ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ ЛИРА

Театральные мамонты очень любят сравнивать всё современное с постановками молодости ихней. «Добрый человек из Сезуана» у Любимова был добрее, «Три сестры» у Станиславского и Немировича-Данченко – работали за шестерых, «Макбет» у Бёрбеджа грешил и каялся как живой! «Как щаз помню!». В этом смысле Юрий Бутусов своей постановкой «Короля Лира» в театре Вахтангова провокационно пошёл на вы. Ибо не остыл ещё труп его Лира в райкинском Сатириконе, а тут уже новая инкарнация.

Но Юрий Николаевич, похоже, чётко усвоил, что «из ничего и выйдет ничего», а потому, скорее всего, идеи для новой постановки копились годами, а вылились в спектакль в рекордные для режиссёра сроки: ещё в ноябре он разродился нелюбимым (мною) «Сыном» в РАМТе, а в феврале – новой историей про отцов и детей. Обычно у Бутусова процесс подготовки спектакля небыстрый – черпак норма, одна премьера в год и после релиза эта постановка ещё год маринуется, прежде чем примет окончательный продажный вид.

И вышел новый Лир совсем не похожим на старого. Тут если и сравнивать, то только как совершенно новую для режиссёра трактовку, где фокус с одиночества безумного отца переходит на связь отцов и детей – иррациональную, импульсивную, но такую естественную. На первый план тут выходит история отношений Лира и Корделии, которая после изгнания отцом рисуется в образе шута – неизменного спутника короля. Обе роли – шута и Корделии – сыграла Евгения Крегжде.

Эфемерность шута в спектакле подчёркивается его внешней неоднородностью. Перед Лиром он появляется то в образе доброй феи, то задиристого мальчишки, но всегда с лицом дочери. Голос справедливости, голос ответственности, голос совести – всё это она, живущая в его голове. И с каждым приступом своего гнева герой Артура Иванова понимает это всё больше. Понимает и – барабанная дробь – принимает!

Если райкинский Лир в порыве безумия придушил своего шута, то Лир Иванова, напротив, заботливо укрывает шута в шалаше, согревая своим телом, как кошка котят. И после бури исчезновение шута уже не кажется каким-то необъяснимым. Он растворяется внутри Лира, две субличности сливаются воедино. И какая из них берёт верх – уже понятно. Локальное добро побеждает, чтобы ещё оглушительнее проиграть в самом финале.

⠀

Чтобы ещё больше подчеркнуть двуединство короля и шута, Бутусов отдаёт монолог воображаемого суда над Гонерильей и Реганой герою Евгении Крегжде. Шут балагурит и колошматит куклы двух сестёр, предлагая исследовать, что же у них в области сердца. Лир тут выступает лишь свидетелем своего собственного внутреннего протеста, воплощённого шутовским судилищем.

Ещё одно важное отличие двух спектаклей – во взгляде самого Бутусова на человека. В сатириконовской постановке Бутусов демонстрировал какую-то свою бескомпромиссность, лишая практически всех героев хоть какой-то эмпатии. Никому не хотелось сопереживать. Вроде, видишь боль, страдание, гибель грёбанной добродетели, но ко всему – так, брезгливо.

А в Вахтангова – по-другому. Жаль всех. И даже Эдмонда, который из пластмассового злодея усилиями Сергея Волкова становится очень понятным, запутавшимся ребёнком, который на самом деле ищет отцовской любви. Он не хочет быть любимцем поневоле, не хочет быть утешительным призом. Отсюда и рождается такая детская злоба, которая не знает границ и не даёт возможности остановиться и решить, почему всё так, а не иначе?

Персонажи в постановке чётко делятся на двойки. Лир и Корделия, Гонерилья и Регана, Эдмонд и Глостер. Роль Эдгара здесь не приуменьшена, но на первом плане любовь-ненависть именно в отношениях бастарда с отцом. Дуэт Сергея Волкова и Виктора Добронравова – мечта фанаток и влажные фантазии женщин в каракулевых шапках – на самом деле поразительной теплоты работа. Отец, который, скрепя сердце, пытается полюбить внебрачного сына. И сын, который не может простить отцовскую нелюбовь. Тут уже политика и интриги превращаются не в самоцель, а в средство обратить на себя внимание.

Два будоражащих образа новой постановки, просто взрывающие мозг, – это «меланхоличная» Луна и буря, которая вихрем выбрасывает на авансцену то одного, то другого героя. С точки зрения технического и визуального мастерства этот приём выглядит фантастически прекрасным, но то, как он показывает состояние общего смятения, глобальной мясорубки перемен, переполненного чистилища, из которого вываливаются души, чтобы сказать своё «ох ёб твою мать!», и в которое проваливаются с концами, - невозможно переоценить. Образ, отсылающий к «Мгле» Стивена Кинга, порождает тварей и испуганных потерявшихся людей.

⠀

Огромная Луна, угрожающе нависшая над сценой, - образ, который Бутусов несёт через свои последние спектакли. Как она смогла отделиться от этой череды лун и фонарей, которые отсвечивали ещё в «Беге»? В «Сыне» этот образ семейного безумия, какой-то тёмной материи, нависшей над всеми героями постановки, был не так велик и не так внушителен. В «Короле Лире» это не просто Луна, проглядывающая где-то из-за облаков. Это доминанта всей постановки – огромное, тяжёлое, кровавое бремя, метафорически свалившееся на плечи шекспировских героев.

В отличие от сатириконовского «Лира» финал получился не таким горьким. Вроде, все те же умерли, но ключевым образом становятся соединённые руки отца и дочери. Есть в этом что-то умиротворяющее, как и в колыбельной Сольвейг, убаюкивающей мёртвого Пера Гюнта. Тогда как Лир Константина Райкина в своём безумии старается вернуть к жизни Гонерилью, Регану и Корделию, но те лишь стелятся по полу, играя свои последние аккорды на фортепиано. Одиночество короля становится его наказанием.