«Я поняла, что в слове “лесбиянка” нет ничего плохого». Интервью певицы Гречки

В начале июня Настя Иванова, больше известная под псевдонимом Гречка, выпустила песню «больше чем» — искренний и даже болезненный рассказ о любви к девушке. А скоро обещает выпустить целый альбом, посвящённый сапфической любви. С таким репертуаром провести концерт в России ей не дадут, но Настя там больше и не живёт: после начала войны она уехала в Грузию, где сейчас работает над новыми альбомами.

Поговорили с Настей о новом релизе, положении ЛГБТК-людей в России, списках запрещённых артистов и покаянных визитах молодых российских артистов к Екатерине Мизулиной.

Что происходит сейчас, в июне 2023 года, в вашей жизни, что вы решаете выпустить песню о любви к женщине?

Каминг-аут я сделала в 2021 году. Тогда у меня были первые и очень важные отношения с девушкой, я их два года скрывала ото всех. Мы не рассказывали о них даже друзьям и прикидывались подругами.

Это очень повлияло на отношения, мы расстались. Тогда мне было очень больно, внутри загорелся какой-то огонь, и я поняла, что не могу молчать. Я рассказала всем, что у нас были отношения. Сначала друзьям, потом менеджменту, потом аудитории. 

Постепенно с 2021 года это развивается всё больше, становится всё ярче. Сейчас я хочу говорить об этом в песнях, многие из которых и так посвящены девушкам. Я понимаю, что меня слушают многие ЛГБТК-парни и девчонки, и для них это яркая поддержка. Вообще в России мало кто говорит о своей ориентации, даже среди молодых.

Я сходу не назову известных открытых ЛГБТК-музыкантов и музыканток в России. Такое ощущение, что их нет.

Скорее всего, их и нет. Многие любят прикрываться «бисексуальностью», и я тоже сначала так делала. Только в 2022 году я приняла свою ориентацию лесбиянки. Я всегда это знала, мне просто стыдно было об этом говорить. Само слово «лесбиянка» в России считается оскорбительным, в школе могут унизить, назвав лесбиянкой или лесбухой.

В 2022 году я переехала в Грузию и познакомилась со своей новой девушкой. Она более смелая, более открытая. Познакомившись здесь со многими людьми, я поняла, что в слове «лесбиянка» нет ничего плохого. И в итоге я сказала: «Это правда». Нет никакого смысла говорить, что я би, чтобы меня приняло общество.

Ваша последняя песня «больше чем» посвящена вашей девушке?

Нет, я не посвящала её девушке — она о расставании в 2021 году. Раньше, до 2023 года, мне было бы стыдно такое выпускать: все бы подумали, что я так хочу просто аудиторию больше собрать. 

Но потом я написала правдивый текст о том, как я себя чувствую. Мне хотелось написать всё как есть; о том, какой страх я чувствую. Как всем на это плевать. Мне нельзя было показывать, что я люблю кого-то, на протяжении 21 года. Любить открыто для меня — это привилегия. И эта песня таким образом и обо мне.

Ваш страх был связан просто с жизнью в России или с боязнью за карьеру?

На карьеру, публичность мне всегда было плевать. Страх был просто из-за жизни в России. 

Я не подвергалась какому-то негативу, потому что всегда скрывала [свою идентичность]. Всегда была «нормальной», стремилась к «женственности». Я могла приподнимать голос, не быть «радикальной», потому что так было удобнее какому-то чуваку. Гасила конфликты. Но страх был 24/7. Мне до сих пор страшно, например, идти со своей девушкой за руку — и по сей день я себя в каких-то вещах ограничиваю. Не знаю даже, когда это может пройти.

Помните ли вы, что вы подумали, когда был принят первый закон «о запрете гей-пропаганды» в 2013 году? Вам тогда было 13 лет.

Как ни странно, да. Мне с самого детства нравились девушки, я с самого детства знала, что я [принадлежу к] ЛГБТ. Я помню все эти забастовки мировых поп-звезд: Мадонна обращалась к ЛГБТ-людям, Деми Ловато что-то сделала, что ей закрыли въезд в Россию (певица во время концерта использовала маску Путина и осудила принятие гомофобного законопроекта. — Прим. ред.). 

Тогда у меня появилось больше страха. Я видела всё это ребёнком и была не согласна. Я больше закрылась.

А что вы думаете о новом законе, который приняли прошлой осенью?

Я думаю, это пиздец, если можно говорить матом. Благодаря этому закону я и хочу выпускать такие песни, как «больше чем».

С этим законом вас легко могут за них оштрафовать. Вы не боитесь?

Ну а как быть? Послать всех на хуй. Я сейчас не живу в России, если ко мне придут штрафы, я не буду их оплачивать. Я не знаю, какие могут быть последствия из-за этого, но затыкаться я точно не буду. В случае, если у меня будут реальные проблемы, если моей жизни будет угрожать опасность, то ЛГБТ-коммьюнити сможет мне помочь. 

Я не собираюсь бояться какую-нибудь [главу «Лиги безопасного интернета» Екатерину] Мизулину или ещё кого-то. То есть мне не страшно и страшно одновременно, но именно это и заставляет меня продолжать мой путь. Музыка ведь всё равно будет доступна, она как-то будет распространяться. А ещё я надеюсь, что появится такие же [артисты], как я, которые не будут останавливаться.

Странная история с Мизулиной: к ней на поклон ходили Инстасамка, Хоффманита и Скалли Милано — молодые артисты, которые в общем-то не зависят от государства, они могут рассчитывать на себя и свои соцсети. Но они приезжают к Мизулиной-младшей, пишут посты в стиле «моё творчество – про традиционные ценности», как это было у Алёны Швец. Что это? Как это понимать?

Я не могу их прямо осуждать: у каждого свой путь, свои страхи. Но лично я их ненавижу. Включая ту же Алёну Швец, которой я восхищалась: когда я молчала, она очень много делала для ЛГБТ-сообщества в России.

Я их презираю. Они осознают, что сейчас происходит в России, но они не думают о том, что случится через 10 лет, что всё закончится. Или, если в их жизни начнётся пиздец, они захотят уехать — только их там (за границей. — Прим.) ждать никто не будет.

А поклонники, которые их в этом поддерживают, — просто дети. Но надо держать в голове, что аудитория переменчивая: сегодня она поддерживает одно, завтра другое. Те, кто сегодня их поддерживают, завтра могут сказать: «А мы считаем, что вы продались». А артисты вроде меня не будут их никогда поддерживать. Жалости ноль, понимания ноль.

Настя, вы сейчас в Грузии живёте? Как вы там себя чувствуете?

Да, в Грузии я чувствую себя свободно. Но, честно, мне бы хотелось уехать. Я не вижу себя нигде, кроме Америки. Там много возможностей. После Москвы, после России Европа кажется мне очень маленькой, так что я не знаю, где бы там я хотела оказаться. Для меня Нью-Йорк — это центр мира.

Ваш переезд — это уже план или пока только мечта?

В принципе, это план. Просто я займусь им чуть позже: для меня сейчас главное — это выпустить два альбома, которые, я надеюсь, выйдут в этом году. Мне нужно сосредоточиться на чём-то одном.

Вы приезжаете сейчас в Россию?

Я приезжала один раз в прошлом году, чтобы сделать загранпаспорт. Больше не планирую — особенно после трека «больше чем»: никто не знает, когда и кто захочет до меня докопаться. Не хочу, чтобы мне внезапно не дали штраф, чтобы я не могла выехать из страны, пока не оплачу его.

Примерно год назад «Фонтанка» опубликовала список запрещённых артистов. Все — сплошь достойные люди, которые высказывались против войны или как-то ещё показывали свою антивоенную позицию. За что, как вы думаете, включили туда вас?

Ещё до войны у меня были сорванные концерты. Я нахожусь в этих списках аж с 2019 года. 

Причин, вероятно, две. Первая как раз относится к тому времени. Я из Кингисеппа в Ленинградской области. В восьми километрах от города хотели построить мусороперерабатывающий завод. Люди начали узнавать про него больше — и так выяснилось, что туда будут тащить весь мусор из Питера и Ленобласти. И мусор планировали не перерабатывать, а просто сжигать, а весь дым бы тогда полетел как раз в сторону Кингисеппа.

Люди в Кингисеппе выходили на небольшие митинги с простым требованием: «Нет заводу». Я вмешалась в эту ситуацию, рассказала об этом в своих соцсетях, добавив, что у мэра есть условка. Кингисепп — маленький город, все друг друга знают, так что это не было каким-то секретом. Короче, начался кипиш, об этом написали СМИ. [Губернатор Ленинградской области Александр] Дрозденко потом написал мне: «Анастасия, вы не разбираетесь». Но, кстати говоря, завод перестали строить. 

Вторая — это поддержка Навального. Активно я начала поддерживать Алексея после его возвращения из Германии. Я была на всех митингах, требовала его освобождения.

А как работают эти запретительные списки? Вот, допустим, в них попадает артист. Что происходит дальше? На каком этапе становится понятно, что провести концерт невозможно?

У меня однажды было так: начался концерт, и за 5 минут до выхода на сцену приходит менеджер и говорит, что на площадке появилась полиция. Это было в 2021 году в Питере. В итоге я вышла с одной песней, после чего ушла со сцены.

Когда я последний раз приезжала в Питер, мои друзья как раз устраивали вечеринку. Они хотели позвать меня выступить с DJ-сетом в клубе «Время N». Но в клубе прямо сказали: нельзя. Им [чиновники] выдали список артистов, чьи концерты запрещено проводить. Даже тайно не получится такое организовать — ведь фото всё равно будут в соцсетях, и к ним (организаторам. — Прим.) потом всё равно придут. То есть получается, что это площадкам, организаторам нельзя брать меня. Иначе у них будут последствия. И я думаю, что так это работает у всех.

Когда ваши концерты начали срывать? Вы помните, когда был последний без происшествий?

Без происшествий я выступаю за границей — в Грузии, Сербии, Израиле. В России последний концерт без происшествий был в Москве. Он состоялся сразу после того, как моё выступление сорвали в Санкт-Петербурге, так что мы переживали. Но в итоге всё было хорошо, на нас в тот раз, видимо, забили. Да и я не такая популярная, чтобы гасить меня со всей силы. Они могут это делать, когда захочется. Когда нужно, когда что-то взбесит.

Какими были ваши концерты за границей? Как реагирует аудитория? Есть ли разница с Россией?

За границей много осознанных людей, которые приходят на мои концерты. Они понимают, что происходит здесь и сейчас. В основном, это взрослые люди: подростков на моих концертах было очень мало. Поэтому я чувствовала, что можно и поговорить по-взрослому. При этом людей в целом было не очень много, так что я могла поболтать с каждым из них, сделать фотографию, обменяться контактами. 

В России я чувствовала себя иначе. «Да, я выступила, я звезда». Это не звёздная болезнь, скорее, просто дистанция. За границей ничего такого нет. Даже если я стану популярнее и буду собирать залы больше, я всё равно буду по-другому к концертам относиться.

Много артистов, которые уехали из России, сейчас выступают за границей. Они не ограничены рамками цензуры, могут более-менее свободно общаться со своей аудиторией — и у них за счёт этого как будто заново складывается карьера, появляется возможность выйти на новую аудиторию. Вы чувствуете, что с вами то же самое происходит?

Я не рассчитываю на какую-то популярность — мне просто хочется, чтобы больше людей услышали мою поддержку. Чтобы они услышали, что они не одни. Это касается и ЛГБТ-людей, и тех, кто выступает против войны.

Сейчас я сижу дома и работаю. Я не могу ничем заниматься, пока не выскажусь, не сделаю заявление своим слушателям, власти. Я не думаю о карьере и концертах. Конечно, мне бы хотелось выступать, но мне хочется играть ту музыку, которую я сейчас пишу. Мне очень важно высказаться, потому что я чувствую, что ещё этого не сделала. Следующий будет антивоенным. Там всё будет офигенно!

ЛГБТ — это большой набор тем и проблем. Может быть, вы на чём-то конкретном концентрируетесь в новом альбоме?

На лесбиянческой, сапфической любви! Как лесбиянка я, конечно же, больше поддерживаю лесбиянок и хочу помочь больше им. Для меня это важнее, потому что я вижу, что всё больше девушек осознают, что раньше жили гетеронормативно.

В России есть публичные лесбиянки, которые много высказываются о важных вещах: футболистка Надежда Карпова, теннисистка Дарья Касаткина, журналистка Елена Костюченко. Почему женщины оказываются смелее?

Лесбиянкой быть безопаснее, чем геем.

Из-за сексизма?

Конечно, да. Гетеромужчины решили, что лесбиянки — это сексуально, а геев нужно убивать. Если лесбиянка выглядит маскулинно, если это буч-лесбиянка, то её так же, как и гея, могут убить. А если лесбиянки женственные, если, по мнению гетеромужчин, у них «более норм симпатичная внешка», то тогда, конечно, им всё простят. 

Быть геем в России — это пиздец. Или лесбиянкой с фемоптикой.

Война и преследования ЛГБТК-людей повлияло на вас и вашу музыку. Может быть, что-то ещё?

Да я и не знаю… Я так гналась за хитами всё время, чтобы стать популярнее. Записала хитовую песню «Это не моё», сняла офигенный клип. Я видела, как росло количество слушателей. Я чувствовала какое-то дыхание…

После войны — бам, и нет. Я больше не могу выпускать хиты. Я поняла, что мне в жопу не нужны эти «русские хиты», которые будут крутиться по «Нашему радио», по «Нашему говну», блядь, по всему прочему… Мне не нужно одобрение моей мамы или аудитории её возраста, которая скажет: «Хорошая девчонка!» Да пошли они в пизду! 

У меня вышла злость. Вот что изменилось в моей музыке. Я злюсь на всех. Пошли они на хуй, все эти хиты, все эти блядские ненастоящие страдания в этих песнях, все эти гострайтеры и саундпродюсеры. Меня жёстко ебашит. Теперь я смотрю только на себя и обращаюсь только к себе. Я не ищу никакой хитовости — теперь я считаю, что каждая моя песня, блядь, это пиздец важно.

В России было время расцвета лесбийской музыки — вспомним хотя бы Арбенину и Сурганову. Диана Арбенина позже стала придерживаться «традиционных» ценностей — в интервью РИА Новости она говорила, что женщина не должна лезть на баррикады, пока не сварит борщ на всю семью. Почему так происходит? Почему люди, которые в нулевые годы были смелее, сейчас либо помалкивают, либо, наоборот, уходят в противоположный лагерь?

Да я и не знаю! Слабаки и трусы, наверное. Часто более старшее поколение говорит: «Ну, у меня по молодости это тоже». Это такой намёк, что, мол, у меня тоже пройдёт. Такое говорят даже люди, которым всего 30! Не знаю, что они пережили, сколько стресса, сколько слёз наедине выплакали, чтобы схавать это говно. 

Что будете делать после двух новых альбомов?

Я хочу не умереть. Не покончить с собой — это очень важно. Не спиться. Сейчас очень стрессовая ситуация, труднее стало бороться. С одной стороны, появилось больше открытости, больше свободы. С другой — больше борьбы. Не с собой внутри, а с внешними факторами. Думаю, что в такое время у всех бывают очень страшные мысли — о том, что хочется всё бросить. Я правда хочу пройти через этот период и не потратить свою молодость на мысли о суициде или страхи.

Это единственные мои планы. А всё остальное сложится и будет охуенно.