Виолончелистка делает минет мужику играющему под балконом на флейте

⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

Виолончелистка делает минет мужику играющему под балконом на флейте

Часть 1

Глава 1

Наша жизнь – это стремительно убегающее время, как исчезающий в небе аэроплан, становясь с каждой секундой все меньше и меньше, и вдруг совсем пропадающий из виду, превращаясь в аллегорическое многоточие................


Наш новый дом

Этот жизненный эпизод начался в далеком 1938 году, в Москве, когда благодаря своим родителям Вере Васильевне и Ивану Петровичу, а в основном Вере Васильевне – моей маме, я не вдруг, а категорически требуя и ведя себя агрессивно, колотя ногами и кувыркаясь в водной субстанции, появился на свет Божий, дико вереща, тем самым расправляя лепестки своих легких, жадно заглатывая потоки вдыхаемого воздуха. Это произошло в городе Муроме Владимирской области. Точно так же через год на свет появилась моя сестра Светка, а еще годом позже – вторая моя сестра Нинка. Но это случилось уже в городе Сергаче Горьковской области, куда переехала наша семья – отца направили сюда на работу директором Дома культуры.
Город Сергач с узловой железнодорожной станцией находится где-то на полпути между Казанью и Москвой. Отсюда идут поезда в Среднюю Азию, города Уфу, Челябинск, Омск, Новосибирск и дальше на восток.
В годы всеобщего дефицита поезд Москва – Казань, проходивший через Сергач, народ окрестил «Поездом жизни». Гены бывших кочевников-завоевателей в это трудное время напомнили о себе! Вечером поезд отправлялся из Казани, а утром следующего дня прибывал в Москву на Казанский вокзал. Татары, прибывшие на поезде, в течение дня оккупировали магазины и рынки столицы, отовариваясь по полной… Вечером поезд отправлялся назад, а утром снова прибывал в Казань. Поезд жизни! Очень образно!
Так вот, если ехать из Москвы, перед Сергачем поезд ненадолго прячут леса, и когда он неожиданно вырывается из лесного плена, взору открывается изумительная картина, особенно летом. На огромной возвышенности вдруг возникает город с белым храмом, расположенным на самой вершине этой возвышенности. Он словно венчает город. Сказочное видение – дух захватывает! Город окружают деревни и села. На западе сёла в основном татарские. С других сторон находятся населенные пункты со смешанным населением – русским, чувашским и мордовским.
Сергач – один из древнейших городов России. Сейчас – райцентр.
Отец подходил на должность директора ДК. Он имел необходимый опыт работы. В 1937 году, окончив двухмесячные курсы повышения квалификации при Московском институте культпросветработников, по адресу Спартаковская улица, дом 2а, получил удостоверение за №532 в том, что может работать на должности директора Дома культуры.
При этом институте был небольшой зрительный зал со сценой; работали кружки художественной самодеятельности – хоровой и драматический. В хоре пела моя будущая мама. Здесь и познакомились мои родители. Маме в то время было 20, а отцу – 23 года. Отец вырос в детдоме. В его жилах текла и цыганская кровь. Он был прекрасным баянистом, имел абсолютный слух и сильный голос с цыганской изюминкой. У мамы было сопрано с большим диапазоном. Они дополняли друг друга, что случается не так часто.
Нам дали квартиру на втором этаже двухэтажного кирпичного дома, покрашенного в белый цвет. Дом ярко выделялся среди других домов.
Дедушка наших соседей Курочкиных (преставился на 96-м году жизни) рассказывал, что дом в свое время принадлежал купцу Козьме Ефремову и что дом этот с сюрпризами. Когда стали рыть землю под фундамент, натолкнулись на человеческие кости: были обнаружены скелет без черепа, а также рваная кольчуга ратника и мятый металлический шлем. Здесь же обнаружили круглый, красиво обработанный татарский щит и обломок кривой сабли. Скелет отдали в земскую больницу, а все остальное купец оставил себе и поместил в своем доме – но вот незадача! – через некоторое время находка эта неожиданно исчезла, хотя и находилась на виду.
А еще я случайно подслушал странный разговор между соседкой снизу тетей Лизой и моей бабушкой. Тетя Лиза взволновано говорила, что года два назад внезапно проснулась от того, что услышала какой-то шорох, скрежет и будто бы голоса. Но где, говорит, не пойму – то ли у вас наверху, то ли здесь из-под пола. Голоса неясные – люди, не люди? Внезапно все стихло.
– Я тогда была здорово напугана, – сказала тетя Лиза, – а потом, думаю, может, пригрезилось или во сне все это было. В общем забыла. Почти два года прошло… А вот этой ночью опять! Все то же самое. И тогда, и сегодня один из этих голосов произнес: «Алга»… Анастасия Андреевна, что делать-то? Может, в милицию заявить?
– Значит, духи здесь обитают, – ответила бабушка, – растревожили их чем-то. Заявлять пока никуда не надо. Пусть твои девчонки сегодня переночуют у нас, а я в полночь приду, почитаю Евангелие и помолюсь. Поглядим, что получится.
Ровно в полночь бабушка зажгла свечу, открыла Евангелие и стала читать вслух. Затем стала читать молитвы и псалмы. Часа два читала, затем перекрестилась, перекрестила Евангелием все углы комнаты. Вдруг пламя свечи колыхнулось и послышался тихий звук, похожий на стон, и все стихло. Бабушка с тетей Лизой просидели молча еще с полчаса, после чего бабушка сказала:
– Ну вот, кого-то я освободила. Налей, Лиза, молочка, покушаем с хлебом и ляжем. Я сегодня у тебя заночую.
Вот в таком доме получили мы квартиру. Дом был большой. Во дворе стоял огромный сарай с внутренней перегородкой и двумя дверьми – одна для соседей, другая для нас. Сарай был ветхий, весь в дырах. Позже плотники горсовета поставят новый сарай – высокий и крепкий. Снег зимой уже не будет задувать в щели. За сараем были наши огороды.
На второй этаж дома вела крутая лестница с массивными перилами; дальше – крыльцо с покатым навесом, покрытым сверху, как и крыша дома, листовым железом. На крыше был вход на чердак, куда мы боялись совать нос. Дверь с крыльца вела в сени. Посредине было застекленное окно, а в конце находился объемистый чулан. Летом туда ставили лежак, на котором спал я. Из сеней на кухню вела массивная, обитая войлоком дубовая дверь с толстым металлическим крючком. На кухне стояла русская печь, за которой день и ночь трещал назойливый сверчок. Это была настоящая мука. У бабушки даже начиналась мигрень. Я несколько раз пытался поймать его, да толку-то… Только подкрадешься, а он уже в другом месте буянит, поганец, так и терпели. Здесь же стоял длинный обеденный стол и шкаф с хозяйственной утварью. Из кухни дверь вела в квартиру, состоящую из двух комнат. Проход во вторую комнату закрывала штора.
Слева, сразу за входной дверью в квартиру, стоял огромный старинный сундук. Зимой я спал на этом сундуке, если хватало тепла. На кровати с металлическими шарами спали сестры. Мама и бабушка спали в другой комнате. Напротив двери стоял письменный стол, на котором мы делали уроки. О его дальний край опиралось висевшее на стене огромное старинное зеркало, закрепленное на толстом крючке под потолком. Сестры все время вертелись перед этим зеркалом.
На другой стене под потолком было вентиляционное отверстие. Оно закрывалось медной круглой заслонкой с привязанным к ней шнуром. Чтобы открыть ее, нужно было просто потянуть за шнур. Заслонка была с пружиной и захлопывалась сама, стоило отпустить шнур. Зимой в этом отверстии жили воробьи.
В углу комнаты красовалась ножная швейная машинка «Зингер». Полы в комнатах были покрыты половиками, которые бабушка смастерила из всевозможных цветных кусков ткани. Окна были заставлены цветочными горшками, а на полу в бочонке рос огромный фикус.
Добротный забор соединял угол нашего дома с соседним. Посредине забора были дубовые ворота с узорной калиткой, покрытые сверху деревянным двускатным навесом. В калитке был прорезан большой круглый «глазок» и висело тяжелое железное кольцо. С другой стороны тянулся забор соседского дома, в котором жили Шачковы.
Напротив нашего дома через улицу радовала глаз огромная поляна с густой мелкой травой, словно ковер, а за поляной находился пологий овраг, переходящий в ровную низину – отличное место для небольшого футбольного поля, где несколько лет спустя действительно стали разворачиваться страстные футбольные баталии. В овраге был колодец – им пользовались многие на нашей Котельниковской улице.
Улица начиналась кирпичным зданием – Дом культуры. На первом его этаже располагалась городская библиотека с читальным залом. На втором этаже находился клуб. Зрительный зал с высокой сценой вмещал 200 человек. Два раза в неделю в этом зале проходили танцы. Стулья убирались и расставлялись вдоль стен и на сцене. Были также большое фойе, кабинет директора, небольшой зал с бильярдом и комната для уборщицы. Во время танцев полы скрипели и прогибались. Однажды они начались вдруг проваливаться. К счастью, никто не пострадал. В короткий срок пол был заменен и покрашен в яркий желтый цвет.
Родители, не особенно задумываясь, нарекли меня Рудольфом. Хорошо что не Адольфом – ведь совсем рядом! Имя Адольф Гитлер было у всех на слуху и нагоняло на людей страх. В доме меня звали Рудиком, а на улице – Рудькой или просто Канак. Мне нравилось…
В Сергаче был крепкий духовой оркестр. Мой отец часто выступал с сольными партиями как баянист под аккомпанемент этого оркестра. Это было новаторство. Публика приветствовала смелые начинания.


Бабушка

Как известно, любая творческая работа требует много времени. Отец с мамой целые дни проводили в Доме культуры на репетициях. Нашим воспитанием занималась в основном бабушка. Бабушка – Крахмалёва Анастасия Андреевна родилась в 1886 году в слободе Николаевка Астраханской губернии. Семья была большая – отец, мать и дети: дочери Груша, Маня, Шура и Анастасия, наша бабушка. В 1906 году бабушка закончила двухгодичное сельское училище Министерства народного просвещения, а в 1914 году, переехав в Москву к одной из своих сестер, поступила в семилетнюю духовную семинарию, но не закончила ее. Она должна была выйти замуж за капитана парохода, но свадьба не состоялась – бабушке не нравилось рябое лицо капитана. Она вышла замуж за Чеботарёва Василия – красивого мужчину со средним достатком. В 1917 году родилась дочка Вера, наша будущая мама. В этом же году Василия призвали на фронт – шла Первая мировая война. В начале 1918 года Василий погиб, и бабушка осталась с малышкой Верочкой на руках.
В 1936 году бабушку вызвала к себе в Муром ее сестра Александра, монастырская монахиня, а в 1937 году сюда же приехали и мои будущие родители.
Когда бабушка переезжала в город Муром, ее по дороге обокрали. Украли все ее сбережения, а деньги были немалые. Собственно, с этого момента и началась нищета. Очевидно, бабушка не представляла себе, сколько в России было воров, грабителей и убийц и что нюх на деньги у этой публики особый.
Бабушке не раз предлагали место учителя в начальной школе, но она предпочла учить своих внучат. Благодаря ее усилиям мы рано научились читать и писать. Бабушка была истинно верующим человеком. Три ее родных сестры были монахинями. Бабушка учила нас молитвам, много читала из Евангелия, а также псалмы. Каждое утро начиналось с молитвы, молились перед едой и на ночь.
Бабушка была строгим воспитателем и не давала нам никаких поблажек. Я был вертлявым шустряком, изобретал всевозможные пакости по отношению к сестрам. Мы частенько лупили друг друга. Если честно, мне доставалось от сестер больше. Бабушке приходилось усмирять нас, особенно меня, семихвосткой – плеткой из семи узких и длинных ремешков. Когда такая плетка проходилась по спине, то про пакости на некоторое время приходилось забывать. Потом, естественно, все повторялось… Мы, глупые дети, доводили нашу милую и любимую бабушку. Но у нее была сильная воля, так что пока она с нами справлялась.
Я своего отца почти не помню. Когда началась война с Германией, ему присвоили звание лейтенанта и направили на работу в городской военкомат заместителем военкома, где шла спешная работа с призывниками. Домой он возвращался поздно, а уходил на работу ни свет ни заря. Поддавшись всеобщему патриотическому порыву, отец тоже рвался на фронт. Но работы в военкомате было невпроворот, и на фронт его не отпускали. Прошел год. Однажды он возбужденный влетел домой и громко объявил, что наконец-то его берут добровольцем на фронт.
– Ну, Верочка, еду громить врага!
– Добился-таки своего, – поникшим голосом сказала мама, – мне в клубе рассказали про последние сводки с фронтов. Удручающе… Иван, одумайся пока не поздно. Тебя ведь силой никто не гонит. Подумай обо мне, о своих детях. Они же останутся сиротами. Как мы будем жить? У меня нет профессии, мы сгинем с голоду. Ты же туда не на баяне играть едешь? Там же смерть, смерть, смерть! – мама горько заплакала.
Отец прижал ее к себе.
– Не плачь, родная, я вернусь, я обязательно вернусь. Пуля не возьмет меня, я же заговоренный… А баян? – а баян я возьму с собой, мне с ним спокойней…
Мне было четыре года, когда отец приехал весной на короткую побывку. Я отчетливо помню единственный эпизод, связанный с этим неожиданным приездом: я вытащил у него из кобуры пистолет и как безумный выскочил на улицу, размахивая этим пистолетом и горланя во всю глотку.
– Рудька! Отец! – крикнул кто-то.
Я увидел, как мой отец в одних трусах во весь дух несется ко мне. Я испугался и бросился бежать, но он быстро меня догнал, выхватил из рук пистолет и, помню, как больно врезал ладонью по затылку. Затем потащил домой, чуть не оторвав мне руку. Я ревел взахлеб, но отец не обращал на это никакого внимания. Как ни странно, даже в этот момент лица его я не запомнил. На другой день он отбыл в свою часть. Как потом нам рассказывала мама, отец без санкции, на свой страх и риск, заскочил домой на один день. Попрощаться. Их эшелон стоял на станции Шумерля недалеко от станции Сергач, где проходило формирование их мотострелкового батальона. Батальон направлялся под Курск. Отец как чувствовал, что видится с нами в последний раз. В 1943 году пришла похоронка. В ней сообщалось, что гвардии капитан Канаков Иван Петрович пал смертью храбрых в битве под Орлом. Помню, как долго голосила мама: «Сиротки, мои, сиротки», повторяя фразу много раз. Как бабушка гладила маму по голове, шевеля губами около ее уха. Наверно, просила Господа, чтобы это оказалось ошибкой. Мы же тупо таращили глаза друг на друга и молча взирали на страдания нашей мамы.

* * *
С каждым днем жить становилось все труднее. В маленьком провинциальном городке без профессии найти работу было очень трудно. Семья жила в основном на пособие, которое положили за погибшего отца, поэтому мама продолжала работать в Доме культуры. Руководитель драмкружка Бендина Маргарита Дмитриевна, ставшая директором, приплачивала ей из скудного клубного бюджета. Маргарита Дмитриевна ранее была актрисой в Муромском драмтеатре, а ее муж – директором спичечной фабрики. На этикетках спичечных коробков, выпускаемых на этой фабрике, была изображена пятиконечная звезда с широкими разноцветными гранями. Так вот бдительные товарищи сумели разглядеть на этой звезде завуалированную свастику. Весь технический персонал фабрики получил различные сроки, а директор – пятнадцать лет магаданских лагерей, где в 1946 году при стычке с блатными был убит. Не знаю как, но моему отцу удалось убедить тогда органы в непричастности к делу мужа Маргариты Дмитриевны и спасти ее от высылки. Перед войной страна была на подъеме и в области культуры. В городах наблюдалось массовое посещение кино, театров, концертных залов. По радио и на концертных площадках звучали прекрасные патриотические и лирические песни. Под эти песни советский народ выполнял и перевыполнял производственные планы. Хоровые коллективы стихийно возникали в городах и весях. В этих хорах народ отводил душу, забывая о бытовых неурядицах и тяжелом физическом труде. Иван Петрович – мой отец – сумел тогда перетащить Маргариту Дмитриевну с ее двумя детьми в Сергач. Председатель горсовета, будучи человеком дальновидным, дал ей квартиру, сознавая, что ее артистический талант продвинет вперед культурную жизнь города. И не ошибся!
Моя мама в своих песнях была великолепна: она не только исполняла их голосом, но богатой мимикой и жестами раскрывала смысловое содержание того, о чем пела. И недаром впоследствии у них с Маргаритой Дмитриевной получился удивительный тандем. Их спектакли и концерты проходили всегда с большим успехом.
В историческом музее города Сергача и сейчас на стенде есть фотографии моей мамы и Маргариты Дмитриевны – как гордость нашего города.

* * *
Война затягивалась… Затягивались и пояса у населения.
«Все для фронта, все для победы!» – этот лозунг способствовал тому, что народ в тылу нищал, а голод разрастался до размеров бесконечного кошмара. Если бы не бабушка, мы бы точно не выжили. Ко мне приклеилось прозвище «Рахит» (пухлый живот и кривые ноги). Меня все время пучило… Сестры, когда мы ссорились, обзывали меня вонючкой. Это была настоящая мука. Газы в животе вели со мной изнурительную игру, где я все время проигрывал. Газы мучили меня на протяжении нескольких лет. Беда постепенно исчезла, когда я начал гонять в футбол и заниматься физкультурой. Я одолел эту напасть и признаки рахита ушли навсегда. Был случай, когда я засиделся допоздна у своего дружка и меня оставили ночевать. Наевшись пышных оладий со сметаной, мы залезли на печь и легли спать. Я не мог заснуть до полуночи, хотя спать очень хотелось. Меня сильно пучило, и я боялся заснуть, чтобы во сне не навонять на всю избу. Утром дружок говорит с издевкой:
– Ну, Канак, ты и бздел! – Он засмеялся гадким смехом.
Мне было ужасно стыдно и я, не сказав ни слова, убежал домой. До сих пор при воспоминании об этом у меня начинают гореть уши.
Сестры и я рыскали по городу в поисках пищи. Ели всё, не боясь отравиться. Бабушка на базаре просила милостыню, кому-то что-то помогала продать, собирала под прилавками отбросы. Там же добрые люди отдали ей двух непроданных козлят: кормить надо было уже пятерых, тем более, что козлятам требовалось еще и молоко. Бабушка… Какая же сила таилась в ее, казалось бы, слабом теле! Она продолжала читать нам молитвы, псалмы, подолгу молилась сама и нас заставляла повторять молитвы.
Той картошки, что мы сажали, хватало на ползимы. Так же обстояло дело и с дровами.
За огородами начиналась территория МТС. По ночам я, как настоящий вор-партизан, подкрадывался к котельной. Там были уложены поленницы дров и навалена куча угля. Каждую ночь я воровал шесть березовых поленьев и ведро угля. Ни разу не попался!
У нас была, как я уже говорил, русская печь. Она долго держала тепло. На ней мы спали. Козлята спали вместе с нами, делясь своим теплом. От них исходил какой-то особый приятный молочный запах. Сейчас даже не верится! – через полтора года козлята выросли. Коза дала нам первое молоко. Козла же пришлось пустить на мясо. Это была огромная победа. Чудодейственное козье молоко быстро стало давать целебные результаты. Мама тоже стала частенько приносить с работы что-нибудь съестное. Некоторые благодарные зрители иногда давали ей после спектакля какие-то продукты.
Мама догадывалась, что это тайная агитация Маргариты Дмитриевны.
Город был невелик и, как водится, все всё про всех знали. Знали, кто как живет.
Театральная бригада нередко выезжала в окрестные села и колхозы с концертами и спектаклями. В доме после возвращения мамы появлялись молоко, сметана, выпечка, а иногда – мясо.
А война не кончалась, хоть немца и гнали на всех направлениях. Лозунг «Все для фронта, все для победы!» был актуален.
Нас окружали добрые, понимающие соседи. Один из них, Василий Иванович Шачков – директор «Швейника», имел трех сыновей: Генку, пацана старше меня на два года, и двух старшеклассников. У них в хозяйстве была дойная корова, куры, каждый год выращивали свинью на мясо. Когда машина привозила им навоз для огорода, Евдокия Ивановна, жена Василия Ивановича, давала нам свою тачку-вагонетку, чтобы мы тоже удобрили этим навозом свой небольшой картофельный участок и грядки под огурцы и лук. У других соседей, Курочкиных, отец работал на станции бригадиром железнодорожного депо. В их семье было пятеро детей, и все – парни. Мы дружили. Меня частенько звали на обед, где обязательно был
Элитные девушки готовы лизать письки до утра
Парень Снял На Видео Горячий Секс Со Своей Молодой Подругой В Татуировках Накончав Ей Полный Рот
Латинка Dana Curly получает свое первое двойное проникновение