Вилкой в глаз или крайний раз

Вы уже знаете, что «последний день» или «последний раз» – это перформативные проклятия. Стоит человеку произнести «последний» – и всё. День и раз в действительности станут для него последними. «Гарри Поттер и роковое слово» – мальчик, который не выжил.

Это был бесплатный стартовый пакет третьесортных шуток, а теперь к делу.

Да, крайний раз и крайний в очереди – примеры неправильного употребления. Сам по себе этот факт скучнее самой скуки, потому что сколько уже можно об этом слушать и читать.

Меня лично преклонение перед строгой литературной нормой интересует в последнюю (крайнюю) очередь, а если уж совсем честно – совсем не интересует. В моём блоге вы не найдёте нравоучений, потому что я рассказываю только о причинах явления.

Начнём с того, что у этих ошибок – крайний раз и крайний в очереди – разная природа. 

Крайний/последний в очереди – это просто путаница. Эта ошибка называется смешением слов, близких по значению. Классифицируется она как лексическая.

Понятия близкие, поэтому возникает колебание при выборе слова. Думаю, что возмущения насчёт крайнего в очереди можно поумерить: даже если человек сказал «кто крайний?» вместо «кто последний?», мы поймём, чего он от нас хочет. Это главное!

Запомнить правильное употребление можно так: у очереди два края, но нас интересует только тот, к которому добавляются люди – то есть последний. То есть тот, за которым никого и ничего (пока) нет.

А вот крайний раз – это уже история из мира языковых хорроров. 

Перформативное проклятие, с которого я начала, – это не существующий термин, а моя такая шутка-шуточка. О чём она?

Перформатив – это речевой акт, равноценный поступку. Когда вы говорите, например, клянусь и обещаю, вы и говорите, и делаете одновременно. Произнесение этих слов равно действию.

Последний раз не имеет прямого отношения к перформативам, но косвенно это выражение связано с возможным побочным событием. То есть скажу «последний раз» и сделаю его последним в жизни, поэтому мне нужно обойти систему и использовать другое – безопасное слово.

Этот языковой невроз достался нам в наследство от древних людей, которые верили, что слово имеет настоящую предметную силу. Но нет, дело вовсе не в дремучести, а в нейрофизиологии: когнитивная деятельность наших предков сильно отличалась от нашей – левое полушарие их мозга было недостаточно развитым, зато правое вывозило за двоих. По этой причине они были лишены механизмов, необходимых для абстрактного мышления, и довольствовались интуитивным и образным. Миропонимание первобытного человека было символическим – слова в его представлении были буквально спаяны с действиями.

Суеверия, заговоры, магические ритуалы, знахарство, амулеты – всё это артефакты мифологического мышления. Они появились ещё в палеолите и устойчиво сохраняются на протяжении тысячелетий, в том числе и в нашем с вами сознании.

Оттуда же и самые разные табу, в том числе на смерть – как раз наш случай с крайним разом. Это культурный архетип, а не человеческая глупость. Архаическое сознание заставляет нас использовать язык-посредник, чтобы не называть нежелательных явлений напрямую. Мы говорим «не каркай», «тьфу-тьфу-тьфу» и неистово долбим по дереву. Конечно, не обойдусь и без любимого примера про магию: Волан-де-Морта нельзя называть, потому что он смерть. А если находится смельчак, все в ужасе вопят «Гарри, ты что крэйзи?» 

Мы называем смерть как угодно, только не смертью – вечным сном, уходом, покоем, кончиной. Иными словами, нам нужно... иное слово – то есть эвфемизм. 

Средств для эвфемизации у нас очень много: деривация и метафора (отцвести, сыграть в ящик), эллипсис (настал час [смерти]), прономинализация (она вместо слова смерть). Или вот вам «приказал долго жить» – это пример, простите, металепсиса. Металепсис – это метонимия для эвфемизации. То есть мы взяли слово умер и привязали к нему значение следования: он умер, а тем, кто не умер, приказал жить дольше себя.

Мы предпочитаем не касаться темы смерти даже шестиметровой палкой – в том числе словесно. 

Крайний раз вместо последний раз – это не языковая мода и не простая безграмотность, а эвфемизация. Языковая интуиция подсказывает нам, что крайний – это всего лишь внешний, конечный относительно остального, а последний – это последний.

Да, часто говорят о том, что слово крайний проникло в нашу речь из профессиональной речи космонавтов и лётчиков. Во-первых, не будем драматизировать и делать из этого лексическую дефлорацию. Как будто речь лётчиков – это что-то инородное и закрытое. Напомню, что в их речь это выражение проникло из того же самого языка. 

Во-вторых, возражение насчёт аргумента «летчикам можно – у них работа опасная». А вы, мол, не выпендривайтесь и говорите правильно, простые люди с безопасными профессиями! Так-то оно так, но механизм защиты всё равно тот же – использовать менее опасное слово или выражение. А то вдруг что.

Напоследок, а лучше на крайняк, традиционно рекомендую моим читателям не злиться на крайний раз и успокаивать себя тем, что вы в своём лингвистическом познании настолько преисполнились, что ждёте от языка только одного: покоя, умиротворения и вот этой гармонии от слияния с бесконечно вечным.