Waltz длиной в год

Как запускался проект?
27 января 2022 года мы с Гиги в поисках высокогорной деревни поехали на скаут в Бахмаро, селение в нескольких часах езды от Тбилиси. Жители покидают деревню в зимний период, потому что снег в горах высотой доходит до 10 метров – мы увидели это своими глазами, попав в снежный шторм. Меня потеряли коллеги, несколько часов ожидая на рабочий звонок, Гиги к вечеру должен был оказаться дома ко дню рождения сына – но весь день мы провели без связи, рискуя как минимум застрять в горах на пару недель. Не без приключений нам удалось спуститься с горы невредимыми. Но мы поняли, что нашли то самое место. Забегая вперёд, ровно 9 месяцев спустя, 27 октября мы закончилии съёмки “Вальса” сменой в роддоме – на наших глазах родился новый человек. Получается, пока в январе мы с Гиги сквозь снежный апокалипсис искали нашу деревню, где-то в Тбилиси происходило зачатие нашего героя.

В феврале началась война, проект пришлось заморозить. Но неделя за неделей я понимал, что хочется снять его во что бы то ни стало. Летом мы возобновили поиски партнёров. И случилось то, что в любое другое время произойти не могло – наши друзья, два крупных продакшна Stereotactic и Daddy’s Film объединили усилия, потому что поверили в эту историю. Нам повезло до начала войны купить в Москве необходимое количество плёнки Kodak – продюсер Марго Саяпина в ступоре забирала её со склада утром 24 февраля, через несколько недель друзья в ручной клади перевозили её в Грузию. Осенью, когда мы пересобрались и назначили съёмочный период, наш друг Петя Барабака передал нам свой Bolex, его успевали доставить как раз к первой смене в горах, но в суматохе камеру передали без объектива. До мотора оставались считанные часы, меньше суток. Тогда наш продюсер Саша Медведко по московским пробкам рванул за объективом, примчался в аэропорт на ближайший рейс, чтобы через несколько часов из Владикавказа передать объектив эстафетой дальше – как раз к съёмкам. Так, осенью производственная команда собралась в Тбилиси – уже с разных концов света. А я отправился в горы снимать первый документальный блок.

В сценарии много личных переживаний?
Я рос в грузинской деревне, воспитывался в определённом контексте, традициях – конечно, история связана с моим собственным прошлым, моими корнями. Наше родовое гнездо в селе Чхортоли всегда для меня ассоциировалось с чем-то волшебным. Залитая солнцем, бескрайняя роща дядиных орешников. Пруд, где мы рыбачили, и рыба в котором никогда не заканчивалась. Алюминиевый умывальник, наполненный ледяной водой, от которой мгновенно пробуждаешься. Тёплые шершавые руки бабушки. В фильме есть эпизод, когда герой Ачи говорит, что ему мерещится запах матери, в сценарии было ещё уточнение про запах крапивы – так я запомнил, как в детстве за какие-то мои проделки бабушка срывала ветку крапивы и грозила ею в воздухе, никогда не лупила, конечно – одной ветки в её руках было достаточно. Так этот кисловатый растительный запах остался в памяти.

Это такой калейдоскоп воспоминаний, путешествие в комнату прошлого, в которой хочется остаться и наслаждаться теплотой дома детства, где ты был в безопасности и бесконечно счастлив. Из таких драгоценных фрагментов формируются внутренние ощущения тепла и опоры, которые всегда с тобой. 

Персонажи - очень фактурные. Это актеры или стрит-каст?
Мне важно было найти грань, на которой история существует в документальном формате с минимальной постановочной интеграцией, чтобы меня как режиссёра не было видно. У нас три профессиональных актёра – наши главные герои. Остальные участники – не актёры, но их органика помогла заиграть нашему миру, в котором развивается история. Планку существования этого мира задали документальные жители деревень, которых я снимал в горах. Когда мы посмотрели чёрно-белую хронику, стало ясно, каким будет современный мир героев и как мы простоим работу с игровым блоком. В дальнейшем важно было опираться на красоту и целостность существующих персонажей, объектов и вещей.

В поиске исполнителей на роль пары я несколько дней кастинговал молодых грузинских актёров, были очень интересные ансамбли. В итоге к нам присоединились Ачи Макалатия и Вероника Каландаришвили.

Мы старались задействовать в съёмках дорогих музыкантам и нам людей – не из соображений экономии, а чтобы дополнительно наполнить кадры нашими собственными тёплыми чувствами. Так, в разных сценах снялась почти вся семья Гиги – родители, сестра, жена, дочка! На съёмках в Раче помогали родственники Лаши Дохнадзе, музыканта Mgzavrebi – они стали гостеприимными проводниками в это место. Один из наших замечательных локальных продюсеров Нодар Джинчжарадзе сыграл владельца ресторана. На съёмки в ресторане, помимо обаятельных многонациональных персонажей, мы постарались пригласить всех близких, кто был в тот момент в Тбилиси – в этой праздничной сцене даже снялись Олег Трофим, Илья Найшуллер и Манижа, правда, по техническим причинам эпизод не попал в монтаж. 

Линии отца изначально не было в сценарии. Уже в процессе съёмок меня не покидала мысль о давней мечте поработать с Вахтангом Константиновичем Кикабидзе. И он принял наше приглашение, сцену с отцом я написал для него. Но здоровье всё-таки не позволило ему принять участие в съёмках. Нам на помощь пришёл Заслуженный артист Грузии Дато Двалишвили. Уже позже я узнал, что Дато в своё время снимался в “Покаянии” Тенгиза Абуладзе, очень важном для меня фильме, отсылка к которому есть и в нашем “Вальсе” – герой Ачи рассматривает фото матери, сидя на той самой лестнице. Известна байка из мемуаров Георгия Данелии: при жизни Данелия с Бубой договорились, что после смерти обязательно встретятся  в ином мире – там будет озеро, на берегу которого они будут ловить рыбу. Мне хочется верить, что сейчас они рыбачат на своём озере за бесконечными беседами – и, возможно, этот мир похож на тот, что удалось увидеть и запечатлеть и нам.

Как снимали сцену на кладбище? В ней есть местные традиционные маркеры?
В деталях эта сцена также сложила себя сама вопреки некторым ранним задумкам. Тихое пасторальное место на возвышении нашли во время многочисленных февральских скаутов наши локальные со-продюсеры Гиги, Нодар и их команда. Два раза во время повторных осенних скаутов мы обьехали намеченные прежде места: кладбища были те же, но местность выглядела совершенно неузнаваемой, кроме того, затянутой густым туманом – нужной точки, чтобы снимать могилу будто на краю кладбища на вершине горы мы так и не нашли (хотя прежде она была!). Тогда мы вернулись к одному из красивейших мест, что проезжали мимо, и построили могилу на пустынном горном плато – его вы и видите в клипе.

В поиске оградки и заказе плиты с гравировкой нам помогали местные коллеги. На надгробии я попросил написать имя своей любимой бабушки Наиры со словами памяти и любви – само-собой, на грузинском. Годом смерти написали 2022, чтобы символически его похоронить. Несколько дней мы с художником Лёшей Яндовским утверждали макеты красивой грузинской вязи. А когда пришло время забирать плиту, Лёша попросил местного коллегу на всякий случай ещё раз прочесть, что получилось. Оказалось, вместе с именем бабушки они набили и мою фамилию, Кватания. На наш вопрос местные пояснили, что так принято: даже если при жизни женщина не брала фамилиию мужа, то при захоронении на надгробии всё равно писали фамилию рода по мужу. Чей проект? Кватании! Так местные коллеги решили помочь. 

Украшение, которое герой Ачи кладёт на могилу - ритуал, о котором мы также узнали в ходе подготовки почти случайно. Большие ценители ювелирки художник Лёша Яндоский и продюсер Егор Соломатин во время прогулки по Тбилиси зашли в винтажную ювелирную лавку, где им приглянулась эта брошь. Мастер рассказала о традициии: такие праздничные броши женщины носили на кафтанах. После смерти  броши матери передавались  дочери. Если дочери не было – сын клал такое украшение на могилу. 

Ну а про стопку чачи  всё понятно. Добавлю только, что снимать тост и танец мы начали на закате, в горах стало резко холодать – пробирало до костей. Ачи – в кожаной куртке, а мороз уже дубовый. Поэтому чача была настоящая. Уже сняв несколько дублей, мы опомнились, что Ачи позднее вечером ещё сниматься за рулём машины в проездах по городу. Чачу запоздало заменили водой, заварили термос кофе, но, правда, было так морозно, что Ачи быстро пришёл в форму. 

Хотя, как на одном из застолий Гио Дедаламазивили, папа Гиги, объяснял нам местную особенность: "За рулём? Ты сегодня можешь выпить три стакана".

Ты нередко говоришь о грузинском кинематографе. Какие авторы, картины тебя вдохновляют, что оказало влияние на "Вальс"?
Помимо желания представить, где могут находиться близкие ушедшие люди, большим источником вдохновения послужил грузинский кинематограф и его яркие представители: Георгий Данелия, Тенгиз Абуладзе, Сергей Параджанов. Это большие грузинские кинохудожники, режиссёры, которые сильно повлияли на моё восприятие кино. “Цвет граната” Сергея Параджанова, “Паспорт” Георгия Данелии – одни из самых любимых фильмов.

Все эти авторы невероятно сильно любят своих персонажей, сострадают им, сопереживают, сочувствуют – какими бы герои ни были дураками, подлецами, ничтожествами или смешными. Эти авторы всегда находили в своих героях красоту и эстетизировали их даже в каких-то слабостях или проявлениях глупости. Ты как зритель всё равно им сопереживаешь и прощаешь. Потому что авторы изначально любили своих персонажей. Вот, наверное, то, чему меня научили эти великие грузинские художники.

Есть ещё величайший режиссёр, которого весь мир знает по военной драме “Летят журавли” – единственному советскому полнометражному фильму, который получил гран-при Каннского кинофестиваля в 1958. Имя Михаила Калатозова благодаря этому фильму сохранено на века, но мало кто знает, что его настоящая фамилия – Калатозишвили, он этнический грузин. У Калатозова есть прекрасный фильм “Соль Сванетии” (1939) – документальная картина, рассказывающая о жизни общины сванов Ушкули (грузинская народность), расположенной в верховьях реки Ингури. Это такой графичный, чёрно-белый фильм, который в том числе эстетически повлиял на создание “Вальса”.

Почему плёнка?
Плёнка – не дань моде, она стала одним из осознанно выбранных инструментов наряду с подходом к кастингу, локациями и пр. У нас была конкретная задача: стилистически разграничить два мира. Монохромную историю мы снимали на Bolex 60-х годов, который, благодаря огрехам, создаёт ощущение хроники. Arriflex, на которую снималась современная линия, даёт совершенно иную пластику изображения –  оно более чистое, сглаженное. Контрастный стык этих изображений позволяет раскрыться всей драгоценной фактуре, которой так богата Грузия.

Материал из горных деревень очень аутентичный, расскажи, как снимали?
Я всегда испытывал большую симпатию к документальному кино; восхищаюсь документалистами, потому что это самые терпеливые люди. Я сам таким терпением не обладаю и в том числе благодаря нашей работе пытался в себе это качество развить. 

Как уже упоминал, мы снимали в высокогорных деревнях Раче и Бахмаро. Материал набирался по крупицам, с минимальной выработкой за день. На эту часть мы были ограничены тремя банками плёнки, поэтому, прежде, чем нажать на запись, я должен был быстро, но взвешенно принимать решение: что снимать, а что – нет. 

В Рачу мы приехали к родственникам Лаши, одного из музыкантов Мгзавреби. Мы приехали поработать и по возможности оставаться как можно более незаметными. Но там нас встретили как дорогих гостей. Мы переходили от сценки к сценке, от дома к дому, в каждом из которых ждал накрытый стол. Отказаться от приглашения – такой опции в Грузии нет, поэтому после каждого футаджа родственников, детей, соседей приходилось немного выпивать с хозяевами, тост переходил в песню, задушевные разговоры, затем – новые блюда… Но мы не сдавались и продолжали перемещаться по деревне, потихоньку набирая материал. Один из последних кадров, которые я снял – портрет 92-летней женщины на фоне скатерти, висевшей на верёвке, я лишь чуть сдвинул драпировку, а когда в кадр зашла бабушка – всё случилось. Уже на монтаже с этой плёнки обнаружилась последняя сцена – портрет женщины с собакой. Я удивился и посмеялся, поскольку уж этот кадр совсем не помнил, как снимал – настолько переполненным вышел день. 

На самом деле всякий раз нужно было постараться установить камеру так, чтобы герои особо не замечали, что мы снимаем, при этом успеть запустить её в нужный момент. В этом блоке есть чуть более постановочные кадры, когда я открыто просил людей встать перед камерой и сделать простое бытовое действие или движение, но именно пока они готовились – поправляли одежду, волосы, принимали позы – я успевал снять то, что было было нужно нам: документальную фактуру, очень живую, честную. Мы были также ограничены по времени: со дня на день ожидалось наступление сезонных холодов, и жители должны были покинуть деревню на несколько месяцев, спуститься в местность ниже, где обычно зимуют. Поэтому тридцать минут этого материала – особенно ценные. Чудо, что нам удалось зафиксировать это хрупкое безвременье.

Самый запоминающийся момент на съемках?
Момент рождения. С самого начала я был уверен, что хочу снимать естественные роды, документально. В ходе подготовки мы поняли, как сложно спланировать подобную съёмку. Роддом, в котором согласились нам помочь, специализируется на родах путём кесарева сечения – по сути, это плановая операция, её время чётко прогнозируется.

В утро перед съёмками мы шутили, кто из нас первым упадёт в обморок. В родильной палате нас было трое: я, оператор-постановщик Андрей Краузов и механик камеры. Мы волновались, стояли, не дыша, прижавшись к стене. Андрей снимал практически одним дублем, фокусник каким-то чудом крутил фокус, я бубнил, какую крупность взять. Когда начались роды, у всех побежали мурашки, мы были потрясены процессом появления новой жизни на свет: первые движения человека, первый взгляд, крик – настолько хрупкое чудо человеческой жизни. Увидеть это чудо своими глазами – бесценно.

Оглядываясь назад - чему тебя научил прошедший год, проведя через этот проект?
Как у снаряда есть зона поражения, так война оказала в том числе и эмоциональное воздействие на огромное количество людей. Как радиациия, это чувство проникло глубоко внутрь каждого из нас и распускает метастазы, разрушает изнутри. Помимо внешних чудовищных разрушений, которые мы видим в Украине, огромное количество людей получили серьёзные эмоциональные ранения, наблюдая за происходящим, чувствуя своё бессилие против этой ситуации, не имея возможности повлиять. И на этом чувстве преодоления в попытке снова влюбиться в саму жизнь, в окружающих, я отправился в это путешествие – вместе с великолепной командой, каждый в которой абсолютно также проходил сопротивление, потому что все мы в один момент оказались разрушенными, уничтоженными. Но начинать заново, не сдаваться, продолжать жить эту жизнь точно стоит усилий. И где, как ни в Грузии, можно заново влюбиться в людей и найти смысл жизни. Работа над “Вальсом” стала целительным пространством для всех участников. Каждый понимал, как важно заполнить пространство проекта своей любовью, своим участием, сопереживаниями, эмоциями.

Сейчас я работаю над двумя полнометражными картинами. В обозримом будущем мне важно снять фильм на грузинском, потому что “Вальс” стал первым шагом к смыслам, культуре, которые меня интересуют и волнуют. И я сделал этот шаг осмысленно. Теперь мне важно продвинуться дальше, сформулировать для себя пространство нового фильма, зайти в него и начать встраиваться, погружаться в местный контекст ещё глубже, чтобы найти нюансы, которые максимально раскрывают особенности грузинской культуры. Хочу, чтобы зрители увидели и полюбили Грузию такой, какой люблю её и её людей я – какой узнаю её заново и влюбляюсь каждый день.

Спустя год после начала работы над “Вальсом”, монтируя материал, я понимал, что мне хочется как можно дольше продлить эти процессы – чтобы не кончалось это чудесное время. Как будто по окончанию "Вальса" я снова потеряю смысл, и придётся искать новый. Этот проект на короткий отрезок времени сформулировал смысл моего существования. Не только для меня, но для всех создателей эта работа стала терапевтичной, сопряжённой с процессом реанимации любви к окружающему нас миру. И бесконечным признанием в любви к нашим ушедшим близким, которые на какой-то отрезок времени позволили нам поверить в лучшую сторону человечества.

Что ты чувствуешь по поводу результата?
Со дня релиза прошло немного времени, но все эти дни я бесконечно счастлив – насколько можно испытывать подобное чувство в наши дни. На протяжении пути “Вальса” мы преодолели множество препятствий. Когда началась война, всё стало безразлично, включая проект. Но со временем я понял, что у этой работы есть важная миссия – напомнить о ценности человеческой жизни. Таким важным стало осознание, что жизнь – настолько хрупкая. Ты не можешь знать, как закончится твой день – возможно, он будет последним. И вдруг я понял, что  больше всего мне бы хотелось представить, как живут наши ушедшие близкие, увидеться с ними. Захотел представить себе место, где бы они сейчас находились – и почувствовать, что им не хуже, чем здесь, а может быть даже лучше.

Я достаточно мрачно, пессимистично вижу мир. Но в этом году я отказал себе в такой возможности. Мне важно было начать с себя и изменить собственный взгляд, найти свет, который каждому из нас сегодня так необходим. Когда я как зритель посмотрел “Вальс”, то почувствовал внутри неисчерпаемое количество света и испытал чувство очищения. Не скрою, у меня проступили слёзы. И я дорожу тем, что подобный отклик есть и у зрителей.

Mgzavrebi действительно удалось создать песню-портал в какое-то измерение, где мы оказываемся все вместе, в то же время каждый погружается в глубокие личные переживания. Меня поражает реакция зрителей на наш фильм. Некоторые наши близкие и друзья, первые зрители “Вальса”, просто присылали в ответ видео-кружочки или фото в слезах или с заплаканными глазами – без лишних слов. Даже в публичном пространстве я встречал такие “рецензии”. В комментариях и постах многие откровенно, искренне делятся личными семейными историями, воспоминаниями, чувствами. Не стесняются сказать, что для них “Вальс” – лично об их дорогом человеке. Мы посвятили наш фильм своим близким, а зрители – посвящают своим.
Это очень дорого.