Я такой же, как ты

Оказаться в компании лучших друзей и лишь одного ненавистного человека — это как съесть бочку мёда, в последнюю ложку которого сыпанули красного перца от всей души. И как вообще такое общение могло сложиться? Ведь поддерживать связь с несколькими людьми, которые между собой не в ладах, невероятно тяжело. Но всё же невозможно бросить близких себе по духу, даже не смотря на то, что при виде одного, уж очень сильно далёкого, кулаки чесаться начинают. 

— А чё мы сегодня собраться решили? — подаёт вдруг голос Антон, что до этого целый час молчал и пил водку — сначала смешивал с колой, а уже потом в чистом виде в прямом смысле слова бухал, не боясь опьянеть слишком быстро. У него метаболизм хороший, да и напротив — прямо как назло — сел Арсений. Да всё смотрел, как Антон горлышко бутылки прикладывает к губам, делает пару глотком и ставит обратно на пол. — Я понимаю, что суббота, но мы так каждые выходные будем праздновать? 

Дима, верный друг Шастуна, весело смеётся, остальные подхватывают, а Попов лишь улыбается уголком губ. 

— Будто ты не так выходные проводишь, — бросает он зло и делает глоток виски со льдом из стакана. 

— Ты по выходным по ресторанам дорогим ходишь и настойки разные везде из изящных рюмок пробуешь, — отвечает Антон, глядя прямо в глаза. — Я же ничего не говорю! 

— Зато у меня есть деньги и время, — бросает в ответ Попов, шарится по карманам, вытаскивает пачку сигарет, достаёт одну, поджигает и стряхивает в пепельницу.

— Время и двойки по философии, информатике и... Да много, много двоек! 

Сидящие рядом наблюдают за перепалкой как за игрой в теннис: голову то на одного поворачивают, то на другого, внимательно следя за ними, как за кислотно-зелёным мячиком. И, кажется, сет слишком затягивается, поэтому Лёша встревает, протягивая руку в центр. 

— По-моему, мы начали с обсуждения членов, а продолжили демократией, — говорит он. 

— Да было бы, что у него обсуждать. Ему нечего там, — Антон гадко улыбается уголком губ, наблюдая за тем, как Арсений давится дымом от возмущения, кашляет, снова пепел стряхивает и нервно кончиками пальцем сжимает фильтр.

— Ты бы за собой следил, а то твой петушок может пострадать, — хрипло говорит Попов, допивает виски и наливает себе ещё 

— Так, всё, брейк! — Громко и чётко говорит Дима, дотягивается до своего рюкзака и достаёт оттуда небольшую розовую коробочку. — Давайте лучше к тому, зачем мы здесь собрались. Помните, все писали валентинки? Их собирали в большой ящик на первом этаже. Так вот я договорился, просмотрел с Серёгой все открытки, отобрал только нашу группу, фамилии и имена находящихся здесь людей и сложил вот сюда. Так что сейчас мы всё разделим. 

Дима открывает коробку, высыпает содержимое перед собой и начинает раздавать сердечки, прямоугольники с изображением уточек, мишек и прочих милых животных, там даже круглые открытки есть. И почти что каждую валентинку приходится открыть, прочитать, кому адресован маленький подарочек, отдать прямо в руки и улыбнуться реакции. 

— Эта опять Арсению, — протягивает Попову Дима валентинку. — И вот ещё возьми, ещё две после тебе. 

У Арсения довольная улыбка от уха до уха, а Антон на него смотрит недовольно, кусает нижнюю губу, рассматривает перед каждым маленькие стопочки валентинок, переводит взгляд на Диму и понимает, что три штуки всего у него осталось. 

— Как можно радоваться цветному куску картона? — Сквозь зубы шипит Антон за секунду до того, как ему в руку Позов укладывает тот самый цветной кусок картона, которому, по мнению Шастуна, радоваться невозможно. — Чего? Мне? 

Антон расплывается в улыбке, делает глоток водки, рассматривает нарисованного кота на одной стороне, а на другой ровными печатными буквами надпись: «Хочу тебе врезать своими губами по твоей чёртовой красивой челюсти». 

— Ну, чего там? — спрашивает Позов, уже к кусочку картона тянется, но Антон  ёрзает на месте, убирает бумажку в задний карман и мотает головой. — Что, девчонка рыжеволосая с первого курса? Да, знаем мы, как она за тобой бегает, видели. 

— Уж лучше бы девчонка, — бубнит Антон себе под нос и исподлобья за светящимся Арсением наблюдает. А тот даже виду не подаёт, читая открытку за открыткой, пока до предпоследней не доходит, на которой и останавливается. 

— «Я готов целовать твои ботинки, которыми ты пинаешь меня по заднице», — с выражением читает он, и ребята начинают смеяться, Шастун подхватывает через несколько секунд, пока щёки краснеют, а руки мелко дрожать начинают, что не укрывается от Арсения. — Что, тремор начался в таком юном возрасте? У меня, кстати, тут внизу ещё одна подпись. Если бы я хорошо знал информатику, то сказал бы, что это — девятый шрифт. 

— Ну да, у тебя такое зрение, что даже огромный плакат перед своим носом бы не заметил. 

— Шастун, правда или действие? — Мысленно плюнув на колкость, спрашивает Попов и смотрит-смотрит-смотрит, словно в самую душу. 

— Ты с ума сошёл? Я не буду в идиотскую детскую игру играть, — шипит Шастун, сжимая кулаки. — Ещё бы в «жмурки» предложил сыграть. А чего, как раз по твоему развитию. 

— Шаст, это у него на валентинке написано, — говорит Серёжа спокойно, взяв из рук Арсения открытку. — Прямо так и написано. Ну, только без твоей фамилии, конечно. Но сути не меняет. Кажется, это ты на... 

— Правда! — Перебивает Антон Матвиенко, краснея уже до кончиков ушей, нижнюю губу закусывает, взгляд в пол опускает и внутренне начинает паниковать. 

Что Арсений может спросить? И как он догадался, что написал эту валентинку Шастун? Его размашистый идиотский почерк сдал? Конечно, Попов, как староста группы, часто тетради раздавал и видел, как Антон ведёт записи, как пишет лекции, какие пометки делает. Шастун мысленно посыпает голову пеплом, глубоко вздыхает и делает четыре больших глотка из бутылки, сразу же запивает колой и резко выдыхает. 

— Почему ты меня ненавидишь? 

Арсений опять слишком пристально смотрит. Антону становится не по себе от такого холодного взгляда, мурашки пробегают по телу, а страх ответить чистую правду настолько силён, что Шастун столбенеет, в голове появляется шум и такой громкий, что он заглушает перешёптывания друзей. Антон чувствует тёплую руку на своей острой коленке, словно ото сна отходит , вздрагивает и вскакивает на ноги. Арсений отзеркаливает действие, а остальные отшатываются, боясь, что начинающаяся гроза может задеть сверкающими молниями. 

— Почему я тебя ненавижу? Да ты мажор, который живёт за счёт своих богатеньких родителей, на платке учится и поэтому даже не боится, что его отчислят, потому что каким-то образом сдаёт экзамены и курсовые, — начинает Антон, подходя ближе, почти что нос к носу. 

— Но они-то со мной дружат, — спокойно отвечает Арсений, рукой указывая на внимательно наблюдающих за ними ребят. — Так что не неси бред. 

— Потому что ты тщеславный, любящий внимание только к себе. Ты всё забираешь у людей, всё их время. Они только тебя слушают, — Антон тычет в грудь Попова указательным пальцем. 

— Ну да, я ведь не сижу в компаниях с видом обиженного шарпея, — усмехается Арсений. — Ты правду-то расскажешь? Мне кажется, я её знаю. Может, сам поведаешь всем? 

Антон шумно выдыхает через нос, морщится, кулаки сжимает, хочет уже прописать в это красивое личико, кулаком проехаться по ровному ряду верхних зубов, после повалить на землю и ногами избить. Та дурацкая обида с первого курса въелась в память, разлилась с кровью по всему телу, во все органы пробралась, каждая клеточка пропиталась этим гневом, который за два курса вылился в настоящую агрессию, а ответная реакция Арсения не заставила долго ждать. 

— Ну, боишься, что все узнают, что ты гей? — С мягкой улыбкой говорит Арсений, очки снимает, бросает их на расправленный диван и на полшага назад отходит, чтоб уж наверняка. — Боишься, что от тебя отвернутся? Страшно, что раскроют твой гаденький секретик? Ай, ой, я же его сам сейчас раскрыл, -- и театрально рот ладонью прикрывает, делая виноватое лицо.

Антон столбенеет, губы поджимает, взгляд опускает, рассматривает тупую надпись на футболке Попова — юность действительно хуюность, — боясь посмотреть ему прямо в глаза. Да даже сил нет, чтобы взглянуть на наверняка раскрывших рты своих друзей, которые словно языки проглотили. 

— Чё вы, блять, замолчали все, блять?! — через несколько секунд говорит Антон, и сам шаг назад делает, обнимает себя за плечи и всё же грустный, потерянный взгляд на довольно улыбающегося Арсения поднимает. — Легче стало? Хорошо, давайте в правду сыграем. Знаешь, почему я тебя ненавижу? Потому что до сих пор помню День святого Валентина на первом курсе. Как ты, чёртов гений, громко прочитал мою записку, а потом показательно разорвал, выбросил клочки в урну и ещё долго смеялся над моими глупыми словами. Ты, блять, меня таким идиотом выставил. Поэтому я напридумывал, начал тебя задирать. А ты знал, знал, что это я написал! А я тебе с самого первого дня знакомства не понравился. Ты так смотрел на меня, словно я, — Антон делает тяжёлый вздох, — словно я предал Родину, — Антон понижает тон, снова шаг вперёд делает и толкает Арсения в грудь. — Этого ты добивался?! Да?! Да я эту грёбаную открытку написал, чтобы тебе вопрос задать. Не такой уж ты и гениальный, раз ты этого не понял. Я бы сам признался, придурок! Пошёл ты! 

— Ну, да, давайте, подеритесь ещё! — слышится голос Лёши со стороны. 

— Если это действие, я его с удовольствием выполню, — цедит сквозь зубы Арсений, смотрит на Антона взглядом, полным решимости.

Шастун сникает, прикрывает потемневшие глаза, пошатывается вдруг, поэтому открывает и в голубые напротив заглядывает. Не может поверить, что после своего признания Арсений продолжает ёрничать, шутить свои шутки несмешные, издеваться. 

— Иди на хуй, — шепчет Антон, поворачивается и уходит из комнаты, перебирается в спальню, громко хлопает дверью и оттуда желает всем спокойной ночи и приятных сновидений. 

Конечно, о сне и речи быть не может, но ехать в двенадцатом часу через весь город в общежитие не хочется. Но ещё больше не хочется сейчас через картонные стены слышать разговоры друзей. 

— Так это он написал? — Спрашивает Дима, забирает валентинку с пола, читает и вздыхает. — Арс, ты такой придурок. Мы все не дураки и замечаем, что вы уже по привычке колкостями на колкости друг друга отвечаете. 

— Придурки оба, — говорит Серёжа, — Арс, ты же сам гей. А к нему прицепился. Ты думал, что мы от него отвернёмся? Из-за этого? Настолько не хотел, чтобы он в нашей компании оставался? Тогда бы и ты из неё исчез, потому что приходишь лишь ради того, чтобы поиздеваться над ним. 

— Не неси чушь, — говорит Попов, наклоняется, берёт сигарету одну, между губами зажимает и поджигает. 

— Это ты чушь несёшь, — говорит Лёша, — врёшь и не краснеешь. Ты тупой, как валенок. Иди извинись, а то так последнего врага своего потеряешь. 

— Может, это ты на хуй пойдёшь? — Попов тушит только что зажжённую сигарету, перешагивает через ноги Димы и через пару минут громко хлопает дверью, заставляя Антона вздрогнуть, но не повернуться к вошедшему. 

Обида, отчаяние и агрессия обволакивают всё тело, словно укрывая одеялом с ног до головы, но не давая шанса раскутаться, сбросить его, чтобы вдохнуть кислорода. А ещё липкий страх просачивается прямо через кожу, отчего становится ужасно неуютно. От Арсения сейчас можно ожидать всё что угодно, он может как ударить, так и очень сильно вмазать, да хоть подушкой задушить. Поэтому Шастун даже не двигается, притворяясь простынёй. 

— Шастун, — голос Попова звучит слишком громко в звенящей тишине, — Шастун, посмотри на меня. 

Антон всё ещё лежит неподвижно, только дышит учащённо, с каждым вздохом понимая, что кислорода не хватает, а до истерики остаётся пара минут. 

— Шастун, — Попов вздыхает, ступает на кровать коленом, ложится с Антоном рядом и обнимает поперёк живота, прижимаясь к его спине грудью. — Ну я же не знал, что ты из-за того случая обижаешься и ненавидишь меня. Я думал, что это всё из-за того, что я экзамены сдаю и место чьё-то занимаю... 

— А ещё потому, что ты придурок, — шепчет Антон, хлюпает носом и жмурится, но снова открывает глаза, потому что на вертолёте пока что не хочется кататься. — Я думал, что если буду тебя ненавидеть, то это чувство затмит другое, ну... Влюблённость. А получается, что чем больше я тебя ненавидел, чем больше хотел, чтобы ты ушёл, тем больше хотел тебя видеть и находиться рядом, кидая колкость за колкостью. 

Антон глубоко вздыхает, понимая, что его чувства не могут быть взаимны. Если Арсений бы любил, то он, как вполне себе эмоционально стабильный человек, уж точно бы не отвечал, не замечал весь этот негатив. 

— Шастун, я такой же, как ты, — шепчет Попов Шастуну на самое ухо, — я тоже веду себя, как идиот. Прости за ту валентинку. Я не умею принимать комплименты и правильно отвечать на чувства. Я думал, как ты, что моя ненависть... 

— Арс, правда или действие? — Перебивает Антон, своей рукой легко сжимая ладонь Арсения у себя на животе. 

— Правда, — усмехается Арсений. 

— Почему ты называешь меня по фамилии? 

— Может, я пробую её на вкус и мысленно добавляю своё имя после твоей фамилии? — Отвечает Попов вопросом на вопрос, чмокает Антона в затылок и зарывается носом в волосы. — Насколько глупо это звучит? 

— Настолько же, насколько наши перепалки, — тихо смеётся Антон, поджимает ноги и вздыхает. — Будешь тазики мне ночью менять? 

— Ещё и по головке обещаю гладить, — отвечает Арсений, прижимаясь сильнее. 

А утром Дима выглянет из-за угла и увидит, как Арсений на кухне ласково гладит Шастуна, сидящего у него на коленках  по волосам, скармливая солёный «Доширак», так как именно он спасает от похмелья, восстанавливает солевой и водный баланс и на самом деле помогает после ночных игр в дракона в зелёный тазик.