Воспоминания Павла Николаевича Целенко, участника штурма Берлина.

"Детство у меня было, наверное, как и у всякого обычного мальчишки в то время. Отца арестовали по доносу, во время репрессий 1937 года. После этого я жил с бабушкой в домике по улице Кольцовской, пока нашу хатенку не разбомбили во время одного из авианалетов.

 А я, если честно, к тому времени уже настолько к ним привык, что знал, как себя надо вести, когда немцы сбрасывали свои бомбы. Если самолет находился почти над тобой, правильней всего было бежать ему навстречу… 

- Вы тогда совсем один остались?

- Да. Скитаться по разрушенному городу не было смысла. Прибился я сначала к морякам, они меня приютили. Уже позже хлебнул фронтовой каши с артиллеристами, танкистами. Рота, с которой дошел до самого Берлина, состояла из штрафников. Но они как раз и заботились обо мне больше всего. Не раз приходилось слышать, как солдаты говорили друг другу: «Берегите пацана».

- Сколько вам тогда было? 

- Двенадцать лет. Когда шел с другими частями, одевался в то, что имелось в наличии. А в штрафном батальоне мне и форму специально сшили, под мой размерчик. Штрафники отдавали мне самую вкусную еду. Заботились, как о сыне. У них ведь тоже, наверное, были дети. Очень хочется найти сейчас моего друга - Юрку Ветрова, такого же сына полка, как и я. Но уже столько лет прошло… 

- Помните свой первый бой?

- Такое не забывается. Форсировали мы Днепр и едва переправились на противоположную сторону, как немцы встретили нас шквальным огнем. Получил тогда пулевое ранение. Оно было легким, пережил бы, не умер, но меня все-таки отправили в медсанбат. Провалялся там три дня – больше не смог. Сбежал. Моя часть к этому времени уже далеко вперед ушла, поэтому я примкнул к другой. До сих пор чувствую отвратительный запах человеческого мяса, который мы ощущали, проходя мимо двух концлагерей – Треблинки и Освенцима. В них такого насмотрелись, что не дай Бог никому.

- У вас был на войне свой ангел-хранитель, Павел Николаевич? 

- Таковым я считаю гвардии старшего сержанта Зою Ермолову. Под Берлином меня ранило. Рядом разорвался артиллерийский снаряд. Все лицо у меня кровью залило. Упал я на землю и лежал, присыпанный ею, пока Зоя меня не обнаружила. Спасла, считай, от смерти. Промыла раны, сделала перевязку. Но в медсанбат я не захотел ложиться. 

- Какой перед вами предстала немецкая столица? 

- За Берлин развернулись очень тяжелые сражения. Но почему-то больше всего меня поразила обстановка в Бреслау. Город был практически стерт с лица земли. На подступах же к столице Германии у нас произошли самые трудные бои.

 Был отдан приказ как можно глубже продвинуться на Запад. Мы и продвигались, пока не напоролись на берлинскую группировку противника численностью около шестидесяти тысяч человек.

 Помню, наша рота шла всю ночь, а к утру наткнулась на немецкие части. Держали оборону вдоль шоссе, пока у нас боеприпасы не закончились.

 Мы отступили в ближайший лес, где обнаружили подбитую русскую технику. Гранат и другого «тяжелого» вооружения в машинах уже не было, а вот запас патронов пополнили. 

Но все равно силы были неравны. Мы фактически в окружении оказались. Больше половины нашего батальона тогда погибло…"