Вышла из душа с желаньем потрахаться

Вышла из душа с желаньем потрахаться

ВНИМАНИЕ. Рисунки к тексту не загружаются на данном ресурсе. Нумерованные рисунки можно скачать здесь: https://yadi.sk/i/8l-G60LFaTCsCA

Книгу с рисунками можно просмотреть или скачать здесь:
   пдф: https://yadi.sk/i/WbUK-wQvaLcNdw
   ворд: https://yadi.sk/d/J_uB9H6O58vqhw

По поводу приобретения 2 книги обращаться: https://vk.com/public202212166



          Альфия Шайхутдинова

          Бардо NON STOP

          или

          Уфимская Книга Мертвых

«Эпос о Гильгамеше» - это… ФРАГМЕНТ ДНК?!!..
«Илиада» и «Одиссея» - это… ДНК?!!..
«Божественная Комедия», «Алиса в Стране Чудес», джойсовский «Улисс», десятки и сотни (а может быть, тысячи и десятки тысяч) иных книг – все это – ДНК?!!...
… Звучит безумно. Но если не так – как объяснить их столь явное «ДНК-подобие»……..

          And she’s buying her Stairway to Heaven

          Lеd Zeppelin

          «Stairway to Heaven»

          Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан

Каждый, кто любит, кто любил когда-то,
И кто еще способен полюбить,
И кто был прав, и кто был виноват,
Кто жить устал, кто страстно хочет жить;
Кто ждал, мечтал, страдал и верил свято,
Кто видел Свет во мраке Ночи, – тот
Пускай прочтет и, может быть, поймет
То, что пока самой мне непонятно…

          Книга первая:
          Пролог и I том

А спать как хочется. Безумно хочется спать. Спааа-ааауа-аахауа-ааа…

- Да ну что ты будешь делать, - отзевавшись, Алек выругался про себя и встряхнул головой, продирая глаза. Так и заснуть недолго.
Дорога почти пустая, унылый лес… встречных машин почти нет, пеших путников тоже не видать. Небо хмурится недовольно, унылый лес вдоль пустынной дороги провожает автомобиль шорохом озябших листьев. Не видно встречных машин, не видно людей, не видно солнца, спрятавшегося за хмурыми рваными тучами, облепившими тяжелый свод неба; тихо и пусто. Пусто и скучно. Так недолго и заснуть, - что фактически чуть не произошло уже пару раз. Алек снова встряхнул головой. Хоть бы стоппера какого зацепить, что ли, все веселее.
Мотор хрюкнул, отзываясь: да, неплохо бы. Только откуда взяться стопперу в этой пустой и скучной, в этой скучной и тихой Вселенной? – Алек снова выругался; он весьма подозрительно относится к хрюкающим, хрипящим, храпящим и ворчащим не по делу моторам. Мда, это явно не «мерс», уаахауаха…

Алек едет на восток. Ex oriente lux, «с Востока свет», говорили древние; Алек едет туда, где свет, где в городе на востоке кто-то ждет его с нетерпением. Что, конечно, изрядно льстит самолюбию, вдохновляет и воодушевляет, помогая держаться в рамках излюбленного, тайно лелеемого образа: преуспевающий молодой человек, вальяжно раскинувшийся за рулем автомобиля, после напряженных – хотя и приятных, чего скрывать, - трудов направляет колеса туда, где его любят и ждут. Не сказать, что все идет по плану: это путешествие планировалось как триумфальный выезд на белом коне, в заработанном наконец цвета сбывшихся грез, цвета девичьих слез «мерседесе»; но сложилось так, что едет он, вальяжно раскинувшись за рулем разбитой и дряхлой «копейки» (заработал-таки, но такие копейки…) Однако наш герой не из тех, кого способен смутить подобный пустяк, - и подобный пустяк не из тех, что способны его смутить. Он – Лев. Сын Солнца. Он молод, энергичен, талантлив; все у него впереди.
Уахауаа…
Все. Впереди. За поворотом.

Уааахауа…
За поворо…- а?

За поворотом, в который засыпающий от томительной скуки молодой человек ухитрился-таки милостью Божьей вписаться, мотор снова расхрюкался. Раскашлялся, как курильщик со стажем. Алек хочет ругаться опять, больше по привычке, но ему уже не до ругани: впереди у дороги маячит зябко ссутулившаяся человеческая фигурка. Еще одна милость Божья. Заметив свернувшую «копейку», видение качнулось навстречу, нелепо размахивая руками. Алек затормозил.
- Вай, - без церемоний суется в приоткрывшуюся дверцу бойкая восточного вида тетка в годах, в ярком платке, с каким-то особым провинциальным изыском повязанном, и в стоптанных мужских сапогах. – Вай, улымщик, маладес. Сапсем замерз я, никто не хощет старуха везти (кокетливо): кому нужен старуха?
Алек смеется. Сон как рукой сняло. «Куда едем, апа?» - вопрошает он с легкой иронией. Тетка не слушает, она размещает поудобней на потертом сиденье свои телеса, блаженно вздыхает, складывает ладони лодочкой и что-то тихо бормочет, периодически утыкаясь в ладошки лицом. Алек иронически наблюдает и отдыхает душой.

Вероятно, нечисти в окружающем мире благодаря бойким теткиным пассам поубавилось; во всяком случае, тупая муть, обволакивающая Алека и почти раздавившая его за долгие часы одинокого странствия, рассосалась. Он смеется опять, и смешливо всхрюкивает мотор, и тетка-апайка благодарно смеется в ответ, размещаясь еще удобнее. Похоже, настраивается на долгий путь. Похоже, Алек совсем не против.
Машина летит, как птица. Дорога стелется скатертью. Апа без устали чешет языком, не смущаясь далекими от совершенства познаньями в великом и могучем. И время летит, как птица.

- Вай матур малай. Красавес. Джигит. А подружкам, - ее круглые глазки блестят хитрым любопытством, - кызымка – где?
Алек ответствует загадочно: «Далеко. Очень далеко». Она огорчилась.
- Далеко хорошо йук. Нельзя джигит без кызымка. Защем далеко? Близко разве мало? Такой красавес джигит, жена нада, дети; любить нада кого. Далеко хорошо йук; нехорошо, - поджимает губы, качает головой.
- Пошли за меня? – веселится Алек. – Я красивый, молодой, богатый – у меня машина есть. А? – та машет руками дурашливо: «Защем старуха?! Молодой-красивый нада, здоровый, чтоб любил–уважал, чтоб дети был. Я тебе такой найду, хощешь? Далеко не нада, близко нада, кызлар ой много как, защем далеко?»

…Ночь наползает на пустую дорогу, на унылый лес. Пора остановиться. Осадить разогнавшуюся «копейку», пристроиться на обочине, отдохнуть; но спать совсем уже не хочется. Дорога призывно стелется под колеса, и тающие в провале неба звезды зовут причаститься тайне Ночи. Еще пару часов он вполне может себе позволить, и через пару часов он будет на пару часов ближе к далекой цели… Алек скашивает глаза на соседку.
- Устала, апа? Ты поспи; я, пожалуй, еще погожу.
Она встряхнулась.
- Погоди–погоди, латна. И я с тобой. Скушна тебе один.
«Скучновато, - соглашается он. – Ну, если не очень устала…»
- И-и-и, какой устала! Типло. Светло. Воздух свежая. Никто не ругается, защем бабка мой машина залез. Я говорить буду, чтоб тебе не скушна был.
- Аха, говори. Хорошо у тебя получается.
Его замечание льстит ее самолюбию. Вдохновляет. Воодушевляет…«Я скаска рассказывать», - сообщает она победно. Мотор кашляет в изумлении.
- Как?..
- Скаска. Много скаска знай; тебе особенный расскажу, хощешь? («Хочу,- оживляется Алек, он уже почти чувствует себя усталым ребенком под опекой заботливой тетушки. – Кажется, правда хочу».)
- Прабда хощешь?
- Честно, - говорит он честно.

… Мотор жует, словно конфеты, километры. Деревья прочь несутся вместе с ветром. Два бегущих впереди машины луча прорезают чернильную тьму.
- Апа, - поворачивается Алек к примолкшей почему-то тетке. – Ты же мне сказку обещала?
И смотрит на нее. Но она на него не смотрит. Тетка закрыла глаза и молчит. Молчит, и молчит, и молчит.
Алек в недоумении: заснула все-таки? Ситуация дурацкая, прямо скажем. В зыбком, почти нереальном свете звезд, луны и маломощной лампочки теткино лицо тоже кажется зыбким и нереальным. В зыбком свете тают, преображаясь, его черты (это кажется Алеку), тают и преображаются – словно кто-то решил побаловаться компьютерной графикой (это кажется Олегу); строгий и тонкий, древний и юный профиль вырисовывается в зыбком свете, - Алексу это только кажется. Только кажется Александру, что он впервые слышит донесшийся наконец до него сзади голос, что никогда до этой секунды он его не слышал: древний и юный, идеально интонированный и модулированный. Голос человека, погруженного в глубокий транс:
«Я ненавижу Эйгенсона…»

- Что? Чего это?.. Ты чего, апа?

«И хочу его убить».

Алек постарался унять невольную дрожь. Угораздило ж на ночь глядя связаться с сумасшедшей бабой… Он с трудом раздвинул губы в нервной усмешке:
- Ну ты жжешь, апа. Решила на склоне лет в киллерши податься?
В ответ – еще несколько минут томительного молчания. Возможно, она всерьез обдумывает его слова… когда тетка открыла наконец рот, Алек снова услышал:

«Я ненавижу Эйгенсона и хочу его убить…»

Пролог

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ НОЧИ

(Триптих)

1. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ НОЧИ

… Приятель моей дочери, юный musician по фамилии Эйгенсон, написал как-то песенку со словами: «Я ненавижу Эйгенсона и хочу его убить». Понятно, что не стоит принимать данную сентенцию слишком близко к сердцу; но если в этой шутке есть доля правды, - как я понимаю беднягу Эйгенсона…
Вот эту тварь; это мерзкое животное, оккупировавшее мой дом, мой мир; это жалкое существо, которое развалилось на моем диване, которое смеет тосковать о моем муже и которое мои дети называют мамой, - я могу лишь бессильно ненавидеть. Я не в состоянии даже просто уничтожить ее, как она своим смрадным дыханием уничтожила все мало-мальски светлое и чистое в моем существовании (а ведь это был, пожалуй, самый соблазнительный из всех терзавших меня по жизни соблазнов: завершить длинный список наших совместных творческих успехов одной несмываемой жирной точкой – непрощаемым грехом самоубийства)…
Интересно, как все будет выглядеть после «нашей» смерти?.. Не вызывает сомнения, что достопочтенная мистрисс Хайд прямой дорогой отправится в преисподнюю; боюсь, однако, что мне снова предложат составить ей компанию - и я опять не посмею отказаться…

Но кое на что способна даже я. Я еще отомщу тебе, подруга дней моих суровых. Дай только срок, - я вытащу твою запачканную душонку под свет софитов; я разложу под микроскопом твое грешное тело; я заставлю тебя исполнить стриптиз для благородной публики. Спрятавшуюся во мне, заслонившуюся мной от любопытных взглядов, - я явлю тебя миру и вместе с ним посмеюсь над тобой, глупой и совсем не страшной, потерявшей все свои злые чары при свете Дня.
    А чтоб жизнь малиной не казалась.
…………………………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………………..

Тинэйдж – это не возраст и не состояние. Это особый мир (назовем его миром Х), параллельный или даже перпендикулярный всему остальному миру (У): Х ; У, где У –реальность, реальная для любого, кроме подростка, а Х, соответственно, та невозможная точка во времени и пространстве, где выбросом неведомой бешеной энергии мечта, страх и та же реальность спаяны в единый конгломерат.
Тинэйдж – это весна, взламывающая, как кости, скучные льдины правильного, отрегулированного механизма детского послушания. Ее первые вестники, ее шпионы посещают человека на заре жизни, чтобы обучить крошечное существо азам свободы: слову «нет», элементарному протесту, интересу к недозволенному и бесполезному… Первая оттепель сменяется, как правило, стойким похолоданием, - маленький бунтарь научается ходить строем и правильно отвечать на правильно поставленные вопросы.

А потом приходит весна.

Ей было шестнадцать – «всего» шестнадцать или «целых» шестнадцать, неважно; не родился еще тот высоколобый, что способен провести здесь грань между «еще» и «уже». Если вам посчастливилось дожить до этого возраста, вы знаете, как бурлит и поет в крови само время; - и кровь под его давлением выступает из пор, окрашивая жизнь цветами заката, распада, упадка. Объективно (или субъективно) это уже старость, когда человек узнал о жизни столько горьких и страшных истин, что продолжать ее кажется невозможным. Но субъективно (или объективно) это все-таки: рассвет, расцвет, весна. И если за спиной у тебя шестнадцать лет, прожитых в шкуре идеально послушного бэби, одинокого в своей идеальности и в своем идеализме, - тогда от горизонтов, открывающихся перед тобой сегодня, перехватывает дыхание и слабеет разум.
Это вот последнее, насчет разума, особенно близко к истине.

Был там, конечно, и «дружок», не могло не быть; не обзавестись к столь почтенному возрасту парой–тройкой таких «дружков» казалось как бы не совсем приличным. Не бог весть что, но сама возможность какого-никакого выбора весьма воодушевляла; вдохновляла - до эйфории, до экстаза. «Дружки» менялись – эйфория оставалась. Экстаз уходил – приходил депресняк, зачатый весною зародыш будущей Великой Депрессии.
Первой своей любовью Алька переболела пару лет как – правда, в острой и даже тяжелой форме, но без последствий, и на данный момент рецидивы ее не беспокоили. Отношения «дружков» со своими подружками были, в общем, самые безобидные, хотя разговоров о том, что снизу, велось гораздо больше, чем считалось допустимым. Но разговоры оставались разговорами, мальчики держались в рамках, а девочки еще крепко верили в сакральную ценность нескольких квадратных сантиметров мышечной пленки, защищающей их девичью честь. И так же крепко сжимали коленки.
Как и положено уважающему себя подростку, Алька жила напряженной светской жизнью, заводя множество знакомств в самых разнообразных, часто совсем неподходящих для девочки из приличной семьи, сферах. Как раз об эту где-то пору ей открылось гипнотически-мрачноватое очарование столь же юной околоуголовной своры. Мрачноватое-то оно и в Африке мрачноватое, но нельзя не учесть: тинэйджер смотрит на мир (Х ; У) сквозь очки-«хамелеоны», в стеклах которых черное отливает розовым, и наоборот. Клич природы, всхлип свободы; сияние нимба анархии вокруг надменных мальчишеских рожиц, романтика фени, темных подъездов, пускаемой по кругу бутылки дешевого вина… светлый аромат цинизма, свежая аура протеста… Детский парк, заросшее тиной озеро, облезлые скамьи вокруг него, - детский парк, который зимним синим вечером, освещенным и оснащенным светом бледной луны и ярких фонарей, обходят за три версты не только дети (давно, впрочем, уснувшие), но и солидный цивильный взрослый народ: чем черт не шутит. Только маленькие волчата стекаются сюда – поодиночке, парами, стайками и толпами, по зову бледной луны и ярких фонарей, горячей крови и кипящих в ней гормонов. Здесь, на облезлых скамейках вокруг мерцающего, тиной или снегом покрытого озера, под фальшиво грубый мат и до странности целомудренный, вековечно тоскливый блатной вокал свершаются первые, древнейшие таинства, первые шаги по бесконечной лестнице Инь-Ян: День и Ночь, Добро и Зло, Он и Она, Бог и Сатана. Губы ищут друг друга неумело и нагло – и упираются в гранитную твердь запретного яблочка; руки ищут друг друга в томлении одиночества – и находят липкие, потные чужие ладони. Сигареты, и смех, и безгрешный грех, портвейн и пиво – так хочется жить красиво!!!...

Роман со шпаной на практике обернулся коротким флиртом; однако темный гений всей ее жизни вынырнул именно из этой подворотни.

Сатана – непревзойденный режиссер. Трагедию Алькиного отрочества он поставил как фарс. Когда-нибудь много позже, в период увлечения психоанализом, она заведет себе привычку все свои беды выводить напрямую из событий той давней, действительно ни с чем по идиотизму не сравнимой, ночи.
Итак – сцена. Профессорская квартира в центре провинциальной столицы. Настоящая «профессорская» квартира образца семьдесят восьмого года: высокие лепные потолки; разбегающиеся во все стороны света окна и комнаты; окна несколько маловаты и подслеповаты, что не мешает им взирать на окружающий мир не без явного высокомерия. Зал, вполне достойный столь громкого имени, - когда-нибудь много позже Алька поставит здесь качели для дочери, и в комнате совсем не станет теснее… Полночь. Сам глава семьи временно отсутствует (кризис среднего возраста, бес в ребро, юная любовь в соседнем заштатном городишке, - еще один роман, обернувшийся коротким флиртом и долго не заживающей раной на теле семейного благополучия). Профессорская дочь релаксирует в прохладной ванне. Где-то к югу от нее, за несколько дверей, спит утомленная стрессом, изменой и обидой, прибитая принятым с горя снотворным мама – законная профессорская супруга.
Полночь с четвертью. Ноль-ноль сорок семь. Час ночи. Мама спит, Алька блаженствует. Звонок в дверь в столь поздний час ничуть ее не удивляет: «предки» еще достаточно молоды и, в соответствии со всеми законами генетики, составляют парочку не менее светскую, чем их коммуникабельная дочурка. Похоже, и сегодня кому-то из институтской тусовки стукнуло забрести на гостеприимный огонек… Вот кайфу-то; недовольно ворча и урча, Алька закутывает голое тело в безразмерный банный халат. Гостеприимство гостеприимством, но мамин сон под снотворным – это табу… Пока, оставляя на полу крохотные лужи, босые ноги шлепают к двери, кислая гримаса на лице послушно складывается в приветливую улыбку.

    Тусклый щелчок дверного замка. Тусклый свет тусклой лампочки в подъезде. Тусклая пьяная ухмылка в проеме двери; это – Риф, он же Рифон, полузабытый предпредпредпоследний короткий флирт. Манекен: стеклянные глаза, тусклая пьяная ухмылка.
Вы не знаете мою маму. Вы не знаете мою маму. Перечитайте эту фразу раз пятьсот, и тогда вы, может быть, поймете, что вы действительно не знаете мою маму. Час ночи, полуголая дочь, пьяный хахаль в дверях – это шок. Это стресс; это пресс, способный раздавить, - если вы поняли, что вы не знаете мою маму, вы поняли также, что я имею в виду. Хвала Создателю, создавшему снотворное и комнаты, разбегающиеся во все стороны света. А если…
- С ума сошел, - злобно шипит Алька. – Тут сейчас такое начнется!.. Иди, пожалуйста, ну иди же домой. Давай-давай, слышишь, ну?!
- П-пус-сти, - жалобно сипит, хрипит, бормочет и клокочет пьяный хахаль, толкаясь в приоткрытую дверь не то заплетающимися ногами, не то сплетающимися руками.
И все смешалось в доме Обломских, по обе стороны двери, в ее сознании, как на абстрактной картине: размазанное пятно – мамин сон (табу); черный зигзаг – пьяные руки-ноги, толкающие дверь; беспомощная закорючка – голые ноги-руки, пытающееся ее удержать. – Пошел ты, - орет она шепотом, почти молится (мама, мамочка, ты только не проснись, я хорошая девочка, я уже совсем взрослая, я сама тут разберусь, все будет хорошо, ты только спи, и пусть тебе снятся красивые сны, и пусть папа быстрее вернется, и пусть ты его быстрее простишь, ты только не просыпайся, а с этим я сама разберусь, мамочка! Мамочка, ну что же с этим-то?! Куда же этого-то, мамочка!!! Ты спи пожалуйста ты столько ночей не спала, а я уже приняла ванну и так же крепко сплю и завтра пойду в школу и получу кучу «пятерок»; и приедет папа, мы испечем торт и все будет так здорово, как наверное просто не будет…)
А дверь туда-сюда (-П-пус-сти… - Пошел ты…); задачка на сообразительность: чьи руки-ноги окажутся сильнее?
Ответ, конечно, сойдется с тем, что в конце задачника… Есть еще вероятность (стремящаяся к нулю), что мама все-таки проснется сама. Есть еще возможность (исчезающе малая) прорваться через анфилады этих дверей, ворваться, крикнуть…что? Что час ночи (уже второй). Что полуголая дочь. Что пьяный хахаль.

Спи, мамочка. Тусклый щелчок двери.

И еще одно, последнее и единственное (когда-нибудь много позже Алькин сын скажет: «Четвертого не дано»), - увести его в самую, самую дальнюю комнату, в чистую и уютную девичью комнатку, где чистая и уютная девичья кровать, и книжки, и игрушки, и под подушкой маленький запретный пл
Порно видео с Lulu Love (Лилу Лав)
Красотка в белых трусиках и с сочной попкой дает приятелю в очко
Домашний Секс Молодой Пары С Украины Снятый На Камеру Мобильного

Вышла из душа с желаньем потрахаться

Report Page