Все стихи Ирлана Хугаева

Мы профессиональная команда, которая на рынке работает уже более 2 лет и специализируемся исключительно на лучших продуктах.

У нас лучший товар, который вы когда-либо пробовали!

Наши контакты:

Telegram:

https://t.me/happystuff

Внимание! Роскомнадзор заблокировал Telegram ! Как обойти блокировку:

http://telegra.ph/Kak-obojti-blokirovku-Telegram-04-03-2

ВНИМАНИЕ!!! В Телеграмм переходить только по ссылке, в поиске много фейков!

Тёмный локон, влажный локон;. И в чаду подобострастья. Делай с нею все, что хочешь,. Как спросонок, как в бреду: Я еще к тебе приду И, стыдясь счастливой неги,. На груди чужой, ничьей Как прозрачны воды Леты. От любви ушедших вёсен! Растекалась в небе осинь;. Было в мире пробужденье. С терпким трепетом осин, -. Разливалась в сердце синь. Если нет ни Там, ни Потом,. Если есть лишь Здесь и Теперь, —. Для чего, не мирясь с грехом,. Мне гореть от стыда потерь? Для чего не смыкать очей. И молить о тебе, ничьей,. Для чего столько сил и дум,. Столько радости и тоски,. Мы не будем с тобой близки? Я за то, чего нет, отдам. Всё, что было, и всё, что есть: Скоротечно Теперь и Здесь. Здесь тревога, а там покой;. Здесь крапива, а там левкой;. Там сияет, права, жива,. Только слава, а не слова. Ты не веришь тайны прочесть,. Но неверие тоже — свет. Мир есть больше, чем то, что есть: Он стоит на том, чего нет. И свет неизъяснимый снов,. Я мнил исчерпать хмель столетий. И устья мира в струях строк,. Я так хотел, чтоб были строки. Но отрок был далек от сути,. Нельзя понять небесных судеб,. Земных не исходивши троп. И мне случилось откровенье. Иной любви, иной тоски: Вся тайна — головокруженье. Над белой бездною строки…. О, надо быть слепым, как эхо, —. И стих, свободный от оков,. Как эхо, сам ответит вехам. Грядущих и былых веков. У судьбы круты излучины,. Как мотив и слово песни,. Радость с миром неразлучны. Так и мы одно отныне —. Я вверяю жизнь стремнине,. Но весло сжимаю крепче. С нами быть не может боле. Ни крушенья, ни кручин: Дальше следствий и причин. И ни грозы нам не грозны, —. Хочешь — ляг на дно пироги. И смотри, как тают звёзды. Хочешь — тронь рукою струи. Тёмной бездны под ногами, —. Звонкой связи с берегами. Пусть не застит нам очей: Все стремнины — лишь стеченье. Но когда захочешь — помни —. Я готов свернуть с быстрины. В камыши покойной поймы,. В тишину затонной тины. Не сдвинут мрак столетья. Но ясен дух под плетью,. Мечты, как соль, чисты. А если — с паланкина. Содравши с треском драп —. Гудит в сердцах усердье. Я один из вас, но я один. Я причастен к вам рукой и оком, —. Ни друзей у сердца, ни врагов,. Ни пути, ни сна, ни пут, ни воли —. Только вера в промысел богов,. Только верность сочинённой боли. Ни жены, ни сына, ни отца: Нет ему ни гроба, ни венца —. Не от мира сердце, не от мира. По родному изведёт тоской,. Хоть и чуждо и чужбин, и родин;. Отберёт и разум, и покой, —. А само спокойно, словно Один. Сердцу — как о сердце ни радей —. Что целинный луг, что после плуга. В этом — главном — повторят друг друга. Рушат руки троны и дворцы —. Сердце презирает и стыдится;. Все сердца на свете — близнецы,. А разниться могут только лица. Оттого в последний, честный час. На лице не страх, а утомленье,. Что бывает сердцу откровенье: Я один, но я один из вас. Ты пришел погубить нас. Трудно нам даются истины,. И простейшие — трудней. Зря, пророк, ходил по городу,. Звал народ разрушить храм: Люди были слишком молоды,. Чтоб остаться по домам. И когда сказалась ранняя. Ты ль, пророк, не знал заранее,. Ты ль не знал, неся сквозь терние. С верой могут быть неверные,. Верные — бывают без. Так, теперь, с глазами постными,. С верой в масленичный дым. Не ревнуй немыслимое солнце,. Не топчи непонятых даров: Может, и ромашковое лонце —. Солнце обойдется без поэта,. Но за что земле попранье ног? В верный час случится озаренье,. А пока покой, покой и сон. Вечному — алтарь и поклоненье,. Тленному — прощенье и поклон. Скажи, я хороша собой? Твоей заслуги в этом нет;. Бывает, через край дано —. Молчи — раскайся, отрекись,. Сестёр, обиженных судьбой —. Люби любую — и простят,. Избыток всякий — божий перст,. В нем мало радости: Для некрасивых только боль,. Свой замысел пускай я не свершу,. Но он велик — и этого довольно. Пусть не найдёт ни счастия, ни славы,. Неосторожный дух, стремящийся горе. Одни постигли правило и право —. Другие знают толк в самой игре. Победный дух, стяжая высь — иль дно —. Не соблюдёт проверенного броду;. Он не спасёт ни разум, ни свободу —. Но даже небо им посрамлено. Почём тебе знать, что я справедлив и нежен —. За чистый рук твоих хрусталь,. Я полюбил земные тропы,. И хризолит за чуткий холод: Но хрупкий символ был расколот: Ты осыпалась с дымных елей. Когда ж настала тишина,. И я собрал в ладонь осколки, —. Я понял — как они ни колки —. Что ты была со мной нежна. Положил тебя, как миро,. В сердце самом, как в ларец. С той поры хожу по миру. С самым тяжким из сердец. Что здесь корысти для вора? Много ль блага — больше зла: Ноша — грешному опора,. Грешному себя не надо —. Сам собой подвижник рад;. Счастлив, кто владеет кладом —. Проклят, кем владеет клад. Имя твоё возможно шептать,. Едва касаясь его губами. Его не тронут ни бес, ни тать,. Священный шёпот пребудет с нами. Имя твоё подобно мольбе,. И крику боли, но временами Что делать с нами доброй судьбе,. С такими нами — и именами? Имя твоё как будто стон —. Так стонут плача и умирая,. Так дышат тени, ложась на склон,. И, улетая куда-то, стая. Имя твое хорошо молчать —. Оно тогда большое, как море,. Где есть причалы с утра встречать. На горизонте родное горе. Советским вёснам эпохи стагнации. Как всегда, прошла зима. В том же самом старом парке. Их хвосты и гривы те же. Той же влагой, тем же благом. Ветхий плед на том же кресле,. Жили-были муж и жена,. Мы можем достигнуть единственной мудрости,. Скользя над бездною, радей,. Но если не сказать о том,. Что в небе пролетела птица —. Тому пути не повториться. Ни в этой строчке, ни потом. Мечта и мачта суть одно;. И вёсел, брошенных на дно. Лишь тем изысканно строга. И притча о запретном плоде,. Что дикой, как вода, свободе. Трёп и трепет оправданья. Стебель прям, да корень крив: Ты не сможешь жить, прощённый,. Брат мой, враг мой ненаглядный,. Этот мир большой и ладный. Брат заклятый, враг мой кровный,. Вот пустырь, широкий, ровный —. Они больны, они увечны,. Но только эти разомкнут. И будут снова, сбросив путы. Чтоб как-то вечность коротать. И собирать такую дань —. Но также печень и гортань. Лишь мёд несбыточных пророчеств,. Пьянящих слаще, чем вино,. В одно, безмерное одно. Весёлый яд таят прологи,. И, самый вдох предвосхитив,. Какого в честь врага и друга. Таких затей и надо прозе,. Чтоб в каждой букве дозревал. И в каждой паузе и позе. Чтоб мир, объятый новой смутой,. Сквозь дым осанн и аллилуй. Взглянул твоим — твоим Иудой! Вы уж слышали, знать, про беду,. Будто зверь поселился в пруду —. И глазища горят, —. Только где бы и жить водяному,. Там в зелёной глухой глубине. Есть берлога на самом на дне —. В летний солнечный день, —. Вот уж вовсе уже не сычий,. А вполне водяной обычай. Только в самую тихую ночь. Он окрест прогуляться не прочь: Почихать на луну, —. А бывает, и паре прохожей. Ни со зла он так, ни назло —. Весь-то век ему не везло;. От тоски проказы, причуды,. Да от вечной его простуды. Да ещё — не сказать ли вдруг? Был у зверя когда-то друг —. Там уж ил да мох —. А русалка была подружка. Век русалочий триста лет,. Только чистых озер уж нет;. Всё же весел и он порой —. В Сараево есть Кладбище Великанов,. Она пила нектар из чашек. Я их всех люблю, но ещё больше. Сосед такой жирный и очень смешной. Я люблю смотреть на древесную жёлтую стружку,. Вчера мне папа Иосиф сделал Господня ангела,. Папа добрый, но очень грустный. Когда он сажает меня на колени,. Иногда он смотрит на меня долго,. Ещё он запрещает мне трогать. Разве можно дом ломать? Дитя, что ко мне ты так робко прильнул? Вдаль — хочу я: Только выбор мой со мной. Мчится в пагубные сини. До рассвета пять часов: Вечность святости и веры;. Снарядить ли мне галеру —. Прочь от этих берегов? Взгляд отважен и беспечен,. Мы хотим нездешних вёсен,. Женщин, радостей и вин! Мы свободны — если случай —. Кинуть в бездну сундуки! Мы легко приходим в раж. Встретив шхуну из Шанхая. С грузом пряностей и чая —. Мы раскаемся — потом! Груз в руках, купцы на рее,. Все матросы за бортом!.. Только небо, только море. Трое суток полный штиль. Мы от скуки пьём мадеру,. Бьём китов и правим киль…. Нашей скуке, нашей песне: Только это что-то значит: В тихом пальмовом заливе. Он прекрасен, словно бог;. За холмом его столица —. Там теперь костёр дымится. Мы гостим и день и ночь. В бедрах медленная спесь,. Взгляд надменный, как у ламы;. Может быть, остаться здесь?.. Вышли на берег проститься,. Вся туземная столица —. В недрах памяти нескромной. Что нас ждет, неверных нас,. Любить иных — тяжелый крест. Мы иссушили ум наукою бесплодной. Я больше не вмещаюсь в быт: Я стал добычей, я добыт, -. И вот, как слон в посудной лавке,. Крушу фарфор, громлю нефрит. Она ж, сочтя мои проказы,. Она не поняла — и пусть —. И пресловутой Красоты Неуловимые черты Я умолял о воплощенье. Но призрак был неумолим: Лукавый опиумный дым Мне застил мира очертанья. II Но не на шутку быв суров, Я не шутя казнил шутов, - И думал, что достиг нирваны. Я взял де Сартров и Камю, Ещё не ясных никому, И завалился на диваны. Хлестал перчаткой по глазам Мне Лермонтов, а также сам Изящной тростью высек Пушкин. Булгаков вытаскал за чуб, И Грин передний выбил зуб, И застрелил Толстой из пушки. Я чту уроки и дары, Но знаю, что мои миры Прекраснее чужих творений. О, я прощен — но не прощаю. И, подводя земной итог, Свой не построенный чертог Я никому не завещаю. Знаки суетного бденья Открываются в страданье, А в минуты наслажденья Постигают мирозданье А потом шепнула томно, Как спросонок, как в бреду: Но губительно отточен Белый нож кривой луны: Вечно будут кровоточить Неразгаданные сны Как прозрачны воды Леты От любви ушедших вёсен! Для чего не смыкать очей Вопреки слепоте ночей, И молить о тебе, ничьей, Небо мира как о моей? Для чего столько сил и дум, Столько радости и тоски, Если Там, куда я иду, Мы не будем с тобой близки? Я за то, чего нет, отдам Всё, что было, и всё, что есть: Здесь тревога, а там покой; Здесь крапива, а там левкой; Там сияет, права, жива, Только слава, а не слова. Ты не веришь тайны прочесть, Но неверие тоже — свет. Я верил угадать истоки И устья мира в струях строк, Я так хотел, чтоб были строки Неотвратимы, словно рок! Но отрок был далек от сути, Не зная опыта и проб: Нельзя понять небесных судеб, Земных не исходивши троп. И мне случилось откровенье Иной любви, иной тоски: Так и мы одно отныне — Обопрись на эти плечи: Я вверяю жизнь стремнине, Но весло сжимаю крепче. С нами быть не может боле Ни крушенья, ни кручин: Наша воля выше боли, Дальше следствий и причин. Ни теснины, ни пороги, И ни грозы нам не грозны, — Хочешь — ляг на дно пироги И смотри, как тают звёзды. Хочешь — тронь рукою струи Тёмной бездны под ногами, — Разбуди тугие струны Звонкой связи с берегами. Омут бурного теченья Пусть не застит нам очей: Чем хуже человеку, Тем лучше человек. Не сдвинут мрак столетья Ни заступ, ни кирка; Но ясен дух под плетью, Под плетью плоть ярка. В тугие гните дуги Недужные хребты: От боли и натуги Мечты, как соль, чисты. Пронзительней сознанье, Верней и зорче взор: Его целит страданье, Презренье и позор. Чем ниже вянут выи, Тем выше веет вой Сквозь камни вековые О воле заревой! В чаду неравных битв Гудит в сердцах усердье Проклятий и молитв! Я причастен к вам рукой и оком, — Только сердце, сердце-паладин, Сердце человека одиноко. Ни друзей у сердца, ни врагов, Ни пути, ни сна, ни пут, ни воли — Только вера в промысел богов, Только верность сочинённой боли. Сердце человеческое сиро; Нет ему ни гроба, ни венца — Не от мира сердце, не от мира. По родному изведёт тоской, Хоть и чуждо и чужбин, и родин; Отберёт и разум, и покой, — А само спокойно, словно Один. Сердцу — как о сердце ни радей — Что целинный луг, что после плуга. Одинокие, сердца людей В этом — главном — повторят друг друга. Рушат руки троны и дворцы — Сердце презирает и стыдится; Все сердца на свете — близнецы, А разниться могут только лица. Оттого в последний, честный час На лице не страх, а утомленье, Что бывает сердцу откровенье: Где неистовые истые Вестники заветных дней? Трудно нам даются истины, И простейшие — трудней. Зря, пророк, ходил по городу, Звал народ разрушить храм: Люди были слишком молоды, Чтоб остаться по домам. И когда сказалась ранняя Заповедь других ланит, Ты ль, пророк, не знал заранее, Как ланита соблазнит? Ты ль не знал, неся сквозь терние Свет губительных небес: С верой могут быть неверные, Верные — бывают без. Так, теперь, с глазами постными, С верой в масленичный дым Ходят толстые апостолы По дорогам столбовым. Может, и ромашковое лонце — Солнце обитаемых миров. Рыцарь вожделенного рассвета, Труженик торжественных тревог, Солнце обойдется без поэта, Но за что земле попранье ног? В верный час случится озаренье, А пока покой, покой и сон. Вечному — алтарь и поклоненье, Тленному — прощенье и поклон. Восторгами пренебреги, Зеркал беги. Есть в изобилии тщета И нищета; Бывает, через край дано — Но мутно дно. Господь сподобит неспроста Одну из ста: Молчи — раскайся, отрекись, Затем смирись. Сестёр, обиженных судьбой — Или тобой — Люби любую — и простят, Крестом крестят. Избыток всякий — божий перст, Вериги, крест. Для некрасивых только боль, Тебе — юдоль; Стыдиться надо красоты, Как наготы. Она девица — Ей простится. Равно родня и дню и мгле, Она не видит в том обиды: Михаил Лермонтов Пусть не найдёт ни счастия, ни славы, Неосторожный дух, стремящийся горе. Одни постигли правило и право — Другие знают толк в самой игре. Победный дух, стяжая высь — иль дно — Не соблюдёт проверенного броду; Он не спасёт ни разум, ни свободу — Но даже небо им посрамлено. Что не сделаю больно — никогда, ни за что? Почём тебе знать, что я справедлив и нежен — И больше собак и людей люблю котят? Нет, правда — откуда он знает? Рыжий солнечный зайчик, Пушистый, глазастый, С розовым лепестком в смеющемся рту, Доверчивый, тёплый!.. Сегодня я был богом, Пока поил его молоком. Куда не пристану — Везде всё равно. Злодеи мельчают, И также герой; И первых, я чаю, Не лучше второй. Я выбрал жемчуг и опал И хризолит за чуткий холод: Я оступился, я упал. Разрушив сумрачный покой Тревожным звоном ожерелий, Ты осыпалась с дымных елей Над замерзающей рекой. Когда ж настала тишина, И я собрал в ладонь осколки, — Я понял — как они ни колки — Что ты была со мной нежна. Положил тебя, как миро, В сердце самом, как в ларец. С той поры хожу по миру С самым тяжким из сердец. Ноша — грешному опора, Если впору тяжела. Грешному себя не надо — Сам собой подвижник рад; Счастлив, кто владеет кладом — Проклят, кем владеет клад. Его не тронут ни бес, ни тать, Священный шёпот пребудет с нами. Имя твоё подобно мольбе, И крику боли, но временами Что делать с нами доброй судьбе, С такими нами — и именами? Имя твоё как будто стон — Так стонут плача и умирая, Так дышат тени, ложась на склон, И, улетая куда-то, стая. Имя твое хорошо молчать — Оно тогда большое, как море, Где есть причалы с утра встречать На горизонте родное горе. В изорванной парче заката Уходят порченые дни. Прозри, любитель зорь природы, Пойми, что эта красота, Что этот пурпур небосвода Есть краска жгучего стыда. За стеной сошли с ума. Прошлогодняя весна пробудилась ото сна. Те же синие трамваи покатили по бульварам; Марты, Юлии и Маи принаряжены недаром. Дяди Феди разве кроме, что сгорел зимой в истоме, тот же самый в мире век; даже прежний в гастрономе грузчик, главный человек. В том же самом старом парке тот же самый старый пруд, та же нега ивных пут, те же урны, те же арки, те же гипсовые Парки, Купидоны там и тут. Те же пёстрые павлины, павильоны и киоски, где солидные мужчины покупают папироски. Те ж задумчивые пони, что никак не станут кони, мягко топают в загоне, лижут добрые ладони. Их хвосты и гривы те же и такой же грустный взгляд им пора катать в манеже, хоть уже, наверно, реже, прошлогодних октябрят. Той же влагой, тем же благом напоённый, звон ручья; та же церковь над оврагом, и по-прежнему ничья. Там среди икон-картинок, как в любые времена, самый кроткий в мире инок наблюдает рой чаинок, вихрем поднятый со дна. У соседа под карнизом та же ласточек чета; как всегда с твоим капризом ты, все та же, тоже та. Ветхий плед на том же кресле, те же тапки и халат, в кадке розовой воскресли пастернак и крессалат. Переглядки, пересуды, мысли задом наперёд, тот же самый звон посуды и шипенье сковород. Те же блики на комоде, те же крики за стеной, о победе, о свободе гимн летящий над страной. БРАК Жили-были муж и жена, и не было у них детей. Ист Коукер I — Дарю тебе кленовый лист — не обязательно пурпурный — и этот свист ты слышишь свист? II — Дожить ли нам до седин, до ста ли считать лета — не всякий один един и два не всегда чета. Мы будем с тобою спать, мы будем с тобою есть, но нам прибавлять не стать, ни — вычесть того, что есть. Как будем делить с тобой, ещё не считав до трёх, хотя бы до трёх! Зачем Земля, зачем сады? Зачем на свете я и ты? А я скучала — и уснула у окна. Я так и знала. Колыбель во сне качала Я боюсь такого сна. А потом — спаси нас бог — Мы с тобой — и вот чертог: У остывшего камина и в алькове лунный свет, блики бледного кармина, гобелены и паркет, в тёмных нишах истуканы, в вазах странные цветы, у тебя на теле раны — и как будто умер ты. Я тебя укрыла пледом, чтобы ты не замерзал, а сама — за тенью следом анфиладой гулких зал. Был ли страх — я не отвечу, — только странно-грозовой в белом-белом мне навстречу ты — и будто ты живой. У тебя в глазах, в наряде столько смеха и огня — будто ты вернулся ради страшной мести — и меня. Ты повел меня за руку в глубину пустых аллей, вел на счастье, как на муку, все прекраснее — и злей А потом — возьми и слейся с наступившим ярким днём… Смейся, смейся! V — Смотри, какой смешной котёнок — какие тощие бока Он соткан из дождя, потёмок — налей котёнку молока. Он весь - из голода и жажды, из страха, боли, а потом из робкой веры стать однажды самостоятельным котом; из неизбывного смиренья со всем, что будет, до конца Но если не сказать о том, Что в небе пролетела птица — Тому пути не повториться Ни в этой строчке, ни потом. Мечта и мачта суть одно; Еще властительнее узы Сюда непрошеной медузы И вёсел, брошенных на дно. Лишь тем изысканно строга И притча о запретном плоде, Что дикой, как вода, свободе Необходимы берега. Нам отныне мирозданье Тесно для двоих. Мы с тобою не крещёны; Стебель прям, да корень крив: Ты не сможешь жить, прощённый, Как и я простив. Брат мой, враг мой ненаглядный, Дай-ка лучше прикурить. Этот мир большой и ладный Нам уже не поделить. Брат заклятый, враг мой кровный, Раздели тоску мою. Вот пустырь, широкий, ровный — Становись на том краю: Поглядим, кому навеки Ради брата и врага, Обживать иные реки И другие берега. Посторонний Они больны, они увечны, Но только эти разомкнут Тугие звенья быстротечных, Томительных земных минут. И будут снова, сбросив путы И обретя иную стать, Земные вспоминать минуты, Чтоб как-то вечность коротать. Вот счастье, полнота, обилие, Которым мы не дорожим: Тугое ровное усилие, Тягучий тягостный нажим. Когда служить такой надежде И собирать такую дань — Необходимы ноги прежде, Но также печень и гортань. Лишь мёд несбыточных пророчеств, Пьянящих слаще, чем вино, Скликает сотни одиночеств В одно, безмерное одно. Весёлый яд таят прологи, И, самый вдох предвосхитив, Бряцает золотом тревоги Торжественный речитатив. Какого в честь врага и друга Убрал диковинный паяц Виньеткой пламенного юга Суровый северный абзац? Таких затей и надо прозе, Чтоб в каждой букве дозревал И в каждой паузе и позе Рукоплескательный провал. Чтоб мир, объятый новой смутой, Сквозь дым осанн и аллилуй Взглянул твоим — твоим Иудой! Там в зелёной глухой глубине Есть берлога на самом на дне — Там прохлада и тень В летний солнечный день, — Вот уж вовсе уже не сычий, А вполне водяной обычай. Только в самую тихую ночь Он окрест прогуляться не прочь: Поглядеться в волну, Почихать на луну, — А бывает, и паре прохожей Померещится самою рожей. Ни со зла он так, ни назло — Весь-то век ему не везло; Мало видел добра, И вода-то сыра; От тоски проказы, причуды, Да от вечной его простуды. Век русалочий триста лет, Только чистых озер уж нет; Много плакал дней Водяной о ней; Снятся чуду иные воды Да русалочьи хороводы Всё же весел и он порой — Как насытится мошкарой, Иль найдёт лилей, Нет каких белей, И когда шевелит усом Очень глупая рыба сом. Кунавину Околел внезапно лев. Лес пришел в упадок: Как известно, озверев, Зверь до зверя падок. Так, едва пришла весна, Позабыв утрату, Обезьяньи племена Предались разврату. Носороги и слоны Вопреки запрету Раскачали до войны Давнюю вендетту. Анархический народ, Волки и лисицы Не оставили вперёд Ни пушных, ни птицы. Бегемоты и ежи Приняли решенье Наплевать на рубежи И начать сношенье. А эсэры-барсуки И бобры-кадеты Объявили, дураки, Суверенитеты. Козам вышел не резон: Жёны и невесты — А козлы какой сезон Пишут манифесты. Одичал в бору медведь, Как не стало блату, Чтоб пчелиному довлеть Пролетариату. Вышли в звери, без вины Потерпев опалы, Демократы-кабаны, Лоси-либералы. Закричали в свой черёд Эти демагоги: Мол, вполне лесной народ Гоги и магоги. И полезли из берлог И магог, и гога — И у каждого предлог Не платить налога. Понастроили дворцы И большие домы Водяные-мокрецы, Гоблины и гномы. И — гореть бы им в аду — Новые избушки; А чертям под чехарду Отвели опушки. Учредили культ зверям Проходимцы-бесы: Курят — но не фимиам, Служат — но не мессы. Ведьмаки ввели вокруг В моду фестивали: Ведьмам надо буги-вуг, Как и трали-вали. Нет совсем житья в лесу: Одолела нежить; И какую там красу Холить ей и нежить? Прежде были все чисты И вполне пушисты — А теперь у всех глисты, Эти нигилисты. Нигилист не верит в ген И боится пены, Хорошо без гигиен Скунсу и гиене. С ёлки ворон глянул вниз — Телеграмму дал в Гринпис: Домик, труба и дым. Трудно дается мрак Малым и молодым. Прежде любой судьбы — Поле, дорога, дом. Дым из печной трубы. Небо всегда потом — Небо, овраг, погост. Небо, погост, овраг, Сосны, кресты, столбы. Это потом, сперва Домик и дым трубы. Их приносят не аисты, а пеликаны. Когда великан умирает, его хоронят: Несут всем миром — а все боятся, уронят. Под пушечный грохот и бой барабанов Великанов хоронят на кладбище великанов, Где могилы — не грядки, а целые огороды, А кресты огромны, как подъёмные краны; И горько плачут маленькие народы — И заживают большие раны. Осиный труп меж стёкол чистых, Всегда торжественно лучистых, И мавзолейный холод рам. Оса — смотрите — беспробудна, Но там, в осиной глубине — Частица знойного полудня, Распластанного на стене. Она пила нектар из чашек Двенадцать несказанных дней За память истинных ромашек Среди ледовых орхидей. Не убирай ее скелета, Скелетам тоже снятся сны. Пускай она лежит до лета. Пускай хотя бы до весны. Я поступаю искренне и мудро. И наконец с небес ударил свет — И радуга над миром встала; Я не сказал тебе ни да, ни нет — А ты сказала. Ступай же с глаз моих, с моей травы На шаткие свои каменья; Мне не избегнуть славы и молвы — Тебе не избежать забвенья. Но только духом царит Господь: Мудрее духа и тоньше — плоть. II Хлеб вызывает голод. III Песчинка становится горой, капля воды — океаном, юная ересь — религией, нищий пилигрим — отцом церкви, разбойник — основателем государства. Малое станет большим, большое — великим, великое станет пылью, единственно вечным прахом. IV Женщина — не человек. Мужчина — не человек. Каждый из них одинок и смертен. Только жена, имеющая во чреве, Поёт и смеётся ранним утром. V Это неверно, что солнце встаёт на востоке. Солнце не знает востока и запада. Солнце встаёт, где хочет. Встанет на западе — запад назовётся востоком. А если не встанет вовсе — кто об этом узнает? VI Взгляни на песочные часы: Водяное время — река, в которую не входят дважды, и ветер, шевелящий твои волосы — время, и ты сама — тоже время, навсегда ушедшее от меня. VII Слабость хочет силы, сила хочет слабости. Этим сила слаба, и слабость сильна. Слабость берёт, сила всегда отдаётся — чтобы стали равны. VIII Если я поступлю с тобой честно — я обману тебя. Если я скажу тебе правду — я обману тебя. Я лжив и коварен. Честен убийца, притаившийся на твоём пути. IX Дожить до весны. Надо просто уметь каждый раз доживать до весны. И что мешает тебе любить бога, в которого ты не веришь? X Что тебя отличает от других, что делает тебя самим собой наиболее полно и верно? И ещё другие, самые сокровенные, сны — которые сам забываешь, едва проснёшься. XI Зачем тебе свобода, поднимающий знамя? Ограничь себя — и стань бесконечен. Да здравствует революция, да здравствует свобода — когда самодержавие внутри каждого. XII Творить — значит тратить себя, расточать. В минуты досуга на сердце печать. Беседою с милой насытишь уста. Для сердца такая беседа пуста. Роб Рой Пока не смолкнет гул сраженья, Нельзя поверить в пораженье. Не отрекайся от венца: Дослушай — и казни гонца. Но в тайники снеси святыни Огнём охваченной твердыни. И падай навзничь, но не ниц. У меня есть братья и сестры, дяди и тёти, ещё два вола, осёл и куры. Я их всех люблю, но ещё больше мне нравится бегать босым по лужам и красть маслины из соседского сада. Сосед такой жирный и очень смешной когда кричит и злится. Я люблю смотреть на древесную жёлтую стружку, она липкая и пахнет мёдом. Вчера мне папа Иосиф сделал Господня ангела, у него крылья из дерева и дырочки вместо глаз. Когда он сажает меня на колени, мне бывает больно от острых ключиц и костлявых пальцев. Иногда он смотрит на меня долго, и мне становится страшно. Ещё он запрещает мне трогать его топор, пилу и рубанок, даже гвозди и молоток. Сейчас я побегу на речку, там плавают большие красивые рыбы. Зелимхан Я — как будто маленькие дети — все твержу, твержу себе: Ах, какие страшные страшилки — самолёты, гаубицы и бомбы, у меня дрожат мои поджилки и душа летит от гекатомбы в катакомбы. Ну, а если жаль вам ста — мне ста лет, — дайте мне пожалуйста пистолет; если нету жалости — Христа нет И какие всё смешные дяди: Разве можно так ломать заборы? Разве можно колесом по грядке? Ах, оставьте ваши разговоры, это что такие за порядки? Вас учили этому в Сорбоннах Парацельсы, Шиллеры, Эразмы? И такому вас учили в Ниццах Цицероны, Лейбницы, Эзопы? Вы уже не избежали фальши: Вы ужасно плохи в первом акте, а еще ужаснее в антракте. Для чего же вам в Буонапарты? Почему бы вам не сесть за парты, не послушать старого Сенеку, не сходить с Сенекою на реку, не дождаться вместе кукареку?.. Неужели думали камрады, что камрадам всюду будут рады? Нет — камрадам надо нефти больше: Вы — получается — нефть камраду, камрад — получается — вам шоколаду. Да не хотят они демократических шоколадок: Я требую прекратить безобразия: ЧУЖОЙ Прежде солнце в человеке, и поют его уста, а потом его навеки — и по самые по веки — вдруг заполнит темнота. Не останется другого, как, закрыв ему глаза, положить его, чужого, головой под образа. Лесной царь Дитя, ты посланец других небес — неизмеримо счастливейших, лучезарных. Иначе зачем ты плачешь? Просто отнята у тебя речь, дитя, чтобы ты не сказал никому об этом чуде. Потом, когда ты заговоришь на смешном и незнакомом земном языке, - у тебя отнимется память лазури. Где же ты был, дитя, когда строились и гибли царства, когда пророки ходили в пустыне, когда я думал о тебе, как будто забытое вспоминал лицо человека, когда написалась эта буква? Где, где же ты был, дитя, целую вечность? Живи много лет, но помни о том, что жизнь коротка, — и не плачь, дитя, ничего не бойся: Характеры I Дремучий, незнакомый лес — И мне навстречу некий бес. Отвесил вежливо поклон, Пощурился на небосклон, Сказал два слова о погоде, Потом еще о чем-то вроде, Потёр ладошкой пятачок, Сморкнулся в клетчатый платок, Смущённо попросил прощенья Для беса странное смущенье , — Какой, - спросил, - у вас расчёт? II Нам оказалось по пути; Мне было весело идти: Бес говорил, как будто пел, Копытцем бил, хвостом вертел, Учтиво раздвигал кусты, Где были слишком уж густы, Такие выбирал тропинки, Чтоб гостю не стоптать ботинки: Он был вполне хозяин дома, Где всё-то гостю незнакомо. Каким же мы пренебрежём Попутчиком в краю чужом? Когда кругом дремучий лес — Всё лучше с бесом, нежли без. III Сперва, к тому ж, он был пример Вполне изысканных манер: IV Мой новый оказался друг Магистром бесовских наук. Среди нечистой знаменит, — Он не без гордости сказал, Диплом отличный показал, — Хоть, право, мне давно пора, — добавил, - выйти в доктора. И стал учить меня азам, Простейшим лешим ремеслам: Гаданью на пчелином соте, На свежем заячьем помёте, И ворожбе на всякий грех, И оберёгам от помех, Заклятью от семи смертей И V Пока старался этот Тит, Уж солнце поднялось в зенит. И я уже искал причины Бежать от этой чертовщины. И вот, примерный до сих пор, Я повторил тот заговор. Попался, бедный, ни за грош. Не спорю — тоже я хорош. VI Но дело было в том, признаться, Что Титус начал забываться. Чем дальше в лес — тем больше дров: Хоть я держался с ним суров, Он, сокращая промежутки, Острил двусмысленные шутки; Мой деликатнейший патрон Столь смелый взял со мною тон, Что я с невольным восхищеньем Следил за этим превращеньем. Уже тогда сказался Тит Преувеличенно сердит. Быть может, в этом был и он — Педагогический резон, — Всё ж недостойны педагога Приёмы этакого слога; Когда бы здесь такие ямбы — Дала цензура по зубам бы!.. Когда, прилежный ученик, Я отвечал его уроки И вторил вепрю и сороке, — С какой бы стати заговору Не повториться без разбору? В чём виноват я, если бес Такой попался мне балбес? Чертям рождён на горе я — Такая аллегория Мчится в пагубные сини Генуэзский парус мой. Песни принца Фогельфрай I До рассвета пять часов: Вечность святости и веры; Снарядить ли мне галеру — Прочь от этих берегов? Лица ясны и грубы, Взгляд отважен и беспечен, Улыбаются навстречу Мне команда и рабы. Нас манит ультрамарин, Ослепителен и грозен; Мы хотим нездешних вёсен, Женщин, радостей и вин! Мы проворны и легки, Мы свободны — если случай — Мирной памяти дремучей Кинуть в бездну сундуки! Груз в руках, купцы на рее, Все матросы за бортом!.. Мы уходим без труда От фрегатов командора Только небо, только море И Полярная звезда! IV Трое суток полный штиль. Только это я люблю, Только это что-то значит: V Занимается заря Безучастно и лениво, В тихом пальмовом заливе Мы бросаем якоря. Нам навстречу из лиан Пёстрой росписью покрытый Со своею голой свитой Император Павиан. Он прекрасен, словно бог; За холмом его столица — Там теперь костёр дымится И коптится носорог. В бедрах медленная спесь, Взгляд надменный, как у ламы; Слушать звонкие тамтамы, Может быть, остаться здесь?.. Впереди такая вечность, До рассвета целый час. Сто нехоженых морей Омывают экумену, — Я люблю одну сирену Верной гибели моей. Душистые сливки до срока прокисли, Вопросы повисли, и шею свело; Пушистые кошки, ужасные мысли Скорее бы, боже, уже рассвело. Борис Пастернак Тебя нельзя не любить. Но тебя нельзя и любить. Подсыпать тебе в боржом. Столкнуть с перрона в метро. Вот что я сотворю. Я бы убил тебя. Да как мне убить любя? Судит бога человек — Значит, богочеловек! Дума Чахну, думаю о многом; Впрочем, больше ни о чем: Пью горячий чай до поту, И курю до тошноты, И кляну свою работу, Как бурлак версты, листы. День за днем одно и то же, Лишь тоска живей, и тоже Во дворе моем трава. А ночами до рассвета Призрак мертвого поэта И — слова, слова, слова. Я стал добычей, я добыт, - И вот, как слон в посудной лавке, Крушу фарфор, громлю нефрит. Она ж, сочтя мои проказы, Спешит, роняя слезы-стразы, Слагать скрижали-черепки Заветной бабушкиной вазы. Она не поняла — и пусть — Мою избыточную грусть; Мою избыточную нежность Пускай заучит наизусть.

Купить Пекс Мценск