ВВЕДЕНИЕ
sergey shishkinНАУКА и ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ (конспект)
Нам требуется научная ревизия всех наших понятий о самих себе. В ходе своих исследований я не смог найти ни в одной дисциплине, в которой мы имеем дело с человеческими делами, определение человека, а если и находил, то только формулировки на метафизических, эл, субъектно-предикатных [подлежаще-сказуемых] языках, которые никак не относятся к науке и наносят семантический вред.
Учитывая что до сих пор мы не создали науку о человеке, которая охватывала бы все его функции, включая язык, математику, науку и ‘умственные’ заболевания, я счёл полезным положить такой науке начало.
В естествознание человека следует включать факторы, которых не существует в животном мире, но которые мы наблюдаем как его естественные функции, такие как язык и его структура, построение институтов, законов, доктрин, науки, математики, которые обусловливают его среду, с.р, которые, в свою очередь, влияют и определяют его развитие.
Предлагаю назвать обобщённую науку человека общей антропологией, в которую следует включить все его естественные функции, в том числе те, которые охватывает ограниченная антропология. В неё бы входили все дисциплины человеческого интереса с особой антропологической и семантической точки зрения. Часто антропологическая дисциплина — такая как антропологическая психо-логика, антропологическая социология, право, история или ‘философия’ — оказывается сравнительной дисциплиной. В такой дисциплине по необходимости пришлось бы ... предварительно фундаментально пересмотреть структуру языка.
В своей книге Manhood of Humanity я определил человека функционально как время-связующего, основываясь на не-эл функциональном наблюдении, что человеческий класс жизни отличается от животных тем, что каждое поколение людей, по крайней мере, потенциально может начать там, где остановилось предшествующее поколение — определение, которое, на этом конкретном языке, отличается точностью и согласуется с эмпирическими фактами.
Результаты примитивной семантической путаницы приведут всех нас к катастрофе. Правители, которые управляют нашими символами, и тем самым правят символическим классом жизни, навязывают свой собственный инфантилизм на наши институты, методы образования и доктрины. Это приводит к нервной дезадаптации грядущих поколений, которые, родившись, вынуждены развиваться в навязанных им не-естественных (для человека) семантических условиях.
Почему такой простой факт, что язык представляет крайне важную, уникальную и присущую психофизиологическую функцию человеческого организма, так долго упускали. Мы можем ответить на этот вопрос в несколько этапов: (1) повседневный язык представляется крайне структурно сложным; (2) человек не располагает способностями анализировать его структуру, пользуясь при этом языком А структуры, и поэтому прежде чем мы что-то сможем сделать в этой области, нам следует сформулировать не-A-систему; (3) почти все специалисты, за исключением нескольких математиков, не понимают структурную и семантическую роль простейшего — хоть и по-прежнему неадекватного — не-A-языка, называемого математикой; (4) во всех этих проблемах фигурируют значительные факторы, которые препятствуют всякому пересмотру, и (5) построение не-A-системы в 1933 году представляется, мягко говоря, чрезвычайно трудоёмким предприятием и неосуществимым силами одного человека.
Структурная регулировка требует необозримого объёма изучения разнообразных эмпирических фактов и зависит от новых обобщений, связанных большей частью со структурой. Высказывания учёных, даже когда мы их принимаем как надёжные, всё равно приходится переводить на специальный язык, на котором структурные проблемы становятся достаточно очевидными и выявляются факторы в с.р.
В А-системе мы полагались на примитивную структурную метафизику; A-систему, чтобы она обладала хоть какой-то семантической ценностью, нам следует начинать со структурной метафизики или структурных предположений, которые мы берём из науки 1933 года. Первым шагом в построении такой системы становится изучение науки 1933 года и математики для получения знаний о структурных данных (и предположений там, где данных не хватает). Такое изучение может оказаться крайне медленным, трудоёмким и даже неблагодарным, потому что проблемы, которые нас волнуют, носят структурный характер. Из-за этого годы терпеливого и порой болезненного труда нередко приводят лишь к нескольким коротким, но важным предложениям в формулировке.
Активные и лишь с недавних пор относительно сбавившие свой натиск гонения на учёных, которые посмели позволить себе попытки подвергнуть пересмотру Аристотеля, позволяли очень эффективно сохранять и поддерживать примитивные с.р. В этой области мне не удалось найти никаких важных работ критического характера, и это, естественно, усложнило мою работу.
По-видимому, за последние несколько лет, мы исследовали большинство физиологических функций человеческого организма, за исключением психофизиологических семантических реакций и их нарушений в контексте сегодняшнего дня.
Среди относительно недавних исследований мы можем назвать исследования афазии и, ещё более недавних, семантической афазии. В этой области мы сумели накопить много новых знаний только со времён мировой войны. С научными перспективами 1933 года макроскопическая структура становится функцией субмикроскопической динамической структуры, а факторы коллоидной структуры и нарушения в ней становятся крайне важными. Поэтому нам следует расширить изучение семантической афазии в её связи с макроскопическими поражениями [тканей] и включить семантические фазные (не только а-фазные) субмикроскопические функциональные нарушения многопорядковых семантических реакций, связанные с порядком естественного выживания и его патологическим обращением.
Мы знаем, что ‘умственные’ заболевания или ограничения часто нарушают физиологические функции человеческого организма, и наоборот. Нечто подобное, по-видимому, происходит с плохо исследованными с.р. В этом случае, больше особых трудностей возникает из-за того, что эти конкретные реакции происходят в связи с ‘эмоциональными’ или аффективными ответами, которые, в свою очередь, происходят от знаний (или недостатка знаний) об их механизме. Он носят циклический характер, как и все функции связанные со знаниями. Эта серьёзная трудность возникает в связи со структурой языка, демонстрируя при этом один из важных фактов — языки могут обладать структурой. Эту тему не получилось бы проанализировать А средствами, и даже поднять в рамках А-системы.
Наиболее многообещающим аспектом этой работы я считаю её экспериментальность [доступность её проверки экспериментальным путём]; в случаях, в которых её применяли, она работала исключительно успешно. По-видимому, желательные человеческие характеристики, включая высокую ‘умственную’ деятельность, представляют собой определённый психофизиологический механизм, который мы можем легко понять и легко тренировать или обучать. Я не рекомендую ожидать, что это обучение пройдёт быстрее, чем овладение традиционной орфографией, вождением автомобиля или слепым набором текста. Практика показывает, что оно требует приблизительно столько же усердия и настойчивости, сколько требуют навыки орфографии или набора текста. В свете результатов, которых удалось достичь в сфере ‘умственного’ здоровья, и расширить тем самым горизонты, а также неограниченных возможностей личностной и общественной адаптации, эти усилия начинают восприниматься как незначительные. Это мы можем сказать о взрослых людях и, в несколько другом смысле, о детях. С образовательной точки зрения, обучать детей неадекватному применению важных физиологических функций, таких как язык, получается настолько просто или настолько сложно, насколько их получается обучать адекватному использованию нервной системы и адекватным с.р. Более того, чему-то новому удаётся обучать проще и легче, если с него начинать, потому что оно точнее согласуется с ‘человеческой природой’. В теории, это обучение играет наиболее важную роль в предотвращении большого количества будущих неизбежных срывов в нормальной работе, которые обеспечивает старое неадекватное применения функции.
Основываясь на своих знаниях, я называю проблемы A-системы новыми, и выделяю два их типа: (1) научные, которые ведут к теоретическому, общему структурному пересмотру всех систем, и (2) чисто практические, которые может применять любой индивидуум, потративший время и усилия, необходимые для освоения этой системы и развития соответствующих с.р.
Результаты обладают широким охватом. Они позволяют индивидууму решить свои проблемы самостоятельно и удовлетворительно для себя и людей его окружающих. Они также ведут к построению аффективного семантического фундамента для личного, народного и международного согласия.
Некоторые результаты оказались весьма неожиданными. Например, мы видим, что прежние системы, с их языковыми методами обращения с нашими нервными системами, неизбежно вели к ‘универсальному разногласию’. В жизни индивидуума это приводило к патологическим конфликтам с самим собой; в личной жизни из-за этого случались семейные раздоры, и, в их следствие, нервные нарушения; в народной жизни случались политические раздоры, революции.; в международных делах — взаимные недопонимания, подозрения, невозможность прийти к согласию, войны, мировые войны, ‘торговые войны’., которые в конечном счёте вели к насилию, безработице, излишней общей нестабильности, волнениям, смуте и разной степени страданиям всех участников, способствуя опять же нарушениям в надлежащей работе человеческой нервной системы.
Общую тему этой работы мы можем обозначить как ‘разговор о разговоре’. Учитывая, что все человеческие институты зависят от разговоров — даже мировую войну не удалось бы устроить без разговоров — и то, что вся наука осуществляется вербально, таким анализом следует охватить большую область. Поэтому, в своей попытке, нам потребуется прежде понять разговор учёных, различных специалистов., ознакомиться с их языками и с тем, о чём они говорят. Именно по этой семантической причине мне пришлось объяснить читателю многие простые, но необходимые научные структурные вопросы.
Настоящую книгу я написал на уровне среднего разумного читателя. Любой такой читатель извлечёт максимальную пользу, если в своей работе вложит необходимые усилия и проявит настойчивость. По своему опыту, я могу сказать, что как только мы развили дурную привычку, например, делать ошибку при наборе текста, избавиться от этой привычки удаётся с большим трудом. Это же я могу сказать о старых привычках речи и о семантических ответах, с ними связанных. Переобучение технически происходит просто, но требует при этом значительных и настойчивых усилий для преодоления нежелательных с.р. Мой опыт убеждает меня в том, что удовлетворённому, ‘счастливому’ человеку, который совсем не испытывает проблем, — если такой человек существует — не следует читать эту книгу. Он попусту растратить кучу усилий. Я могу, однако, дать уверенное обещание, что любой человек с проблемами, — личными трудностями с самим собой, со своей семьёй или людьми из своего окружения — учёный, преподаватель, профессионал в той или иной области, который хочет повысить эффективность в своей работе, окупит необходимое ‘время’, проведённое в решении языковых, и следовательно неврологических проблем, с которыми ему предстоит иметь дело в таком структурном семантическом переобучении.
Из этого исследования получилось первое известное мне общее введение в теорию здравомыслия. Если следовать практическим указаниям, они действительно работают, но им требуется следовать полностью. От простых разговоров пользы мы не получим. Поверхностная согласованность даётся достаточно легко, но физиологически, на более глубоком уровне, мы продолжаем следовать старым вредным с.р. В первом случае на деле ничего не меняется, и прежние неврологически пагубные животные ответы настойчиво продолжают происходить. За это я не могу нести ответственности; она лежит на том читателе или студенте, который пренебрёг базовыми условиями.
Эти проблемы видятся особенно важными в контексте образования. Если преподаватели игнорируют эти структурные языковые семантические проблемы, они тем самым игнорируют наиболее эффективный метод обучения. Если они учат структурно и физиологически пагубным А привычкам, несмотря на то, что об этом механизме стало известно, такие преподаватели, в моём понимании, не выполняют добросовестно свой серьёзный общественный долг. Невежество не сработает в качестве оправдания, когда мы понимаем, что кроме невежества, не осталось ничего, чем они могли бы оправдаться.
Настоящую A-систему ещё предстоит совершенствовать, потому что структуру языка придётся постоянно приспосабливать к новым открытым эмпирическим структурным данным. По крайней мере, в настоящем изыскании мы видим, что в исследованиях языковых и структурных семантических областей существуют пока непостижимые возможности с громадным потенциалом, а цикличность человеческих знаний движется конструктивным образом с возрастающей скоростью к взрослению человека.
В Главе I я привёл ориентировочный список некоторых результатов настоящей работы. Среди них я указал новое и семантическое определение числа и математики, которое объясню в Главе XVIII. Это определение имеет потенциал привести к достаточно масштабным последствиям, потому что нынешнее А определение, в рамках классов, придаёт и без того малопонятной математике ещё больше загадочности. С пониманием того, что единственное содержимое знания обладает структурным характером, что понимать его следует как комплекс отношений и многопорядковый, многомерный порядок, и что в силу особенностей структуры нервной системы мы находим язык схожей структуры только в математике, математика, рассматриваемая как язык, приобретает фундаментальную семантическую значимость для теории здравомыслия. Однако, для того чтобы это показать, и чтобы суметь применить это на практике, нам придётся прояснить, или скорее устранить, таинственность, которая окружает число и измерение. Семантическое определение числа мы даём с точки зрения отношений, за счёт чего число и измерение становятся наиболее действенными факторами получения нами информации о структуре, которая, как мы уже знаем, даёт нам единственное содержимое знания.
На этом моменте я считаю важным обратиться к уникальной и удивительной работе Освальда Шпенглера Закат Западного Мира. Эта работа стала продуктом такой образованности и широты взгляда, что во многих случаях, подробности не имеют значения. Важными я в ней считаю метод, охват и новизну общей точки зрения, наряду с глубокой эрудицией. Автор обозначил свою работу ‘историософией’, морфологией истории, или морфологией культур. Словом ‘морфология’ он воспользовался, подразумевая изучение форм, и термин ‘форма’ встречается в книге часто.
Обобщённое утверждение данной работы — и я это считаю оправданным наблюдением — мы можем свести к тому, что поведение организмов, называемых людьми характеризуется тем, что в разные периоды они произвели определённые совокупности достижений, которые мы разделяем и называем ‘наукой’, ‘математикой’, ‘архитектурой’, ‘скульптурой’, ‘музыкой’., и что в любой данный период все эти достижения взаимосвязываются по психо-логической необходимости. К этому высказыванию я бы добавил, что не следует пренебрегать структурой языка данного периода, которая влияет на с.р.
Шпенглер занимается математикой, делает это весьма умело и информированно, и практикует широкие взгляды. Он обозревает эти совокупности как обособленные единицы и показывает необходимые психо-логические связи между всеми достижениями и эволюцию понятия числа. Нас не волнует, можем ли мы подвергнуть некоторые из выделенных им связей критике, потому что то, что существуют некоторые такие связи, не получится подвергнуть сомнениям. Все человеческие достижения удалось осуществить в некоторый период, и это произошло в силу необходимого психо-логического отношения и с.р того периода.
Относительно метода, которому следует Шпенглер в своей работе, нам стоит заметить, что во-первых, что он выражает в ней антропологическое отношение в смысле общей антропологии, конкретно, как человеческого естествознания, в котором он не пренебрегает естественным поведением человека, таким как построение наук, математики, искусства и институтов, и создание новых сред, которые вновь влияют на его развитие. Морфологией мы обозначаем ‘изучение форм’, под чем подразумеваем статику. Если посмотреть на это с динамической точки зрения 1933 года, когда мы знаем, что динамическая единица, из которой мир и мы, по-видимому, состоим, представляется атомом ‘действия’, ‘форма’ Шпенглера становится четырёхмерной динамической структурой, эквивалентом ‘функции’, и вся его перспектива превращается в структурное изыскание человеческого мира, включая всё его поведение.
Эту ‘форму’ или рудиментарную структурную точку зрения, или ощущение, или склонность, или тенденцию, или с.р — называйте это по своему выбору — Шпенглер, математик и историк, приобретает за счёт глубокого изучения математики, рассматриваемой как форма человеческого поведения, которая в свою очередь служила частью его поведения в ходе планирования и осуществления его работы. Я могу назвать это естественным выражением стремлений его эпохи, которую мы можем считать и нашей. В своей работе, я попытался сформулировать эти неясные стремления нашей эпохи в форме общей семантической психофизиологической теории.
С этой точки зрения, я считаю его достижение знаменательным, а его работу — отличным описанием детства человечества. Я не нахожу ничего пессимистичного в названии, хотя большинство его читателей, скорее всего, восприняли его именно так. Под ‘Закатом Западного Мира’ подразумевается рождение новой эры, возможно, взросление человечности. В 1933 я не испытываю сомнений в том, что упадок прежних систем, который мы наблюдаем, обратить, вероятно, не получится. Сэр Окланд Гедис [Auckland Geddes], британский посол в США, предвидел его, когда в 1920 году сказал: ‘В Европе мы знаем, что умирает эпоха. Нам, возможно, не удастся заметить признаки грядущих перемен, но у меня не остаётся сомнений, что они наступят. Умы миллионов охватило понимание бесцельности жизни, прожитой в труде до самой смерти без достижений, не считая заработка на кусок хлеба и рождения детей, которых мы тоже обрекли на изнурительный бег в колесе’.
В 1932 году американский посол в Великобритании Эндрю Мелон сказал:
‘Трудности возникают отчасти из-за того, что мы смотрим на текущий промышленный экономический кризис, как на просто случайное заболевание политического класса, случившееся от условий в какой-то конкретной стране или части мира, которую мы можем вылечить, применив некую волшебную формулу. Более серьёзные трудности возникают, потому что мы — оставшиеся с прошлого века — продолжаем смотреть на последнее десятилетие, как на продолжение того, что уже прошло. Мы настойчиво пытаемся направить жизнь по прежним каналам, по которым она текла до войны, тогда как годы прошедшие с окончания войны, на деле, представляют собой начало новой эры, а не завершение старой’.
К этому высказыванию Мелона в газете следует комментарий:
‘Мы считаем это высказывание важным, потому что, насколько мы знаем, оно стало первым признанием со стороны правящих сил в этой стране, что нынешняя паника не представляет собой “лишь очередную панику”’.
Опять же, сомневаться в том, что период человеческого развития завершился, не приходится. Я рекомендую готовиться к полному пониманию следующей фазы, ухватиться за это понимание, удержать его в сознании и под научным контролем, и избежать в этот раз, – возможно, в первый раз в истории человека — необязательного упадка, потрясения, апатии, индивидуальных и массовых страданий в человеческом периоде-жизни, которые до сего времени животным образом считали неизбежными при смене очередной эры. Вместо того чтобы не оказаться сметёнными человечески неизбежными переменами, нам следует анализировать, понимать и поддерживать осознанный контроль над каждой последующей переменой, и тем самым — более высокий уровень человеческой культуры, в сравнении с прежним.
Я не вижу причин подробно анализировать эти вопросы здесь. О работе Шпенглера уже написали не один том. Не один том потребуется и для того чтобы проанализировать поднятые, но не во всех случаях решённые, вопросы в настоящем томе.
Я хочу прояснить лишь то, что слова не являются вещами, о которых мы ими говорим, и что такой вещи, как объект в абсолютной изоляции, не существует. Эти утверждения мы относим к отрицательным и экспериментальным [экспериментально проверяемым], и поэтому их ни у кого не получится успешно отрицать, кроме как предъявив положительные свидетельства, что не представляется возможным.
Нам следует понять, что структура, и одна только структура, служит единственным связующим звеном между языками и эмпирическим миром. Начиная с не-отрицаемых отрицательных положений, мы можем всегда перевести их в положительные термины, но такой перевод отличается новой и до этого времени беспрецедентной надёжностью. В проходящей эпохе мы придавали важность положительным положениям и не знали, что могли построить целую A-систему на отрицательных положениях. В новой эпохе нам предстоит провести переоценку этих данных и построить её системы на отрицательных положениях, которые обладают гораздо большей надёжностью. Априорно мы не можем знать, получится ли вообще построить подобные системы, потому что в этой области в единственное ‘доказательство’ мы можем привести действительное выполнение и образец.
Именно это я попытался сделать в своей работе, и поэтому возможность таких систем становится документально подтверждённым фактом.
В новой эпохе роль математики, рассматриваемой в качестве формы человеческого поведения и языка, перейдёт на первый план. Мы сможем найти средства, как я продемонстрировал в настоящем томе, которыми внесём математическую структуру в язык без какой-либо специальной терминологии. Нам стоит лишь понять вышеупомянутые отрицательные положения и роль структуры, и из этого положения произвести системы.
Роль математики в целом понимают неправильно, вероятно, из-за крайне неудовлетворительного определения числа. Даже Шпенглер утверждает, что ‘Если бы математика относилась к простым наукам, как астрономия или минералогия, то мы могли бы определить её объект. Человек не может это сделать и никогда не мог’. На деле математики иной раз пытаются впечатлить нас неким религиозным благоговением по отношению к математике; между тем, по определению, всё, в чём применяют символы, следует рассматривать как язык. От этого вся загадочность рассеивается, и остаётся вопрос о том, какой язык математика представляет. Со структурной точки зрения, ответ видится простым и очевидным. Математика, не смотря на то, что в повседневной жизни она представляется неполным языком, служит единственным языком, созданным человеком, структура которого согласуется — максимально близко, насколько мы знаем на сегодня — со структурой мира и нашей нервной системы. Говоря более открыто, в этой ‘согласованности структуры’ мы находим единственное положительное ‘знание’ 1933 года, и, возможно, любой даты.
На настоящий момент я полностью соглашаюсь с выдающейся работой Шпенглера. Более того, Закат Западного Мира мы можем рассматривать как предварительный и подготовительный обзор культурных спазмов, пошатнувших человечество. Между тем, стоит выделить некоторые различия между заключениями в настоящей работе и в работе Шпенглера.
Прежде всего, разница отмечается в языке. Шпенглер называет свою работу ‘всецело интуитивной и описательной в своей задаче подать объекты и отношения наглядно, вместо представления кучи отборных концепций’.
Я вижу свою цель не просто описательной, а структурной и аналитической, и поэтому мне приходится пользоваться другим языком, который поможет мне найти психофизиологические механизмы событий, картину которых нам умело нарисовал Шпенглер.
Он, однако, упустил два момента: во-первых, математику следует рассматривать как язык, а во-вторых, связь между математикой каждого периода и другими достижениями носит более общий характер, чем он подозревает, и применяет к присущей структуре языков в целом, и с.р каждого периода в частности.
Я назову его анализ в сущности A, но не считаю, что он сформулировал A вопросы достаточно ясно или осознанно; он также не упоминает, что принятое на сегодняшний день определение числа с точки зрения классов, по-прежнему относится к А. Он рассматривает ‘формы’ и применение числа в качестве отношений, но не подчёркивает, что число ещё никто официально не определял как отношения, что я считаю неотъемлемым для A-системы. Он по-прежнему говорит о статической ‘форме’, нежели о динамической структуре, и не выявляет структурности единственно возможного содержимого знаний — факт, который служит главным семантическим фактором влияния на ‘культуры’, ‘периоды’ и всё остальное в развитии человечества.
Я вижу множество схожестей настоящей работы с исторически важной работой Шпенглера, но учитывая, что в своей работе я пришёл к A-системе, я зашёл дальше, чем он, сделав свою работу более пригодной для работы и практики, подтвердив общее утверждения Шпенглера о том, что культуры имеют свои периоды роста и развития, и что до сих пор, без осознанного человеческого намерения, они сменяются другими.
В этом отношении, нам следует ещё раз обратить внимание на то, что проблемы, с которыми мы имеем дело, — с фигурирующими в них человеческими психо-логическими реакциями — происходят циклически, в отличие от животных реакций. Человеческие структуры, языковые или каменные, отражают психо-логический статус, ощущения, интуиции, структурную метафизику и другие с.р своих творцов и периодов; и наоборот, как только эти структурные стремления и тенденции сформулировали как таковые, они позволяют ускорить и трансформировать один период в следующий.
Опираясь на доступные мне знания, я позволяю себе заявить, что анализ этой наиболее фундаментальной структурной семантической проблемы человеческого знания сформулировал впервые я. Он позволит сделать человеческий прогресс осознанным, даст нам его контролировать и тем самым избавить его от прерываний болезненными и разорительными семантическими периодами безнадёжности и беспомощности, так характерных для прежних переходных периодов.
Если мы считаем историческим и психо-логическим фактом то, что время-связующему классу жизни требуются периоды развития, так давайте их устроим! Давайте исследуем механизм время-связывания, с.р, которые работают динамическими факторами этих перемен и развитий! Давайте направим это развитие осознанно и избавимся от ненужных и болезненных беспокойств, паники и чёртовых животных преград, которые мы, динамический класс жизни, называемый ‘человеком’, сами себе выстраиваем.
В конечном счёте, у нас не получится не разглядеть, — по крайней мере с точки зрения относительно развитых представителей расы — что переход от А к не-A-системе станет переломным. Такой переход ознаменует разницу между периодом, в который вопрос о ‘человеческом знании’ окутывала тайна, и периодом, в который его удалось решить. Эту присущую человеку циклическую характеристику до сих пор мы применяли, нанося себе вред. Мы не знали, как управляться со своей нервной структурой. Мы затрудняли человеческое развитие животными методами. Решение проблем содержимого ‘человеческого знания’ освободит путь в новую эру человека как человека, по которому он сможет пойти к развитию адекватного применения своих способностей. Эта эра станет научной во всех отношениях, а не только лишь в наличии нескольких точных наук. Психо-логически, мы прибудем в эру здравомыслия, и следовательно, в эру общей человеческой адаптации, согласия и сотрудничества.
В единственный пример предпринятой на данный момент попытки совладать с проблемами символов, на важность которых я обращаю внимание в настоящей работе, я могу привести Орфологический Институт [Orthological Institute] (Королевский променад 10, Кембридж, Англия). В этой исследовательской организации, основанной Чарльзом Огденом, редактором серии книг ‘Международная Библиотека Психологии’, изучают влияние языка на ‘мысли’ во всех своих качествах и проявлениях; я надеюсь, что эту организацию поддержат, чтобы они могли расширить диапазон своих исследований и включить в них структуру, не-элементалистические семантические реакции и не-аристотелевы системы.