Венеция купить MDMA Pills - RED

______________

✅ ️Наши контакты (Telegram):✅ ️

>>>🔥🔥🔥(ЖМИ СЮДА)🔥🔥🔥<<<

✅ ️ ▲ ✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ️✅ ▲ ✅ ️

______________

Венеция купить MDMA Pills - RED

Парфюмерия унисекс Tiziana Terenzi Ecstasy (Тизиана Терензи Экстази)

Венеция купить MDMA Pills - RED

Ваш пароль

Венеция купить MDMA Pills - RED

Я Вас приму в новом своём доме, куда завтра переселяюсь, а г-н и г-жа Виардо будут очень довольны, если Вы при сей оказии останетесь у них обедать, и просят меня пригласить Вас, так же как Салтыкова и Соллогуба. Нужно хвалить только её одну, нужно писать о ней, кричать, восторгаться её необыкновенною игрой в 'La dame aux camelias' или в 'Чад жизни', но так как здесь, в деревне, нет этого дурмана, то вот она скучает и злится, и все мы - её враги, все мы виноваты. As she cannot get all that intoxicant in the country, she grows peevish and cross, and thinks we are all against her, and to blame for it all. Act One. Позвольте, но разве вдохновение и самый процесс творчества не дают вам высоких, счастливых минут? Когда пишу, приятно. И корректуру читать приятно, но… едва вышло из печати, как я не выношу и вижу уже, что оно не то, ошибка, что его не следовало бы писать вовсе, и мне досадно, на душе дрянно… Смеясь. И так до гробовой доски все будет только мило и талантливо, мило и талантливо — больше ничего, а как умру, знакомые, проходя мимо могилы, будут говорить: «Здесь лежит Тригорин. Хороший был писатель, но он писал хуже Тургенева». Yes, but look — there is inspiration, the creative process. Does not that give you moments of ecstasy? But as soon as the thing is published my heart sinks, and I see that it is a failure, a mistake, that I ought not to have written it at all; then I am angry with myself, and feel horrible How clever! How charming, but not a patch on Tolstoy! And when I die, my friends, passing by my grave, will say: 'Here lies Trigorin. He was a charming writer, but not so good as Turgenev. In his book Chto takoe iskusstvo? Я, помню, видел представление Гамлета Росси, и самая трагедия и актёр, игравший главную роль, считаются нашими критиками последним словом драматического искусства. А между тем я всё время испытывал и от самого содержания драмы, и от представления то особенное страдание, которое производят фальшивые подобия произведений искусства. И недавно я прочёл рассказ о театре у дикого народа вогулов. Одним из присутствовавших описывается такое представление: один большой вогул, другой маленький, оба одеты в оленьи шкуры, изображают - один самку оленя, другой - детёныша. Третий вогул изображает охотника с луком и на лыжах, четвёртый голосом изображает птичку, предупреждающую оленя об опасности. Драма в том, что охотник бежит по следу оленьей матки с детёнышем. Олени убегают со сцены и снова прибегают. Такое представление происходит в маленькой юрте. Охотник всё ближе и ближе к преследуемым. Оленёнок измучен и жмётся к матери. Самка останавливается, чтобы передохнуть. Охотник догоняет и целится. В это время птичка пищит, извещая оленей об опасности. Олени убегают. Опять преследование, и опять охотник приближается, догоняет и пускает стрелу. Стрела попадает в детёныша. Детёныш не может бежать, жмется к матери, мать лижет ему рану. Охотник натягивает другую стрелу. Зрители, как описывает присутствующий, замирают, и в публике слышатся тяжёлые вздохи и даже плач. И я по одному описанию почувствовал, что это было истинное произведение искусства. And yet, during the whole time of the performance, I experienced both from the content of the play and from its performance that special suffering produced by false simulacra of artistic works. And I lately read of a theatrical performance among the savage tribe, the Voguls. A spectator describes the play. A big Vogul and a little one, both dressed in reindeer skins, represent a reindeer-doe and its young. A third Vogul with a bow, represents a huntsman on snow-shoes, and a fourth imitates with his voice a bird that warns the reindeer of their danger. The drama is that the huntsman follows the track that the doe with its young one has traveled. The deer run off scene and again reappear. Such performances take place in a small tent-house. The huntsman gains more and more on the pursued. The l ittle deer is tired, and presses against its mother. The doe stops to draw breath. The hunter comes up with them and draws his bow. But just then the bird sounds its note, warning the deer of their danger. They escape. Again there is a chase, and again the hunter gains on them, catches them and lets fly his arrow. The arrow strikes the young deer. Unable to run, the little one presses against its mother. The mother licks its wound. The hunter draws another arrow. The audience, as the eye-witness describes them, are paralyzed with suspense; deep groans and even weeping is heard among them. And, from the mere description, I felt that this was a true work of art. Baron Klim Avidov is an anagram of Vladimir Nabokov. As an actress, she \\\\\\\\\\\\\[Marina Durmanov\\\\\\\\\\\\\] had none of the breath-taking quality that makes the skill of mimicry seem, at least while the show lasts, worth even more than the price of such footlights as insomnia, fancy, arrogant art; yet on that particular night, with soft snow falling beyond the plush and the paint, la Durmanska who paid the great Scott, her impresario, seven thousand gold dollars a week for publicity alone, plus a bonny bonus for every engagement had been from the start of the trashy ephemeron an American play based by some pretentious hack on a famous Russian romance so dreamy, so lovely, so stirring that Demon not quite a gentleman in amorous matters made a bet with his orchestra-seat neighbor, Prince N. She had ample time, too, to change for the next scene, which started with a longish intermezzo staged by a ballet company whose services Scotty had engaged, bringing the Russians all the way in two sleeping cars from Belokonsk, Western Estoty. In a letter of March 5, , to Suvorin Chekhov says that he is reading Dostoevski:. Купил я в Вашем магазине Достоевского и теперь читаю. Хорошо, но очень уж длинно и нескромно. Много претензий. I bought Dostoevski in your shop and am now reading him. It is fine, but very long and indiscreet. It is over-pretentious. In the same letter to Suvorin Chekhov compares the singing of the gypsies to a train falling off a high bank in a violent snow-storm:. Вчера ночью ездил за город и слушал цыганок. Хорошо поют эти дикие бестии. Их пение похоже на крушение поезда с высокой насыпи во время сильной метели: много вихря, визга и стука Last night I drove out of town and listened to the gypsies. They sing well, the wild creatures. Their singing reminds me of a train falling off a high bank in a violent snow-storm: there is a lot of turmoil, screeching and banging. Describing his dinner with Ada and Lucette in Ursus the best Franco-Estotian restaurant in Manhattan Major , Van mentions a touch of heart-wringing tsiganshchina vibrating through Grigoriev and Glinka:. And there was Flora, a slender, hardly nubile, half-naked music-hall dancer of uncertain origin Rumanian? Если бы от меня потребовали указать в новом искусстве на образцы по каждому из этих родов искусства, то как на образцы высшего, вытекающего из любви к богу и ближнему, религиозного искусства, в области словесности я указал бы на Разбойников» Шиллера; из новейших— на «Les pauvres gens» V. Кстати прибавим, что доктор умирает очень красиво: в последние минуты видит стадо оленей и т. I believe, Ward No. In passing I would say that the doctor dies very beautifully: in his last moments he sees a herd of deer In the last sentence of Ada Van whom Dr Lagosse made the last merciful injection of morphine and who hastens to finish the book mentions a doe at gaze:. Not the least adornment of the chronicle is the delicacy of pictorial detail: a latticed gallery; a painted ceiling; a pretty plaything stranded among the forget-me-nots of a brook; butterflies and butterfly orchids in the margin of the romance; a misty view descried from marble steps; a doe at gaze in the ancestral park; and much, much more. It was the difference between a den and an Eden. Three Egyptian squaws, dutifully keeping in profile long ebony eye, lovely snub, braided black mane, honey-hued faro frock, thin amber arms, Negro bangles, doughnut earring of gold bisected by a pleat of the mane, Red Indian hairband, ornamental bib , lovingly borrowed by Eric Veen from a reproduction of a Theban fresco no doubt pretty banal in B. Those preparations proceeded in such sustained, unendurably delicious rhythms that Eric dying in his sleep and Van throbbing with foul life on a rococo couch three miles south of Bedford could not imagine how those three young ladies, now suddenly divested of their clothes a well-known oneirotic device , could manage to draw out a prelude that kept one so long on the very lip of its resolution. I lay supine and felt twice the size I had ever been senescent nonsense, says science! Silly pity — a sentiment I rarely experience — caused my desire to droop, and I had her carried away to a feast of peach tarts and cream. The Egypsies looked disconcerted, but very soon perked up. I summoned all the twenty hirens of the house including the sweet-lipped, glossy chinned darling into my resurrected presence. After considerable examination, after much flattering of haunches and necks, I chose a golden Gretchen, a pale Andalusian, and a black belle from New Orleans. The handmaids pounced upon them like pards and, having empasmed them with not unlesbian zest, turned the three rather melancholy graces over to me. The towel given me to wipe off the sweat that filmed my face and stung my eyes could have been cleaner. I raised my voice, I had the reluctant accursed casement wrenched wide open. A lorry had got stuck in the mud of a forbidden and unfinished road, and its groans and exertions dissipated the bizarre gloom. It was now all over. According to Van, David van Veen was engaged in a Robert Adam-like composition when he died from a stroke :. It was only his hundredth house! Krug 'The Circle,' is a story by VN. In 'What is Art? Ход, по которому шло искусство, подобен накладыванию на круг большого диаметра кругов всё меньшего и меньшего диаметра: так что образуется конус, вершина которого уже перестаёт быть кругом. Это самое и сделалось с искусством нашего времени. Chapter 8. Главное же то, что как только допустить, что искусство может быть искусством, будучи непонятным каким-либо душевно здоровым людям, так нет никакой причины какому бы то ни было кружку извращенных людей не сочинять произведения, щекочущие их извращенные чувства и не понятные никому, кроме самих, называя эти произведения искусством, что, собственно, и делается теперь так называемыми декадентами. I have followed your instructions, anent that letter, to the letter. Your epistolary style is so involute that I should suspect the presence of a code, had I not known you belonged to the Decadent School of writing, in company of naughty old Leo and consumptive Anton. I do not give a damn whether you slept or not with Lucette; but I know from Dorothy Vinelander that the child had been in love with you. In result it is impossible to purchase a reel of the picture which will vanish like the proverbial smoke once it has fizzled out on provincial screens. Come and have dinner with me on July Evening dress. Van had only reached the bridal stage; then, to develop the metaphor, would come the sleeping car of messy defloration; then the first balcony of honeymoon breakfasts, with the first wasp. Except gossip — gossamer gossip — Cordula had no conversation and that also helped. She had instinctively realized very soon that she should never mention Ada or Ardis. He, on his part, accepted the evident fact that she did not really love him. She would doze off between two kisses. When he could not sleep, as now often happened, he retired to the sitting room and sat there annotating his authors or else he would walk up and down the open terrace, under a haze of stars, in severely restricted meditation, till the first tramcar jangled and screeched in the dawning abyss of the city. Before the family dinner in 'Ardis the Second' Demon Veen mentions his aunt Kitty who divorced that dreadful old wencher Lyovka Tolstoy:. Demon preferred Walter Scott to Dickens, and did not think highly of Russian novelists. As usual, Van considered it fit to make a corrective comment:. It so happened that this was to be the last game of Flavita that the three young Veens were ever to play together. That pretty word does not exist in Russian. A Frenchman invented it. There is no second syllable. Pas facile. Yes, that one coup has earned me nearly In his story Vragi 'Enemies,' Chekhov mentions torfyanye bolota the peat marshes :. Абогин молчал. Коляска, покачиваясь и стуча о камни, проехала песочный берег и покатила далее. Кирилов заметался в тоске и поглядел вокруг себя. Позади сквозь скудный свет звёзд видна была дорога и исчезавшие в потёмках прибрежные ивы. Направо лежала равнина, такая же ровная и безграничная, как небо; далеко на ней там и сям, вероятно на торфяных болотах, горели тусклые огоньки. Налево, параллельно дороге, тянулся холм, кудрявый от мелкого кустарника, а над холмом неподвижно стоял большой полумесяц, красный, слегка подёрнутый туманом и окружённый мелкими облачками, которые, казалось, оглядывали его со всех сторон и стерегли, чтобы он не ушёл. Во всей природе чувствовалось что-то безнадежное, больное; земля, как падшая женщина, которая одна сидит в тёмной комнате и старается не думать о прошлом, томилась воспоминаниями о весне и лете и апатично ожидала неизбежной зимы. Куда ни взглянешь, всюду природа представлялась темной, безгранично глубокой и холодной ямой, откуда не выбраться ни Кирилову, ни Абогину, ни красному полумесяцу Abogin did not speak. The carriage swaying from side to side and crunching over the stones drove up the sandy bank and rolled on its way. Kirilov moved restlessly and looked about him in misery. Behind them in the dim light of the stars the road could be seen and the riverside willows vanishing into the darkness. On the right lay a plain as uniform and as boundless as the sky; here and there in the distance, probably on the peat marshes, dim lights were glimmering. On the left, parallel with the road, ran a hill tufted with small bushes, and above the hill stood motionless a big, red half-moon, slightly veiled with mist and encircled by tiny clouds, which seemed to be looking round at it from all sides and watching that it did not go away. In all nature there seemed to be a feeling of hopelessness and pain. The earth, like a ruined woman sitting alone in a dark room and trying not to think of the past, was brooding over memories of spring and summer and apathetically waiting for the inevitable winter. Wherever one looked, on all sides, nature seemed like a dark, infinitely deep, cold pit from which neither Kirilov nor Abogin nor the red half-moon could escape. Абогин и доктор стояли лицом к лицу и в гневе продолжали наносить друг другу незаслуженные оскорбления. Кажется, никогда в жизни, даже в бреду они не сказали столько несправедливого, жестокого и нелепого. В обоих сильно сказался эгоизм несчастных. Несчастные эгоистичны, злы, несправедливы, жестоки и менее, чем глупцы, способны понимать друг друга. Не соединяет, а разъединяет людей несчастье, и даже там, где, казалось бы, люди должны быть связаны однородностью горя, проделывается гораздо больше несправедливостей и жестокостей, чем в среде сравнительно довольной. Abogin and the doctor stood face to face, and in their wrath continued flinging undeserved insults at each other. I believe that never in their lives, even in delirium, had they uttered so much that was unjust, cruel, and absurd. The egoism of the unhappy was conspicuous in both. The unhappy are egoistic, spiteful, unjust, cruel, and less capable of understanding each other than fools. Unhappiness does not bring people together but draws them apart, and even where one would fancy people should be united by the similarity of their sorrow, far more injustice and cruelty is generated than in comparatively placid surroundings. Stonelower, Mount Tabor Ltd. That pronouncement has little if any relation to the story to be unfolded now, a family chronicle, the first part of which is, perhaps, closer to another Tolstoy work, Detstvo i Otrochestvo Childhood and Fatherland, Pontius Press, Annotations by Alexey Sklyarenko. In a letter of March 5, , to Suvorin Chekhov says that he is reading Dostoevski: Купил я в Вашем магазине Достоевского и теперь читаю. In the same letter to Suvorin Chekhov compares the singing of the gypsies to a train falling off a high bank in a violent snow-storm: Вчера ночью ездил за город и слушал цыганок. VI In the last sentence of Ada Van whom Dr Lagosse made the last merciful injection of morphine and who hastens to finish the book mentions a doe at gaze: Not the least adornment of the chronicle is the delicacy of pictorial detail: a latticed gallery; a painted ceiling; a pretty plaything stranded among the forget-me-nots of a brook; butterflies and butterfly orchids in the margin of the romance; a misty view descried from marble steps; a doe at gaze in the ancestral park; and much, much more. In his story Chekhov mentions 'the egoism of the unhappy:' Абогин и доктор стояли лицом к лицу и в гневе продолжали наносить друг другу незаслуженные оскорбления. Log in to post comments. Site overview. Recent comments Piling on the allusions 1 week 2 days ago Hodinski vs. Powered by Drupal.

Купить Кокаин (VHQ, HQ, MQ, первый, орех) Королёв

Закладки скорость a-PVP в Чехе

Венеция купить MDMA Pills - RED

Москва Соколиная гора купить закладку Триптамины

Прохладный купить закладку Cocaine HQ

Мефедрон телеграмм Шымкент