«Я понял, что значили его слова: делиться любовью»
@psihoziumАндрею Медыньшу 47 лет. После службы в Афганистане он принял сан и создал первую в Латвии христианскую общину для алкоголиков и наркоманов. Так он выполнил завещание своего погибшего товарища.
ФОТО Andrejs Strokins
«До той роковой ночи я хотел быть садовником. Прекрасная профессия, я еще в школе попробовал. И даже успел поработать немного перед армией – чуть ли не главным в городе по этой части! А еще я играл на органе, у нас в церкви – где же еще. Но я верующим не был, ходил туда скорее из чувства протеста. Ведь в церковь нельзя было нам, советским детям. Семья у нас, кстати, многодетная и очень дружная. У меня восемь братьев и сестер. А для призыва это самое то: чем больше детей, тем скорее тебя отправят в горячие точки. У меня были возможности, что называется, откосить – но я отказался. Братья мои служили, неловко было перед ними, да и сам я считал, что это неплохая школа для мужчины..
Тем более, нам не говорили, куда отправляют. Когда выяснилось, что в Афганистан, понял одно: родители знать не должны ни в коем случае! У меня был товарищ, в Германии служил. Я свои письма родителям переправлял ему, чтобы он из Германии пересылал их в Латвию. Ну, конечно, я рисовал картины маслом. Сижу, мол, в ленинской комнате, телевизор смотрю. Вечером у нас баня. В таком духе. А однажды в госпитале провалялся несколько месяцев, в коме даже был – вышел и забыл, на чем я в письмах остановился. Вот ужас был!
Это случилось в сочельник, 24 декабря. Меня и еще одного парня назначили в караул. Жаркий, знойный день... Нас отвезли и оставили охранять цистерны с горючим. Горное ущелье – и мы вдвоем. Я все время в мыслях со своими домашними: представлял себе, как они поехали в Ригу, в Собор святого Екаба, как вечером соберутся за праздничным столом – и братья, и сестры, – а я вот сижу здесь в горах... Почему? Вроде бы я должен что-то охранять, но на самом деле что мы вдвоем можем? Мы дежурили по очереди. Один спал, другой на вахте. И вот мой сослуживец собрался отдыхать, а я ему: «Нет, нет! Это что же получается – ты будешь спать в рождественский сочельник, а я на тебя смотреть? Не пойдет! Давай хотя бы в шахматы сыграем». Он знал, что я настырный, поэтому согласился. Правда, неохотно. «Ладно, – говорит, – давай одну партию быстренько и спать». Мы уселись на два камня, посередке положили еще один, побольше, на нем разложили доску с карманными магнитными шахматами (я их всегда носил с собой). Я еще не знал, что это последняя партия в моей жизни. Товарищу выпало играть белыми. Он ходит первым – и в эту же секунду раздается выстрел. Товарищ мой сидит там же, где сидел, только становится вдруг как-то ниже... Мой калашников прислонен к стене. Бежать за ним бессмысленно: одно движение – и ты мертв. Я просто жду следующего выстрела. Уверен, что он по мою душу грянет. Мы привыкли жить под прицелом. И вот проходит мгновение... Другое... И ничего не происходит. Парень напротив меня опирается на руки, валится. Конец, думаю. Следующий – я. И вдруг мне становится все равно. Ясно, что это последние минуты моей жизни и провести их я должен рядом с умирающим. Я очень спокойно поднялся, подошел к несчастному. Он уже истекал кровью... Я поднял его за подмышки, чтобы оттащить под навес... Но когда стал поднимать... Господи, это была разрывная пуля, и нижняя часть туловища была полностью оторвана... Помню, закрыл лицо от ужаса. Зачем я не пустил его спать, дались мне эти шахматы! Мне показалось, что у него началась агония, предсмертный бред... Но он сказал отчетливо: «Андрей, я скоро буду счастлив. Но если тебе все же доведется вернуться домой, никогда не оставайся в своей любви эгоистом, делись со всеми, кто будет вокруг». Я латыш, по-русски понимал не все. Да и шок был сильным. Так что я не сразу вспомнил его слова – потом, когда вернулся. Но вспомнив, честно пытался расшифровать – что значит не быть в своей любви эгоистом?..
Когда пришел срок демобилизации, я был уверен, что самое страшное позади. Конец службы совпал с выводом войск из Афганистана. Мы думали, что полетим из Кабула на самолете. Но было решено выходить пешком. И вот тут я понял, что не дойду живым. И не я один – все писали прощальные письма. А я провел всю ночь в разговоре… с Богом. Неожиданно для себя. В первый раз. Я сказал Ему: если я выживу, если дойду невредимым – отдам всего себя служению. Иначе нет смысла в жизни. И я дошел! Уже в России в поезде у меня, правда, украли мои награды. В Риге чуть не упекли на гауптвахту за неуставную выкладку. Но я живой!
Первое, что я сделал в Риге, – еще не добравшись до родного города, прямо с поезда отправился в костел. Я уже знал – другого пути у меня нет. Послание друга расшифровано. Все, что мне надо сейчас, – это разрешение поступить в семинарию. Вернее, справка, что я в ней учился до армии, чтобы экзаменов не сдавать. Падре мог не дать ее, конечно, но я предусмотрительно сначала сел за орган. Справка была у меня в кармане! Еще одно испытание – семья. Стать священником – значит лишить родных хоть какой-то карьеры (так отчасти и получилось: отец положил партбилет на стол, у брата возникли проблемы). Пытались отговорить – тут ведь меня и работа ждала, и даже квартира. Но времена уже поспевали новые, да и правило у нас в семье было – уважать решение другого.
«В костеле я сначала сел за орган. Справка была у меня в кармане!»
Я окончил семинарию, принял сан и получил католический приход в Курземе – области традиционно протестантской. Католиков приходилось собирать по окрестностям: я ездил по хуторам, предместьям, служил для них литургию. Мне нравилось. Открыл еще шесть приходов. Потом решили строить храм. На средства моей семьи и католической церкви было куплено старинное поместье в Брукне. Мы его долго реставрировали, а сначала просто очищали – в советское время там был свинарник. И вот, когда там уже можно было проводить службы, я вдруг представил себе жизнь священника. Литургия – уединение – еще служба. Это не для меня, подумал я. Я в такой большой семье рос. Не смогу я один. Мой наставник советовал вступить в монашеский орден – все-таки община. Пока я думал, зашел ко мне мальчик. Больной. Наркоман. Попросил приютить, а на самом деле – спасти. Я его оставил. Через пару дней еще один приходит. Сговорились, что ли, думаю, – но оставляю. Они у меня живут, им нравится. Но я же не врач, у меня терапия одна – молитва и труд. В пять утра подъем, окунаемся в прорубь или реку. Уборка. Три часа молитвы. Потом за работу: у нас хозяйство свое, стройка. Смотрю – неделю держатся, другую, месяц. И я стал принимать к себе взрослых – таких же несчастных, больных. Чаще их, конечно, приводят родственники. У алкоголиков и наркоманов обычно нет критического отношения к своему состоянию. Они до последнего не признают своего диагноза, уверены, что завяжут в любую минуту. А для меня вот эта самая минута – и есть козырь. Решил – значит, делаешь не с понедельника или с утра, а сейчас! Тогда получится.
Сейчас в общине установился регламент: два года живут тут мои собратья, трудятся, мы много разговариваем. Человек двадцать: разного возраста, вероисповедания, разных национальностей. Потом они уходят, многие – укрепившись в вере, в своих силах. Каждый из них для меня – и испытание, и подарок Всевышнего. Так продолжается уже шестнадцать лет. Однажды я понял – вот она, моя община, семья моя. Вот что означали слова товарища – делись своей любовью. Для меня лучшего способа нет. Лучшего способа быть счастливым».
Понравилось? Ещё больше статей на нашем телеграм канале