Виталий Безпалов. Голова. Here is something you can't understand (How I Could Just Kill A Man)

В ИП Виноградов прошла выставка художника, о котором я не понимал, как писать. Но именно после «Головы» у меня щелкнуло, что именно люди не понимают и никогда не поймут. У Безпалова ты сталкиваешься с особой работой взгляда, извергнутой из универсалистской эстетики, привычных метрик, золотых сечений и общего интеллекта. С механикой зрения, выдрессированной подмечать конкретные вещи в окружающем мире, словно нейросеть, распознающая велосипеды. Зрение здесь измеряется рефлексами, глубоко укорененными в духе недавнего прошлого, ретросовременности нулевых и десятых, уже немного подтухшей, для которой это новое «сейчас» — дикость. Прекрасно, что эта ностальгическая машина доступна лишь единицам, потому что вместе со знанием, пониманием, она приносит гнетущую тоску, боль, одиночество и разочарование.

Подозрительная деталь. Вижу приклеенный на стену квартирный номер «два», но двери — нет. Цифра и цифра. Ничего подозрительного. Но, возможно, я уже видел такое. Припоминаю. То была не цифра. То был небольшой венок, нашитый на поло, то была роза ветров, на рукаве, то был «крокодильчик» на кроссовках, то были спрятанные татуировки, все — в подозрительных обстоятельствах. «Двойка» нужна не для того, чтобы ее увидеть, она нужна для того, чтобы ее спалить. Случайно краем глаза. Здесь срабатывает механизм меланхолии, небольшой разряд адреналина. Синестезия дарит воспоминание о звуке раскрывающегося канцелярского ножа, треске удара, звоне отлетающего на брусчатку лезвия. Запах черемухи. Металлический привкус. «Двойка» — определенно палево. 

This is where the good times went
With his brains lying on the pavement
With a broken bottle in his hand
And another in his back

— Blitz

Балка посреди комнаты, замотанная скотчем. Я сразу тянусь к самому верху. Встаю на цыпочки. Знакомое чувство. Потому что когда красишь, обычно сразу понимаешь, где твоего роста хватит, чтобы залить контур, сделать тени, блики. Это не балка — это аршин, от пола до самого потолка, от пятки до вытянутой вверх руки. Чтобы *у*рить холтрейн нужен хороший рост.

Черное, красное, с мертвыми пчелами. Два основных цвета любой субкультурной войны. Черный бомбер, cherry мартенсы. Красные нюбэлансы, черное худи. Ностальгия смешивается с усталостью. Я выбираю плейлист, который заточен под определенный тип тоски. В ушах начинает играть сайкобилли, затем Oi, Илл Билл, Некро, хардкор панк. Все бессмысленно, как эти мертвые пчелы. Закрываю глаза, вижу слабые образы, то ли сон, то ли наваждение, то ли память, в этом прошлом кто-то умер. Открываю глаза — пчелы.

Вчера ребята дрались, вынесли кабак
Пьяные с ножами, драка понеслась!
А сегодня трое в коме, четверо в СИЗО
А один той же ночью от ранений сдох!

— ted kaczynski

Муляж. Иногда не муляж, особенно в нулевых. Скорее ружье, которое не выстрелило в конце пьесы.

Что такое «Голова»? Это машина ретромании по конкретной эпохе. Устаревший и уставший взгляд, составляющий плейлист из собственных флешбэков. Ее объекты выверены привычными ей пропорциями. У нее нет идей, нет идеологии, но есть скорее система координат, привычек, зацикленностей. Я понимающе киваю «Голове» в ответ.

— Печень Ги Дебора