Верблюд на войне

Эту ленту я ждал много месяцев, посмотрел еще летом, а решился о ней написать лишь сейчас: давать ей оценку тогда, по горячим следам, не рискнул – очень уж был потрясен. Вместо того, чтоб строчить по странице стежки восклицательных знаков, предпочел переждать, покуда утихнет начальный восторг и его тут и там обглодают сомнения. Однако чем больше хладнокровная память остужала мои эмоции, тем становилось мне очевиднее, что «Фокстрот» (“Foxtrot”, 2017) – абсолютный шедевр, и сотворить подобное под силу только выдающемуся режиссеру.

Зовут его Самуэль Маоз, ему 56, что, признаться, само по себе удивительно, коли иметь в виду, что до сих пор им сняты только две (!) полнометражные картины. Зато обе отмечены громким триумфом в Венеции: «Ливан» (“Lebanon”, 2009) получил «Золотого льва», а «Фокстроту» спустя восемь лет был вручен приз жюри фестиваля.

Наверняка второй фильм Самуэля добыл бы награду еще и на «Оскаре», но, по слухам, вмешалась политика: министр культуры и спорта Израиля Мири Регев, публично осудившая Маоза за «антипатриотические настроения», немало постаралась, чтобы помешать соотечественнику победить в номинации «Лучший фильм на иностранном языке». Впрочем, прискорбный сей факт ни в коем разе не означает его поражения: вряд ли прошлогодние конкуренты «Фокстрота» окажутся в состоянии соревноваться с ним на длинной дистанции – а стартов иных между ними уже и не будет.

Художник Маоз уникальный. В его до предела насыщенной, но при этом всегда бережливой, густой, экономной палитре кто-то отыщет любимые краски из Бергмана, кто-то высмотрит в жестком, замедленном кадре каллиграфию Тарковского, а кто-то найдет в быстром промельке цвета мазки Бунюэля или узрит сквозь искринки печальной иронии хулиганистость Коэнов – что ж, на здоровье! Не суть. Важно то, что Маоз не только умеет, «как кто-то», а никто из других не умеет, как он. Потому-то и может позволить себе режиссер так легко и свободно смешивать в фильме приемы и жанры, регистры, подтексты, тональности.

Мало кому удается столь же естественно и виртуозно использовать разные стили и средства киноязыка, да еще изъясняться на них без акцента. В притче Маоза присутствуют на равных библейские аллюзии и сокрушающий всякие смыслы абсурд, философская масштабность и щемящая камерность, запертая сперва в полуголых стенах городской квартиры, а потом и на крошечном пятачке блокпоста, охраняющего нелепый шлагбаум посреди размытой дождями пустыни (прозрачный намек на экзистенциальную пустоту бытия). Здесь сталкиваются лбами случайность и рок, довлеющий над нами испокон веков, а изысканная живописность изображения сменяется непритязательной карикатурностью черно-белого комикса. Сухой, почти астеничный минимализм на удивление органично уживается с яркой и едкой гротескностью. В художественном пространстве Маоза шаткость почти что синонимична незыблемости, а вездесущий глас Божий работает, как оксюморон: то насылает Господнюю кару, то тут же дает петуха. Разнородные эстетические пласты, задействованные Маозом в рамках ста с небольшим минут экранного времени, едва ли б выдержали напор замечательных парадоксов и символов, не будь переплетены туго-натуго прочными сюжетными нитями. Разбивая структуру повествования натрое, постановщик лишь укрепляет интригу и фабулу. В каждой части – своя история, свой стиль, своя неповторимая интонация. После первой хочется верить по-прежнему в лучшее, после второй верить во что-либо кажется чистым кощунством, а после третьей не хочется верить, а хочется плакать, смеяться и – жить…

Пульс фильма скачет по прихотливой и очень рискованной синусоиде. Ее амплитуда опасно и восхитительно широка – от угрозы сердечного приступа до пароксизма неодолимого хохота, который – сквозь слезы, сквозь боль, сквозь беду, сквозь утрату надежд и потерю опоры. На наших глазах душераздирающая трагедия вдруг превращается в фарс, ну а фарс, в свой черед, готовит подспудно уже окончательную трагедию. Вот только за ней не стоит ни высокого пафоса, ни искупления кровью, ни катарсиса. Вместо них – обреченность на долгую, вялую жизнь тех, кто по какой-то нелепой причине опять уцелел и отныне не знает, как с этим быть.

В «Фокстроте» мало событий, но все они – на вес золота. Можно по пальцам пересчитать кинофильмы, где каждая сцена, каждый жест, каждая реплика, каждое слово, каждый взгляд камеры были б настолько полны содержания и безупречно продуманы. Автору хватает нескольких секунд, чтобы доказать, к примеру, такую вот чудовищную истину: путь от жертвы войны к палачу – всего миг. Ровно столько же нужно на то, чтобы вновь сделаться жертвой. Морализируя с жестокостью демиурга, обличающего непоправимый, уродливый мир, Маоз демонстрирует нам, что от любви до ненависти и вправду один только шаг. И имя ему – Страх.

Страх на войне – всегда безотказный убийца. Ее истинный, преданный дух.

С названием «Фокстрот» сценарист (все тот же Маоз) попал в самое яблочко. Механика данного танца не так уж сложна: она составляет четыре шага по периметру равностороннего прямоугольника, что подразумевает постоянное возвращение партнеров к стартовой позиции. Чем не имитация движения вперед или к какой бы то ни было цели? Своего рода черный квадрат (заодно перекличка с картиной в квартире родителей солдата Йонатана, на которой красноречивой «недомолвкой» запечатлена бесконечная последовательность этих простейших геометрических фигур) – метка всякой судьбы, невозможность прорыва из клетки и бесперспективность людских упований на милость нещадного Провидения. Танец в картине Маоза то несуразен, то жуток, то бесшабашен и упоителен – своеобразный «абсурдный герой» в катастрофических обстоятельствах. Примерно такой же, как грузный верблюд, неторопливо пересекающий без документов охраняемую границу и неизменно вызывающий смех своей гордой, напыщенной поступью – до тех пор, пока мы не поймем, что в его толстом горбу укрывается Фатум. И тогда со всей ясностью осознаём, что верблюд – это символ. Персонаж сразу трех непримиримых религий, с превеликим трудом уживающихся на этой вот древней священной земле. Оттого и война, что – с трудом…

И невольно приходит на ум поговорка: «На бога надейся, но верблюда все же привязывай».

Плохо, коли верблюд остается слоняться в пустыне без всяких поводьев, а сам по себе. Но родился ли тот, кто его обуздает? Судя по фильму, похоже, что нет.

Безразличное время и дальше танцует по запертой клетке фокстрот…

Отрадно, что Самуэль Маоз, этот Амос Оз от израильского кинематографа, не чурается экспериментов с формой, но остается предельно внятен в собственных кинематографических высказываниях и, в отличие от недавно ушедшего из жизни прославленного (и, к слову, многажды проклятого у себя на родине) писателя, обещает еще не раз порадовать нас новыми произведениями.

А пока что позвольте совет.

Если вы полагаете, что знаете все о войне, посмотрите «Ливан».

Если вы посмотрели «Ливан» и вам показалось, что вы побывали в аду, посмотрите «Фокстрот».

Только будьте готовы к тому, что ад – это не только другие.

Хорошо, что в нем можно порою валять дурака, танцевать и смеяться.

Конечно, сквозь слезы. А разве на свете бывает иначе?

Фриволин