Внутренний Сарацин
Umm Omar
Достаточно распространённый сюжет схоластических трактатов и рыцарской прозы XIV-XV веков — Саладин, испытывая подлинный интерес к Христианству и даже раздумывая принять эту религию (либо же изначально с какой-то иной целью), прибывает в сопровождении своего бывшего пленника Хуго де Табари на христианские земли, и там, увидев воочию весь удручающий упадок и множественные грехи, в которых погрязли христиане того времени, разочаровывается и уезжает обратно.
Конечно, не может быть и речи, чтобы проводить здесь какие-то параллели с реальной исторической фигурой Саладина. Как и в «Ордене рыцарства» — поэме неизвестного французского автора XIII века — мы видим скорее чрезвычайно интересный художественный приём, а в лице Саладина — замечательный архетипический образ благородного сарацина, который, несмотря на всю дихотомию «Песни о Роланде», оказал огромное влияние на христианских авторов, да и вообще на экзистенциал европейского дворянина эпохи, последовавшей вслед за чередой неудач и поражений христиан в крестовых походах.
Средневековое создание рассматривало Ислам не как самостоятельное явление, но как крайнюю ересь Христианства, а потому те высокие достоинства, которыми обладал Саладин, европейские авторы стремились объяснить то его посвящением в рыцари, то криптохристианством, то вообще франкским происхождением, будучи не в состоянии либо не желая увидеть их источник в самой исламской религии. «Благородный сарацин» сделался своеобразным отражением и живым упрёком христианскому рыцарству — типичной церковной риторикой после поражения в битве при Хаттине стала критика рыцарского декаданса, «земного» характера борьбы, гордыни, алчности, пристрастий к роскоши, удобствам, изысканной пище и прочим грехам. Именно личные грехи христиан виделись основной причиной поражения, а само поражение рассматривалось как божье наказание, в общем контексте евангельского апокалиптического сюжета с грядущим царством Антихриста.
В конце XIV века бенидиктинский приор Оноре Бове в своей поэме «Явление магистра Жана де Мена» идёт ещё дальше и выводит своего Сарацина с прямо-таки «юнгианским» мастерством. Его произведение написано в форме схоластических диалогов между Приором (альтер-эго автора) и чередой персонажей, одним из которых является призрак Жана де Мена, а остальные для средневекового общества совершенно маргинальны — это врач-шарлатан, еврей-ростовщик, монах-еретик и… Сарацин.
Все, кроме Сарацина, олицетворяют определённы пороки общества и заняты тем, что оправдывают себя лицемерием самих христиан. Все, кроме Сарацина. Тот, напротив, является фигурой к ним никак не причастной и исполнен достоинств. Автор отмечает его высокое рождение и блестящую образованность — знание языков, теологии и права; его мнение высоко ценит сам Жан де Мен (суперэго автора). Во всём этом сквозит, конечно, определённое преклонение перед более развитым исламским миром.
Сарацин начинает свою речь не с критики деградировавшего общества — он, в отличие от предыдущих ораторов, воздаёт сперва хвалу французским рыцарям, называя их «наихрабрейшими из христиан, самыми благородными и могущественными, самыми яростными и доблестными в битве». Однако, в отличие от Саладина из «Ордена рыцарства», испытывающего необъяснимый восторг, Сарацин у Бове настроен в целом сдержано-критически. Автор здесь проявляет замечательную дальновидность — он ничего не говорит о божественном гневе и вовсе не стремится повторять уже порядком набившую оскомину церковную риторику. Он, устами Сарацина, даёт своим единоверцам несколько ценных советов, как-то следование порядку для достижения военной дисциплины. Примером для подражания становятся сарацинские солдаты и древние римляне, чей кодекс описывается как полный контраст манере христиан. Некто Майкл Хенли, обстоятельно комментируя поэму Оноре Бове, пишет: «Сарацины живут просто, не нуждаются в роскоши, обильной пище и вине, ни в удобных постелях, и таким образом становятся fors et fiers (сильными и гордыми)». Персонаж-Сарацин, с лёгкой руки автора, советует христианским рыцарям для воспитания в себе соответствующих качеств заняться чтением римских авторов.
Таким образом, здесь мы наблюдаем некое развитие христианской средневековой мысли, предвосхищающей человека раннего Ренессанса — ещё ревностного христианина, который ни на миг не сомневается в божественном Провидении, как и в том, что всякая победа от Бога, и вместе с тем уже не надеется лишь только на это. Он способен перенять опыт более сильного противника, к которому относится с уважением, он в надежде обращается к собственному прошлому, всё ещё ощущая себя тем самым римлянином.
И к этому его подталкивает его «внутренний Сарацин», ведь есть всё же большая интуиция в том, что средневековый человек не мог помыслить мусульман «нехристями» в полном смысле слова, он глубоко подозревал истинное положение вещей. Таким образом, представив Ислам как некое зеркало Христианства, он скорей видел в нём себя, в своём истинном свете.
Возвращаясь к юнгианству, которое уже было упомянуто выше, на первый взгляд, некстати. Юнг и его последователи, исследуя архетипы бессознательного, описали так называемый «архетип тени». Тень — это отторгаемое «тёмное я», которое скрывает в себе в том числе и нереализованные возможности и, таким образом, является потенциальным источником огромной творческой силы.
«Нужно принять опыт тени и серьезно к нему отнестись. Во-вторых, необходимо знать её черты и стремления. В-третьих, длинные и сложные переговоры с ней будут неизбежны…
Никто не знает, каким может оказаться конечный результат таких переговоров. Известно только, что осмотрительное сотрудничество приводит к тому что проблема меняет свои очертания. Очень часто основные невозможные желания тени оказываются не более чем угрозами, обусловленными нежеланием части эго выйти на серьезное рассмотрение тени. Такие угрозы обычно ослабевают, если встретить их серьезно". (К.-Г. Юнг)
Только когда мы размышляем, мы понимаем это, и тень появляется в другой форме. Установление контакта с тенью — пожизненный процесс всматривания и правдивого отражения того, что мы видим. Надо только удержаться в нашем основном, аутентичном ядре, нашей сокровенной самости». (М.-Л. Фон Франц)
И вот тут, конечно, возникают интересные параллели и множество вопросов, первый из которых: чей же образ является «тенью» современного мусульманина? И, самое главное — как к нему следует отнестись и что же с ним делать?