Взгляд на Сергея Нечаева из «точки ноль». Часть 4/1: побег из тюрьмы
Алексей Макаров / Издательский кооператив «Напильник»
Итак, после некоторого перерыва возвращаюсь к вдохновленному «Катехизисом революционера» циклу статей «Взгляд на Сергея Нечаева из “точки ноль”». В прошлой части цикла я разобрал идеологическую и организационную эволюцию российских народников 1870-х годов, а также показал теоретические сходства между идеологией организации «Народная воля» и идеями Сергея Нечаева. В этой статье речь пойдет о том, как Исполнительный комитет «Народной воли» собирался освободить Нечаева из Алексеевского равелина Петропавловской тюрьмы и что стало этому препятствием. Я также затрону такую форму практической солидарности с заключенными, как побег, в более широком историческом плане и поразмышляю над тем, как революционное движение может помогать узникам. Как и в предыдущих частях цикла, я исхожу из современной перспективы, рассматривая биографию Нечаева и отношение к нему революционеров прошлого. Я хочу акцентировать внимание на том, что актуально для нас сейчас, во время спада освободительного движения, в период, который я называю, удачно или нет, «точкой ноль».
Как упоминалось в предыдущей статье, в конце 1880 года через революционера Степана Ширяева, помещенного в Алексеевский равелин, Нечаев связался с Исполнительным комитетом «Народной воли» и попросил помощи в организации побега. Народовольцы согласились помогать узнику и начали приготовления.
Побег для российских революционеров не был чем-то новым. Скорее наоборот, такая форма революционной самообороны, как освобождение товарищей из заключения, стала для них школой практического сопротивления власти; эту школу прошли многие будущие участники Исполнительного комитета «Народной воли». Первые акты организованного революционного насилия в 1870-е годы – это именно побеги. Освобождение участника народнического пропагандистского кружка «чайковцев» и будущего теоретика анархизма Петра Кропоткина из Николаевского военного госпиталя в Петербурге летом 1876 года собственно стало той границей, за которой российские революционеры от пропаганды, ненасильственного противодействия власти перешли к вооруженной борьбе с ней.
Этическая необходимость помогать заключенным товарищам привела к тому, что на смену листовкам пришли револьверы. Побег Петра Кропоткина прошел без единого выстрела, хотя участвовавшие в нем имели оружие и были готовы пустить его в ход. Но другое известное предприятие такого же рода, состоявшееся летом 1878 года, – попытка освободить из заключения народника Порфирия Войноральского, – закончилась уже не столь мирно. Описание этой акции сохранилось в мемуарах «Повести моей жизни» одного из теоретиков народовольческого террора Николая Морозова. Войноральского везли к месту отбывания наказания. Под Харьковом группа революционеров, в том числе будущие участники Исполнительного комитета «Народной воли» Софья Перовская, Александр Квятковский, Александр Михайлов, Александр Баранников, Михаил Фроленко и сам Морозов, предприняла попытку отбить его у конвоя. Убивать конвойных не планировалось, стрелять предполагалось по запряженным в арестантскую карету лошадям, а жандармов только обезоружить и связать. На практике пришлось импровизировать. Нападение совершалось ограниченными силами, поскольку всем участникам операции не удалось собраться в нужное время в назначенном месте. Следствием стал неудачный исход операции. В завязавшейся перестрелке жандарм из конвоя получил смертельное ранение, но узника отбить не удалось[i]. Интересно, что крупнокалиберный револьвер, приобретенный Николаем Морозовым и Александром Михайловым для стрельбы по лошадям, менее чем через год, в апреле 1879-го, использовался землевольцем Александром Соловьевым во время его покушения на царя. В предыдущей статье цикла о Сергее Нечаеве я писал, что выстрелы Соловьева стали отправной точкой для формирования организации «Народная воля» с ее стратегией политического террора.
Когда Исполнительный комитет принимал решение освободить Нечаева, «Народная воля» вела систематическую террористическую работу и готовила цареубийство; в соответствии со стратегией организации результатом террористической деятельности должны была стать политическая демократизация. Побеги товарищей отходили на второй план. Но как мы увидим, на освобождение Нечаева народовольцы готовы были выделить значительные силы, что еще раз подтверждает: участники Исполнительного комитета «Народной воли» видели в узнике Алексеевского равелина заслуживающего поддержки революционера. Крайне весомым аргументом в пользу побега стало и то, что под рукой у Нечаева была подпольная организация из сагитированных им тюремщиков.
Прежде чем я расскажу о заговоре солдат, остановлюсь на том, как вообще охранялся Алексеевский равелин. Высшим должностным лицом непосредственно в равелине был смотритель. У смотрителя хранились ключи от камер, и по распорядку нижним чинам запрещалось открывать двери без его присутствия. Выше смотрителя по служебной иерархии находился комендант Петропавловской крепости. Службу смотрителя Алексеевского равелина с 1877 года нес подполковник Филимонов, комендантом с 1876 года был барон Майдель. Нечаев в своих посланиях на свободу, вошедших в статью народовольца Льва Тихомирова «Арест и тюремная жизнь Нечаева», опубликованную в 1883 году в журнале «Вестник ”Народной воли”», оставил характеристику им обоим. О Филимонове узник рассказывал следующий печальный анекдот: «Филимонов перестал отоплять равелин по зимам. Громадное количество дров, поставляемых прежде в равелин, принимается им только на бумаге; из тридцати печек здания протапливаются кое-как только три»[ii]. Эта характеристика выдает в смотрителе отъявленного жулика и вора, позарившегося на казенные дрова. Его злоупотребления несомненно пагубно сказывались на здоровье заключенных, постоянно находящихся в сырых, поросших плесенью казематах. Но, как говорится, нет худа без добра. Впоследствии из расследования о заговоре в крепости станет известно, что в Алексеевский равелин Филимонов почти не наведывался. Соответственно, Нечаеву легче было агитировать солдат. Здесь мы видим наглядный пример того, что коррупция – лучший друг революции, надо только ей умело пользоваться.
С иронией отзывался Нечаев и о Майделе. «Наш комендант похож на ленивого короля меровинга»[iii] – писал он народовольцам. Очевидно особого рвения к добросовестному исполнению служебных обязанностей барон не испытывал, и это конечно же способствовало заговорщической деятельности. Именно при Майделе Нечаев, путем непримиримой борьбы, о которой я писал во второй части цикла, добился некоторых поблажек, в том числе получил право выписывать книги из специального каталога. Это исключительное положение придало ему мистический ореол опальной высокопоставленной особы, «железной маски», чем узник впоследствии умело пользовался для убеждения сомневающихся солдат.
Караульную службу в Алексеевском равелине несли солдаты из специальной команды гарнизона Петропавловской крепости. Но поскольку Третье отделение считало Нечаева особо опасным государственным преступником, то после вскоре после его помещения в крепость к команде равелина были приставлены четыре жандармских унтер-офицера, в обязанности которых входило наблюдать как за узником, так и за политической благонадежностью солдат. Впрочем, когда заговор Нечаева оказался раскрыт, выяснилось, что даже жандармские унтер-офицеры были «развращены» им.
На основании обвинительного акта по делу о заговоре в Петропавловской крепости можно сделать вывод, что почти все солдаты были крестьянами из Архангельской и Вологодской губерний. Сам Нечаев в одном из своих писем давал следующую обобщающую характеристику своим охранникам: «На службу туда (в Алексеевский равелин. – Прим. авт.) назначают солдат безграмотных, самых неразвитых и тупых»[iv]. Но все равно эти люди стали помогать узнику. Как я отмечал во второй части цикла, непреклонная воля и поразительное мужество Нечаева, проявленные им в заключении, расположили солдат к нему. Его непреклонная вера в революцию просто разбила привычный жизненный уклад малограмотных крестьян с российского Севера. Они – темные, несчастные, забитые тяготами и лишениями, привыкшие к безропотному подчинению старшим по званию, просто не могли представить, что можно оплеухой ответить шефу жандармов на предложение о сотрудничестве, а потом с гордой радостью переносить кандалы, издевательства, все лишения, и делать это не ради сиюминутной выгоды, а ради общей цели, социального идеала – народного освобождения. Поэтому неудивительно, что в их мировоззрении Нечаев стал обладателем почти сверхъестественных черт. Похожие явления происходили в прежние века в начале народных восстаний. Повстанцы вдруг начинали видеть «царские знаки» на телах своих предводителей, обычных простолюдинов, которые провозглашали себя законными претендентами на царский престол, пришедшими дать волю простому люду. А Нечаев, доказав свое моральное превосходство над гонителями, пускал в ход свои незаурядные манипуляторские способности, чтобы подчинить сомневающихся. На тюремщиков ведь революционная этика не распространялась. По крайней мере Тихомиров, рассказывая в «Вестнике ”Народной воли”» о приемах Нечаева, никоим образом не осуждал узника. Приведу здесь это описание:
Еще сидя на цепи, он умел лично повлиять на многих из своих сторожей. Он заговаривал со многими из них. Случалось, что, согласно приказу, тюремщик ничего не отвечал, но Нечаев не смущался. Со всей страстностью мученика он продолжал говорить о своих страданиях, о всей несправедливости судьбы и людей. ’’Молчишь... Тебе запрещено говорить. Да ты знаешь ли, друг, за что я сижу!.. Вот судьба, – рассуждал он сам с собой, – вот, будь честным человеком: за них же, за его же отцов и братьев погубишь свою жизнь, а заберут тебя да на цепь посадят, и этого же дурака к тебе приставят. И стережет он тебя лучше собаки. Уж, действительно, не люди вы, а скоты несмышленые...” Случалось, что солдат, задетый за живое, не выдерживал и бормотал что-нибудь о долге, о присяге. Но Нечаев только этого и ждал. Он начинал говорить о царе, о народе, о том, что такое долг и т.д.; он цитировал священное писание, основательно изученное им в равелине, и солдат уходит смущенный, растроганный и наполовину убежденный. Иногда Нечаев употреблял другой прием. Он вообще расспрашивал всех и обо всем и, между прочим, узнавал иногда самые интимные случаи жизни даже о сторожах, его самого почти не знавших. Пользуясь этим, он иногда поражал их своею якобы прозорливостью, казавшейся им сверхъестественной. Пользуясь исключительностью своего положения, наводившею солдат на мысль, что перед ними находился какой-то очень важный человек, Нечаев намекал на своих товарищей, на свои связи, говорил о царе, о дворе, намекал на то, что наследник за него...[v]
Кроме того, после установления контакта с Исполнительным комитетом «Народной воли» у Нечаева появились деньги. Теперь солдаты могли исполнять те его поручения, которые требовали значительных материальных затрат. А самых несговорчивых можно было просто подкупить.
Впрочем, Нечаев не только интриговал, лгал о покровителях и давал взятки. Он разъяснял солдатам революционные идеи, и какая-то часть нижних чинов из команды Алексеевского равелина к моменту раскрытия заговора действительно искренне сочувствовала освободительному движению. Об этом свидетельствует тот факт, что после провала созданной Нечаевым организации у некоторых солдат были изъяты номера газеты «Народная воля» и народовольческие прокламации[vi]. В записке Нечаева, найденной у Андрея Желябова после ареста и расшифрованной впоследствии Департаментом полиции, солдаты характеризуются следующим образом: «В бога они (солдаты) не верят, царя считают извергом и причиной всего зла, ожидают бунта, который истребит все начальство и богачей и установит народное счастье всеобщего равенства и свободу»[vii]. Нечаев переписывался с Желябовым в январе – феврале 1881, до самого ареста последнего. В этот период, по свидетельству самого узника, его самые верные помощники из числа солдат помогали не ему лично, а делу «народного счастья». Для униженных с самого рождения властью и богачами, угнетенных государственной службой крестьян в мундирах встреча с Нечаевым очевидно стала настоящим лучом света, открывшим глаза на весь ужас, несправедливость существующего порядка. Бесправный заключенный, которого власть обрекла на угасание, медленно подступающее безумие в каменном мешке, достучался до их сердец и показал им путь к уничтожению зла – «истребить все начальство».
Отвлекусь ненадолго от Алексеевского равелина и вернусь к нашей «точке ноль». Трудно не задуматься о том, насколько система охраны в местах лишения свободы доведена до совершенства в наши дни, как сильно российское государство смогло затянуть веревку на шее у всех непокорных, у каждого, кто бросает этому государству вызов. Ведь организация Нечаева – не единственный подобный случай в дореволюционной России, хотя масштабы заговора в Алексеевском равелине впечатляют. Борис Савинков так описывал охрану севастопольской гауптвахты, где в мае 1906 года он ждал смертного приговора: «Во всех ротах были солдаты социалисты-революционеры, социал-демократы и просто сочувствующие революции, были также и унтер-офицеры, входившие в революционные военные организации»[viii]. Наличие большого количества сторонников революционного дела среди охранников позволило Василию Сулятицкому, вольноопределяющемуся и члену Партии социалистов-революционеров, благополучно вывести Савинкова за пределы тюрьмы и тем самым спасти его от виселицы. Другой известный случай, когда тюремщик, а точнее, тюремщица, оказала неоценимую помощь революции – побег 13 узниц Московской женской каторжной тюрьмы летом 1909 года. Среди бежавших были такие выдающиеся революционерки, как максималистка Наталья Климова и анархистка Мария Никифорова. Организатор побега, эсер Исидор Морчадзе, смог сагитировать молодую надзирательницу Александру Тарасову, остро переживавшую, вплоть до мыслей о самоубийстве, уход жениха. Уже после революции в журнале «Каторга и ссылка» был опубликован рассказ Морчадзе о том, как это произошло. Приведу здесь отрывок из него:
Я быстро подружился с Тарасовой и вскоре убедил ее в том, что не стоит из-за этого (уход жениха. – Прим. авт.) кончать самоубийством, что в жизни, кроме любви личной, есть другая любовь, более большая, важная и красивая, а именно – любовь к народу, что за любовь к народу, за его освобождение и счастье и сидят у них в Новинской тюрьме политкаторжанки, что пусть лучше она поможет нам вырвать их из тюрьмы, что таким путем личная любовь и личная обида будут сторицей вознаграждены любовью народной, любовью к угнетенным и что, став на этот путь, она сама поразится потом своей мысли о самоубийстве, и т.д. и т.д.[ix]
Бежавшие каторжанки впоследствии считали Александру Тарасову, которая была вынуждена скрываться вместе с ними за границей, настоящей революционеркой, полностью порвавшей со своим надзирательским прошлым. Заметны сходства между тем, как Морчадзе агитировал Тарасову, и как Нечаев привлекал на свою сторону охранявших его солдат. В обоих случаях революционеры использовали ставшие им известные подробности из личной жизни охранников (и охранницы) для того, чтобы сблизиться с ними.
К чему это отступление? Конечно, в царской России подавляющее большинство тюремщиков беспрекословно выполняли любые приказы начальства, прислуживали палачам на эшафоте, избивали и пытали узников, одним словом, были врагами революции. Но находились и такие, как солдаты, помогавшие Нечаеву, или охранники с севастопольской гауптвахты, или надзирательница Тарасова. Крайне редкие, но все-таки исключения, появлявшиеся то там, то тут. Можно ли представить, чтобы в современной российской системе ФСИН нашлись бы такие, кто под влиянием агитации, уговоров, голоса собственной совести или даже каких-то хитрых манипуляций согласились бы помогать политическим заключенным? Не согласятся даже за большие деньги, в лучшем случае в «черном» СИЗО или лагере телефон пронесут для политического узника по обычному тарифу. А о какой-то искренней симпатии речи и быть не может! Идеологически сегодняшние ФСИНовцы обработаны куда крепче, чем охранники царских времен. Для чего-то хорошего они полностью потеряны, там, как горбатого, только могила исправит. Они полностью отождествляют себя с властной кастой, основная задача которой – на корню пресекать любые «непорядки». А главный источника «непорядка» – всевозможные радикалы, те, кто выступают против бесчеловечной системы. Современные ФСИНовцы не представляют себя вне карательного аппарата, и то, что в ряде регионов страны эта позорная профессия передается из поколения в поколение, является тому подтверждением. Нынешние тюремщики будут без колебаний выполнять любые приказы власти с еще большей убежденностью, чем их предшественники из империи Романовых. А технические приспособления, используемые в современной тюремной системе, делают это усовершенствованное угнетение еще более изощренным.
Но все равно в той заговорщической деятельности, которую Нечаев вел в стенах Алексеевского равелина, стоит искать источник вдохновения и сегодня. Приближать революцию надо и в тюрьме! Подтачивать серое здание государственной машины можно просто активным распространением информации о происходящем в неволе. Примером здесь может быть заключенный по делу АБТО Иван Асташин, который на протяжении почти 10 лет, несмотря ни на какие репрессии, рассказывал о тюремных и лагерных порядки, о ФСИНовских пытках и издевательствах. В результате честные, неравнодушные люди на свободе могли узнавать, что происходит по другую сторону забора с колючей проволокой. И о том, что даже среди самой беспросветной тюремной мглы есть те, кто отказываются «исправляться» и мириться с бесчеловечным порядком. Революционным группам следует по мере сил участвовать в той борьбе, которую ведут узники. Как при Нечаеве, так и сейчас противодействие тюремной системе является важной формой сопротивления.
[i] Николай Морозов, «Повести моей жизни». Том 2 (Москва 1965), сс. 301 – 302.
[ii] Лев Тихомиров, «Арест и тюремная жизнь Нечаева»// Вестник «Народной воли» № 1 (Женева 1883), с. 143.
[iii] Вестник «Народной воли» № 1, с. 142.
[iv] Вестник «Народной воли» № 1, с. 143.
[v] Вестник «Народной воли» № 1, с. 147.
[vi] Павел Щеголев, «Алексеевский равелин» (Москва 1989), с. 264.
[vii] Щеголев, с. 253.
[viii] Борис Савинков, «Воспоминания террориста» (Екатеринбург 2002), с. 273.
[ix] И. Морчадзе (С. Коридзе), «Организация побега 13 политических каторжанок в 1909 г. С дополнением В. Калашникова» // Каторга и ссылка: историко-революционный вестник. Книга пятьдесят шестая (Москва 1929), с. 89 – 90.