Вокалист Gods Tower: на этой «химии» я долго не протяну, а потом меня схоронят

Владиславу Новожилову, фронтмену легендарной метал-групы Gods Tower, выписали три года «химии» за оскорбление гомельского губернатора. Мы встретились с музыкантом на следующий день после суда.

«Слушай, я не очень хочу умирать. У меня еще альбом не дописан, кино не снято, много незакрытых гештальтов. Но что, если единственный выбор такой: остаться человеком и умереть или жить говном?..»

Для Naviny.by Владислав Новожилов, он же Ножик, он же Lesley Knife — звезда белорусского метала, вокалист крутой группы Gods Tower — дал эксклюзивное интервью. Повод для встречи, правда, получился печальный — очередной эпизод политических репрессий.

21 июня суд в родном для Владислава Гомеле приговорил его к трем годам «химии». Владислава назвали виновным в оскорблении главы Гомельского облисполкома Геннадия Соловья.

Ранее, в сентябре 2020 года музыкант отбыл восьмидневный административный арест за организацию дворового концерта в спальном районе Минска.

— Как тебе реакция на этот суд вообще?

— Знаешь, проснулся сегодня утром, иду в туалет, еще не понимаю, где я, что я… Открываю телефон и вижу статью на Shakal.today «На всех ножей хватит». Читаю эти слова поддержки от всех музыкантов… Меня аж на слезу пробило.

— То есть такой брутальный байкер сидит утром на унитазе, читает про себя статью и плачет?

— Во-первых, я не байкер, а мотоциклист. В моем понимании байкеры — это парни, которые профессионально занимаются байком, как рафтом, как байдарками. Во-вторых, да, я удивился резонансу. Не ждал, что меня поднимут на штандарт так быстро. Этот очень приятный сюрприз — единственное, что было приятного в этом всем цирке.

— В фейсбуке твоя фотка из суда подписана «Как здорово, что все мы здесь (на самом деле нет)». Я подумала, что это намек на то, что в суд пришла очень маленькая группа поддержки. Это так?

— Когда я увидел на суде всех этих людей, которые пришли меня поддержать, я просто спел эту песню «Как здорово, что все мы здесь... на самом деле нет». Там в оригинале продолжение «...что все мы здесь сегодня собрались». Такая игра слов: здорово, что все собрались, но не здорово, что по такому поводу. Группа поддержки меня порадовала, всё нормально.

— Это твой первый суд? Как впечатления?

— Я никогда не имел никаких проблем с Уголовным кодексом. Когда пошли события после 9 августа, то пошли и претензии со стороны властей.

— Суд был в твоем родном Гомеле, в здании рядом с Пионерским сквериком, местом тусовок нашего поколения. Как тебе было оказаться на той стороне?

— У меня этот сквер ассоциируется немного с другим. Но да, пиво там пили, когда можно было. На самом деле разговоров больше было не о суде, а о том, что совсем рядом государственное ТВ и радио сидят и стругают пропаганду. Ты бы видела: вчера с ТВ пришел парень — серьезный до жути, всё перещелкивал на камере затворы какие-то минут пятнадцать. А на него все глядят молча, сверлят взглядом в полной тишине. И только слышно, как он перещелкивает в тревоге, пока судья не пришел.

— И как тебе суд?

— Это не суд, а ***дец. Судья пришел без мантии, прокурорка в босоножках, которые выглядят, как моя бабушка носила, секретарь — как с пляжа. Кто-то сказал: «Я что, пришла сюда смотреть на ее трусы?» Они на дресс-код совсем забили. Я так понимаю, что эти представители госудраства так защищают закон и борются за престиж власти, чтоб я ее не подрывал.

— Когда я была маленькая, под конец Советского Союза, приходила в этот суд с мамой на работу, бегала по коридорам — в чем-то родное место. Все так меняется…

— Тогда еще суды были нормальные, у судей авторитет был и милицию люди уважали. А теперь как? Никак. Я же вижу, как люди относятся.

— Анекдот знаешь гомельский? Иностранные студенты из медунивера преподавателю предъявляют: а что вы говорили неправду, будто у вас каст нету. Препод: ?? В троллейбусе, отвечают, видели, как милиционер передавал деньги на талон. И ему сдачу и билет так передавали, что никто не хотел дотрагиваться.

— Эта история такая же, как один в Минске недавно пошел на концерт группы «Кино» и обмотался красно-зеленым флагом. И сразу вокруг него мертвая зона: один олень стоит посреди толпы. Там было несколько таких героев.

— Так а что за дифференциация по цвету штанов происходит? На выходных под Дзержинском тусовка байкеров была. Обычно тысячи собирались, а сейчас четыре сотни. И все красно-зеленые.

— Так там не байкеры были, а хозбайкеры. Раньше нормально всё было: КЗ или БЧБ не было главным. Главном был мотоцикл. А сейчас… Так а чья это вина? Тех организаторов, которые после 9 августа из мотоклуба выгоняли отказывавшихся снимать бчб-флажок.

Для меня байк — это свобода. Если говорить языком байкеров, я фрирайдер полностью. Все эти клубы — это структуры КГБ: там все какие-то лейтенанты, командиры. Мне и в жизни этого хватает. Клубов, которые мне понравились бы, в этой стране я не встречал. Возможно, когда-нибудь появятся.

— Ты говоришь, что сейчас главной стала окраска?

— Не самой главной, но людей это поделило. Страна у нас под гражданской внутренней оккупацией. Нас оккупировала группа лиц со своими конкретными целями и ценностями, которые сводятся к тому, чтоб побольше хапнуть и лапши на уши повесить. И у них свои конкретные символы. Как во время Второй мировой было: наденешь ли ты коричневую камизельку или белую. Разница есть? Вот и сейчас они одевают свою коричневую камизельку, чтоб показать лояльность фюрреру.

— А ты не думал свою камизельку переодеть?

— Нет, иначе это буду не я. Я такой же человек, как и все: внутри меня говна, конечно, много. Но его не настолько много, чтоб оно мной управляло. Мне 46 лет. И я так понимаю, что если ты человек, то это ты должен управлять своим личным говном, а не оно тобой.

Можно понять и тех, кто подстраивается под какие-то условия, все же мы все в плену и пленные могут всё что угодно говорить. А эти слова под принуждением, они видны.

Когда я буду перед тобой сидеть, как Протасевич, вот такой зашуганный с улыбочкой и говорить, что КЗ — мой флаг, а у этого вон стальные яйца, конечно, ты поймешь, что это не мои слова. Для такого поведения должны быть какие-то рычаги давления: в заложниках твои близкие или что-то еще. Меня пока что в такой плен не брали, не прижимали так. Поэтому по своей воле я не буду говорить, что КЗ — это мой флаг.

Больше всего боюсь в этих нелюдях, которые там в органах сидят, что они будут меня пытать и я не выдержу. Я очень боюсь боли.

— А что ты такого под пытками можешь сказать? Что ты КЗ-шник и ябатька?

— Им на самом деле не интересно то, что я могу сказать. Все должны понимать, что мы имеем дело не с людьми, а с системой.

Я всегда привожу эту метафору: ты утром открываешь окно, а во дворе цунами. И ты такой: не может быть во дворе цунами, там даже воды нет! А цунами есть. Это стихийное бедствие. И эта система, которую мы построили, это не люди, это стихийное бедствие. Они капли в этих волнах цунами — они просто делают свое дело. И потом будут говорить то же самое: мы делали то, что нам сказали.

— У тебя дома обыск был? Сцяг нашли?

— У меня вот такой герб, как у тебя наклейка, висит на стене в виде щита. Они просто его не заметили. На самом деле они искали орудие, с помощью которого я совершал свое преступление — телефон, чтобы конфисковать.

— Это то самое орудие?

— Оно самое. Страшный сон гомельского губернатора.

— Ты с потерпевшим общался?

— Нет, он не пришел на суд. Но это было понятно и раньше по тому, как было составлено его заявление в деле, по формулировкам, которыми он объяснял, как ему стало обидно. Там такая канцелярщина: с первых слов видно, что писали сами следаки. Суд длился несколько дней по одному часу, потому что там дела нет как такового.

— Ты раскаялся и просил прощения?

— Я не раскаялся, но признал, что написал то-то и то-то. Страшная фраза звучала так: «Соловей этот крайне глупый боров». Помнишь строчки «Ах, простите, соловей не поет для свиней. Позовите-ка лушче ворону».

Этот пост, за который меня судили, был про несуразное публичное выступлене человека, который оказался гомельским губернатором по фамилии Соловей. Увидев эту речь, я посмеялся и написал, что этот соловей петь не умеет.

В суде сказал, что готов извиниться перед потерпевшим, если он здесь появится.

— Эти три года «химии» ты, выходит, получил за старый пост в фейсбуке. А ты не думал почистить свои соцсетки?

— Нет. Если не это, так за что-то другое они упекут. Они могут приехать ко мне, зайти на балкон, повесить БЧБ и сказать, что так и было. Смысл чистить фейсбук?

Эти три года «химии» могут разрушить мою семью вообще: жена без работы, квартира съемная, двое детей, про котов я вообще молчу.

— Сколько у тебя котов?

— Два кота. Кася — Кассандра (ой дура) и Йоко — это он. Жоначку зовут Инна. Старшего сына Яромир — называл я в честь чешского короля Яромира.

— Почему такой выбор имен?

— Мне всегда хотелось чтобы что-то королевское было в семье. Яромир — это один из первых славянских королей. Младший сын Богдан — в честь актера Богдана Ступки, а если кто-то тормозит, то добавляем «еще в честь молдавского господаря». Ну так два короля в хаце. Нормальные хлопцы: 14 и 16 лет.

— Что сыновья про твою «химию» говорят?

— Признают авторитет государства ))) Сарказм. Они уже взрослые люди, они уже всё понимают.

— Ты работаешь в компании с мировым именем — Wargaming. Часть сотрудников уже релокейтнулась. Почему ты не уехал?

— У меня подписка о невыезде.

— А раньше?

— Я и не собирался. Я хочу жить тут. Я не хочу на «химию», а хочу жить в нормальной европейской славянской стране, по типу Словакии или Польши, но чтоб это была Беларусь. Мне бы этого хватило, я был бы счастлив.

Но сейчас я уже не уверен... Больше всего я не уверен, хочу ли, чтобы мои дети тут жили.

— То есть ты на такой стадии оценки реальности, что начинаешь сомневаться, что победа будет?

— Победа-то будет, но я начинаю смоневаться, что я ее увижу. Есть такие процессы, которые, как ты не пукай, не отменишь.

Ты можешь мне назвать временные рамки Французской революции? Если прикинуть, то закончилась она, вероятно, при Наполеоне III. То есть это примерно 80 лет. Российская революция 1905 года, окончилась ли она вообще? Я считаю, что она еще продолжается: российское государство хоть и пережило несколько стадий, но не реформировалось по сути.

— А как происходит наша белорусская революция, в головах?

— Она по всему миру происходит, не только в головах. Еще 20 лет назад кто знал, что такое белорусская диаспора? Раньше, когда белорусы приезжали за границу, они первым делом отказывались от своей белорусскости. А сейчас мы видим, что во всем мире белорусские диаспоры очень активные. Они снаружи имеют возможностей для изменения страны даже больше, чем белорусы, которые живут внутри.

А мы тут сидим как заложники в концлагере: ничего сделать не можем, шаг влево, шаг вправо — расстрел. Доживем ли мы до момента, когда этот процесс закончится, я не знаю.

Это у меня осторожный реализм. Я ж не утверждаю на 100%, что уже всё. Сейчас идет реакция, контрреволюция.

— Когда вчера я спросила про ощущения после суда, ты сказал: «Как камикадзе». Что это значит?

— Вот ты сидишь в самолете и у тебя только один путь. Ты понимаешь, что ты не вернешься, потому что уже все так заложено. И у тебя единственный путь — лететь вперед на врага. Ты добровольный заложник ситуации.

— Ты преувеличиваешь, кажется. Некоторые под угрозой уголовных дел лесами и болотами из страны выбирались… Быть камикадзе — это твой выбор. Так ведь?

— Я не то имею в виду. Этот путь бегства, конечно, есть. Но я, пока, возможно, хочу оставаться тут. Вот когда прижмет совсем… Например, если людей на улице стрелять будут.

На самом деле у меня еще есть надежда, что сработает институт апелляции. Мой адвокат сейчас подает апелляционную жалобу на приговор. И есть шансы на улучшение моего положения.

На саму «химию» я ехать не хочу. Я только начал восстанавливаться после коронавируса, которым меня наградили на сутках в Жодино. Я только в феврале начал ходить толком на улицу. До сих пор одна нога не ворочается. Я здоровья потерял больше, чем мог себе представить. А на «химии» никто не будет смотреть, какое у меня состояние здоровья.

Они скажут: вот тебе вагон, иди и разгружай. И там я слягу: у меня и давление, и мотор барахлит. На этой «химии» я протяну до нового года. А потом меня схоронят — да и всё. Мне нельзя туда попадать. Мы все понимаем, какие люди сейчас этой «химией» управляют.

Отсюда и такой настрой, как у камикадзе.

— Камикадзе лупят по врагам…

— Ашурок тоже так лупил... Слушай, я не очень хочу умирать. У меня еще альбом не дописан, кино не снято, много незакрытых гештальтов. Но если единственный выбор такой: остаться человеком и умереть или жить говном? Это такой же выбор, как в этой задачке. Что ты выбираешь: колбасу или свободу? Колбасу? Тогда к тебе придут и заберут твою колбасу: не будет ни колбасы, ни свободы.

— Я догадалась про ход твоих мыслей: дерево посадил, сыновей вырастил, лидером международно известной группы стал… Уже не страшно. Кстати, что у тебя в группе говорят?

— Группа в шоке. Да говорят все то же самое, что и другие музыканты. Позиция у всех тождественная: держись! Надеются, что удастся это всё развернуть в обратную сторону.

— Когда у вас последний концерт был?

— В 2019 году, потом локдаун из-за коронавируса. Мы планировали сесть в студии и записывать альбом. А потом всё наложилось одно на другое.

— А как пишется в это экстремальное время? Дает ли конфликт энергию?

— Иногда получается написать какие-то тексты: не про цветочки и любовь…

Ничего этот конфликт не дает: птицы не поют ни в каких клетках. Любое давление — это убийство творчества. И когда стихи появляются — это уже не творчество, а психиатрия. Это крик о помощи, это сигнал SOS.

Это экстремальное творчество, такого не должно быть. Понимаешь, когда ты все сделал, а потом у тебя душа поет — вот это настоящее творчество. Тебе кайфово. А когда ты связан — да, получается ярко, эпично, но оно отбирает у человека все силы. Ты написал — и всё, больше тебя нет. Лебединая песня.

У меня стихи пока не такие, скорее, это реакция, рефлексия на действительность.

— У тебя были другие экстремальные ситуации по жизни?

— Знаешь, я много лет в полунищенских условиях прожил. И ничего — нормально. Половину жизни прожил как сказочный негр под пальмой. Упадет на тебя что-то вкусное — съешь. Нет — перейдешь под другую пальму.

Никогда меня не тянуло работать на госудраство. Года два я поработал на ГорСАП в Гомеле. Года три на теплосети. Эта структура отношений мне никогда не нравилась. Ходят какие-то начальники, начальники над начальниками. Лучше быть голодным, но свободным.

— А Wargaming для тебя хороший компромисс?

— Каждый человек там — это личность. Это интересная персона, с которой можно о чем-то поговорить. В госсекторе такого нет. Там человек — это винтик. Начинаешь беседу и приходишь к мысли «а давай *бнем». А потом, выпивши, ты падаеш на его левел и всё нормально: у тебя хороший коллектив. Это мой опыт. Работа на государство для меня заканчивалась одним и тем же — я сижу и бухаю, потому что там не с кем разговаривать.

Года четыре я работал в террариуме. Возился со змейками и другими рептилиями. Люди интересные тоже были и даже деньги платили. На рынке я работал. Тоже люди вокруг, это было интересно.

Wargaming — идеальный вариант для таких, как я: есть персоны, сама работа интересная, я делаю что-то полезное. И чувствую себя человеком.

“Это варгейминговские юбилейные часы, выпущены на «Луче». Из четырех дизайнов я выбрал такой — БЧБ”.

— Ты человек уже поживший. Вот скажи, любовь — она есть? Что она такое?

— Любовь есть, но есть и нюансы. Ты же любишь не конкретного человека, а его образ в точке времени и пространства. Из-за концентрации в этой точке любовь такая яркая. Как извержение вулкана: его нельзя растянуть на года. Оно было и теперь существует в твоем сознании. Магическими средствами, типа музыки, можно эти переживания продлить.

Любовь — это какой-то вид искусства: надо уметь делать человка, которого ты любишь, лучше, чем он есть сейчас, как-то приукрашивать его, как-то идеализировать. Ведь мы любим не тех, кто просыпается утром и ходит по дому чешет зад. Надо понимать, что мы все живые и все меняемся. Не сразу это понимание приходит, конечно.

Важно уметь делать вот так: человек проснулся, а ты его уже видишь идеальным. Ты в нем видишь эту точку, извержение, которое полюбил.

Человек, который не умеет идти на компромиссы, не умеет любить.

— Вокруг говно и впереди у тебя жизнь может быть еще хуже. Откуда ты берешь силы?

— Я люблю свою жену Инну. Я понимаю, что этот человек, с которым мы пережили много чего, меня не предаст, я могу быть в ней уверен.

Еще друзья для меня хороший жизненный ресурс. Музыка — без метала никуда. Слушаю сборки олдового метала и мне становится приятно: вот была жизнь!

Люблю смотреть ужастики, люблю кино, абстрагируюсь. Люблю послушать лекции по истории, зоологии. Отрезвляет.

Ну, и космос — он лечит вообще всё. Когда ты осознаешь масштабы событий, что ты — это ничто на фоне космоса, то становится как-то проще. А чего париться?!