, кто в Украину собирался. И, кстати, тогда — 24 и 25 марта приезжали автобусы «Красного креста» из Запорожья с гуманитарной помощью и чтобы эвакуировать людей. «ДНРовцы эти автобусы отжали, а водителей целый месяц держали на подвале. Я лично видел, как водителей вывели, автобусы отогнали дальше, а водителей отправили в РОВД. Их отпустили ближе к концу апреля. 

Кстати, было такое, что они говорили людям, что везут в Запорожье, а отвозили в Таганрог. Моего знакомого вывезли аж под Красноярск так. В одних тапках, и он там 3 месяца мыкался разнорабочим, чтобы осенью с бегущими от мобилизации выехать через Казахстан в Монголию, и уже из Монголии, благодаря трудовому агенству, в Корею, а потом в Японию поехал. Он востоковед. 3 месяца он там жил в школе, жил и в подвале в котельной — беженец в РФ. Был ещё друг мой из «Киевстара». Он просто сказал россиянам, что нельзя облсуживать базовые станции, что ключи у инженеров в Днепре, что они даже их не перепрошьют, потому что они будут сбрасываться. Его отправили за правду на подвал - за отказ острудничать - в Докучаевск. Обменяли как военного недавно — больше года там он был.

28 марта впервые город закрыли на зачистку, как мы слышали, 28 числа у россиян появились списки «АТОшников» и полицейских, надо было рвать когти, потому что друг мой принимал участие в АТО. Моя девушка вечером перед комендантским часом вытащила нас из фильтрации. Мы прятались у неё дома в подвале, а в подвале был ещё и погреб.  

— Получается, в итоге фильтрацию вы не прошли? 

— Нет. Пропуск о том, что я прошел фильтрацию, я не получил. В целом, можно сказать, что я легко отделался. Потому что я хромаю, поэтому ко мне мягче, наверное и относились, к другим хуже. Мы выбрались из подвала девушки, нашли водителя и поехали в Бердянск. Там был только один блокпост перед Бердянском — стоял якут с позывным «Зима», сливал у людей дизель, отбирал телефоны, последние сбережения отобрал у бабули, которая ехала с моей девушкой. 2 апреля мы приехали в Бердянск. Хотя он уже был оккупирован, в городе ещё были украинские флаги. Там нас хороший человек записал на эвакуационный автобус от «Красного креста» на 3 число. Потом этого человека за то, что он так помогал, отправили в ссылку, дальнейшая судьба его неизвестна. А дальше началось самое жёсткое: мы уже ехали под обстрелами, россияне использовали наш конвой как живой щит, били буквально по бокам. По пути под Васильевской в автобус зашёл кто-то то ли из ДШРГ «Русич», то ли вагнеровец с нашивкой «Мёртвая голова», снял у нас с автобуса мужичка, работника «Азовстали». Только из-за того, что он родился в Нижнем Новгороде. Он ему сказал: «Что ты с хохлами делаешь, будешь у нас окопы рыть, раз ты русский». Вот такой у них русский национализм: это право, чтобы над русским издевался только русский.

— Как в итоге вы добрались до Запорожья? 

— Ботинки вы же видели мои? Вот за эти все 13 блокпостов они у меня разваливались. Они у меня ещё в Никольском разваливаться начали, из-за того, что гоняли туда-сюда нас. 13 блокпостов — никто ничего не сделал. Только на первом украинском блокпосту паренёк с позывным «Боно», кстати, похож на Боно (лидер группы U2, — прим. ред.), кинул скотч армейский, чтобы я хотя бы их замотал. Отличие в отношении именно. Он просто увидел. Я его ни о чём не просил. Он просто увидел развалившиеся ботинки и сбегал за скочем. Вот это самый обалденный подарок был.  

 — Какое вы испытали чувство, когда попали в Запорожье, на неокуппированную территорию?  

 — Во всём «ДНР» закончилось «Рево» — это такой украинский напиток алкогольный. И вот мы взяли в Запорожье по баночке «Рево». Чувство неопределённости было. Ждали мою девушку.

А потом нам выдали повестки — мы стоим с вещами, голые, у меня ботинки перемотаны, а нам повестки дали. Мы пошли в военкомат с этими повестками. Когда подошли к военкому, он спросил, «Кто вам, мариупольцам, это выдал?»Сделал нам отписную, в следующий раз сказал спрашивать фамилии тех, кто это раздаёт, потому что «это — дегенераты». Дал отписные и сказал: «Вы сперва хотя бы устройтесь, крышу найдите, ребята». Из Запорожья мы двинулись в Днепр, дальше в Ивано-Франковск и уже во Франковске меня забраковали в военкомате, даже писарем не берут, точнее писарем могли бы взять, но писарем слишком блатные места. Военком местный сказал: «Хочешь идти писарем, давай плати 60 тысяч гривен, я тебе всё устрою». Мне дали военный билет по инвалидности, сам военком сказал: «Езжай лечиться в Европу». У меня же была контузия и разрыв нерва слухового после обстрелов в Мариуполе. 

— Как вы выехали из Украины?

 — Абсолютно спокойно, в Польше я был 22 июня. И по настоящий момент лечусь, нахожусь за границей.

 — Как вы думаете, эту войну как-то можно было предотвратить? 

 — Нет. Я ещё помню, в 90-е приезжал в Россию, у меня донские казаки по отцу в Буйловке Воронежской области. Уже тогда я там слышал: «Ой хохлы, ой вы со своей балачкой» (диалект украинского языка, — прим. ред.). И это вот говорили донским, в 90-е годы россияне. Я в 2012 в последний раз был в России, мы с группой давали концерт в Новосибирске. Такие же, как у моих родителей в Мариуполе «сталинки» были, только канализация, туалеты были на улице. Новосибирск, 2012 год. В то время, как в Украине сразу, как только дома кооперативными сделали, везде канализацию сами провели, в таких же домах. Вот и отличие. Где-то терпят и ждут... 

 — Как ваши родители живут в Мариуполе сейчас?  

 — Мой отец умирает. 69 лет, постоянно поддерживать надо, нет лекарств. Я говорил, что надо выезжать, они не хотят, говорят — у нас квартира. Их напугали, что если они выедут, то в квартиру заселял мигрантов, которые строителями там сейчас работают. 

 — Строителей заселяют в чужие квартиры?  

 — Да. Это ужас, наркотики, шприцы под окнами.  

 — У отца какой-то диагноз, почему он умирает?

 — Перелом ключицы был. Ну и так просто, 69 лет, в городе, где нет медикаментов. У меня уже бабушка там умерла, уже в оккупации. Из-за того, что не было лекарств от диабета.  

— А какие лекарства конкретно нужны вашему отцу сейчас?  

 — От артроза в том числе.  

 — А можете спросить, конкретно какого лекарства ему не хватает? Название.

 — Не могу, он оборвал со мной связь. 

 — Почему?  

 — Отказался от меня, потому что сын проукраинский. Отца вызывали за разговоры со мной и его пытали током. В 69 лет. 

 — Кто и когда его пытал?  

 — Прошлым летом, когда я говорил им выезжать. Его отвозили в РОВД местное. И там пытка током была, это мне соседи сказали, он вообще ни в чём не признаётся, и у него после этого начались проблемы умственного характера.  

 — А с мамой вы разговариваете? Как она?

 — Да. Мама за Путина, потому что так надо говорить. Там даже писать нельзя. Понимаете, всё самое худшее, что есть в России — это сконцентрировано сейчас в Мариуполе. Если Россия — полицейское государство, то Мариуполь сейчас — полицаи именно, как при оккупации, как мне бабушка рассказывала. Там подозрения, постоянные проверки.  

 — О чём вы мечтаете?  

 — Съехаться с девушкой наконец. А дальше видно будет. У меня планов нет, я полностью пуст, как будто вычерпали ложкой. Ненависти у меня нет, я понимаю, что всему есть своя цена. 

 — Когда война закончится, хотите вернуться в Украину?  

 — Да, но у меня уже дома нету там. Я так понимаю, придётся строить новый. А то, что надо сделать с Россией, на мой взгляд…. Я бы хотел свободную Донскую республику, я сам по предкам с Дона, и чтобы она была буферной зоной и охраняла Мариуполь. Чтобы это союзная была зона. Но … видев это ростовское РНЕ, яд слишком глубоко проник, люди отравлены. В 90-е, я же говорю, «балачку» (диалект украинского языка, — прим. ред.) запрещали в Воронежской области, били за «балачку».

 — По вашим ощущениям, в России много людей, которые не поддерживают войну?

 — Нет. В России общество подобно китайскому, в России даже не понимают, что такое война. Нет эмпатии. В России большинство пекутся о том, что у них в кармане. Государство они не выбирали, у них государство идёт отдельно, а их маленькая жизнь отдельно, они не ощущают никакой ответственности, это полнейший инфантилизм.  

 — Почему так, на ваш взгляд?  

 — Потому что общество так воспитано, и так было и до Советского Союза и в Российской империи, оно строилось. Непонятно, где мы свернули не туда, то ли когда Иван Грозный Новгород в очередной раз разрушил, или когда Невский предал, то ли Лжедмитрий второй когда не прижился… Непонятно, где свернули не туда.

 — Что-то хотели бы сказать россиянам? 

— Меня, русского в Украине, пришли не защищать, а уничтожать.

И важный момент вспомнил, про единственный нормальный из 13 российских блокпостов на пути из Мариуполя в Запорожье. Там был офицер российский и он меня спросил: «А почему ты в Россию не едешь?» Я ему ответил: «Потому что я увидел, что к нам пришло с востока». И вот он кивнул головой, он понял. Единственный нормальный офицер, но таких мало.  

 — То есть он понял, что он делает что-то неправильное?  

 — «Ганс, неужели мы злодеи?»