В стране Молоха. Сын человеческий, часть 3
Ats<Предыдущая часть
Январь
Ваня и Лида Орловы катались на карусели. Сваренная из труб конструкция со скрежетом вращалась на ветру в пепельной полумгле зарождающегося рассвета. Устроившись на деревянных сидушках, ребята медленно перемещались по кругу в такт вращению аттракциона, одетые в разноцветные зимние куртки: Лида — в красную, а Ваня — в голубую.
Иннокентий Петрович стоял и смотрел на детей остекленевшими глазами. Вязаная шапка-петушок, выменянная у Стамескина на бутылку водки, была слишком мала и нелепо торчала на его макушке. Сегодня он поздно встал и безбожно опаздывал теперь на работу, но сила, пригвоздившая его к земле на полпути через игровую площадку, все никак не думала отступать. Разум налился свинцом, ноги дрожали от накатившей слабости.
Маленькая Лида, проплывая мимо него в матовом полусвете, не отводила от Иннокентия Петровича своего взгляда. Ее пустующие глазницы были заполнены темнотой, словно две крошечные бездны на обтянутом кожей детском черепе. Безгубый рот девочки щерился рядами стальных протезов. За ее спиной братец Ваня — морщинистый седой уродец с гипсово-бледным лицом — вслед за сестрой разглядывал его белесыми, без зрачков глазами.
Залетевший во двор общежития ветер бесновался и выл промеж домами. Карканье ворон разносилось среди голых кленов. Скрюченные чернеющие ветви заслоняли студенистое небо - темно-серое, цвета металлического брюха.
- Дети, что вы здесь делаете одни? - в какой-то момент разум Иннокентий Петровича сумел отыскать слова и сложить их в связное предложение.
- Где ваша бабушка? - выдавил он из себя, чуть-чуть подумав.
- Бап шки бльше нэ, - прозвучал в его голове ответ Вани, высокий и скрипучий, точно скольжение острия гвоздя по стеклянной поверхности. Сомкнутые губы мальчика оставались неподвижны, но в силу некоего подспудного ощущения Иннокентий Петровича был убежден, что вторгнувшиеся в его сознание звуки исходят именно от него, - он ё з-брал.
- Кто он? - спросил Иннокентий Петрович, содрогаясь внутри себя в ожидании ответа.
Его вопрос явно развеселил Ваню. Раздвинув в ухмылке пасть, седой мальчик продемонстрировал угольно-черный язык и острые как пирамидки зубы.
- Он и тб з-брет…
Вздрогнув, Иннокентий Петрович пришел в чувство. Сковывавший тело паралич отступил. Он вновь ощутил контроль над своими ногами — так же внезапно, как его и утратил. Отвернувшись от карусели, он насупился и спешно зашагал к просвету меж домами. Ребенок с лицом старика и его сестра-мертвец молча наблюдали ему вслед.
∗ ∗ ∗
Дверь на входе в здание исчезла, сменившись грязно-белой стальной махиной с прорезанным решетчатым окошком, похожей на те, что устанавливают в тюрьмах.
Стойка вахтера зарастала зеленым мхом и плесенью. Ее бессменный обитатель испарился. Вместо него за фанерной перегородкой рос гигантский серый гриб — широкий и пузатый, точно бочка. Достигая до груди Иннокентия Петровича, гриб немножечко клонился набок - в сторону угловой тумбы, на которую был водружен маленький телевизор. Желтые пятна лишайника покрывали его толстую пупырчатую шляпку. Нависнув над работающим кинескопом, гриб словно наблюдал за происходящим на экране. Его основание уходило в пол - в дыру между рваными лоскутами разошедшегося по швам линолеума. Обломки стула и останки камуфляжа кучками мусора валялись рядом.
Электричество было отключено. Здание утопало в расплывчатых тенях, слабо разгоняемых тусклым отсветом заледеневших окон. Холодный сквозняк гулял по коридорам, проникая внутрь через распахнутую настежь форточку.
Грязная вода замерзала в алюминиевом ведре. Есуман нигде не было видно. Лишь только бестелесный женский силуэт скользил по стенам, жался по углам, и призрачный, лишенный слов напев, переливаясь на восточный лад, улавливался в коридорах краем уха.
Нехотя поднявшись на второй этаж, Иннокентий Петрович медленно брел до бухгалтерии. На свой автобус он сегодня опоздал и ехал на следующем — единственный живой среди салона мертвых.
У самого входа он в нерешительности замер, отсчитывая про себя секунды, стараясь максимально оттянуть неизбежное, гнетущее начало. Наконец, когда счет перевалил за сотню, он положил ладонь на дверную ручку и ступил внутрь холодного, озаренного блеклым сиянием кабинета. Черно-бурый мертвец, сидевший у окна за пишущей машинкой, уставился на него залитыми тьмой глазами.
На следующее утро после злосчастного разговора Алевтина как ни в чем ни бывало пришла на работу — живая и здоровая. Она сидела в своем уголке - непривычно тихая и молчаливая - постукивая клавишами пишущей машинки. С Иннокентием Петровичем она старалась не общаться, ограничиваясь лишь рабочими деталями и отводя свой взгляд каждый раз, когда их глаза пересекались, словно стыдилась проявленной в тот момент слабости.
После Нового года, в январе, Алевтина исчезла. Не превратилась в чудовище или живой труп, как остальные, но просто перестала появляться на работе. Спустя пару одиноких дней ее сменила обгорелая тварь мужского пола...
Не стягивая с себя верхнюю одежду, Иннокентий Петрович прошел вперед и сел за свое рабочее место. Обшарпанный портфель был утерян в злополучной драке, но он и так не видел больше смысла брать его с собою на работу. Угольно-черный мертвец, покрытый сетью багровых прожилок, отслеживал каждое его движение, словно составляя в уме бухгалтерскую смету. В комнате было холодно. Отопление не работало. Телефон на столе уже месяц как не звонил. В калькуляторе сели батарейки.
Поправив склеенные изолентой очки, которые все-таки отыскал на месте драки, Иннокентий Петрович молча сидел за своим столом, не делая вообще ничего, лишь только пялясь через запотевающие линзы на нового счетовода. Жуткая тварь напоминала ему об Алевтине, и тягостное ощущение вины тяжелой мокрой простыней обволакивало душу. Дыхание выходило паром изо рта, напоминая ему, что он пока еще живой. Медленно покрывающийся инеем мертвец неотрывно разглядывал его в ответ. Так они и сидели вдвоем до самого завершения рабочей смены...
∗ ∗ ∗
Стемнело. Один за другим вспыхивали уличные фонари. Вечер и снегопад оковывали город, медленно перетекая в холодную метелистую ночь. Спустившись вниз и выйдя на крыльцо, Иннокентий Петрович выдохнул с облегчением. Еще один рабочий день был прожит. Он вытерпел. Он протянул. Два ходячих трупа, одетых в милицейскую форму, двигались вдоль по улице, припорошенные падающей сверху белой манной.
Стараясь держаться от них подальше, Иннокентий Петрович перешел на другую сторону дороги. Вскинув ненароком глаза, он едва не закричал от испуга. На втором этаже окна бухгалтерии, которую он только что покинул, горели алым светом. Высокий силуэт, замерший в пылающем киноварью оконном проеме, следил за ним из вышины - на фоне дегтярного, дышащего снегом неба. Знакомые очертания, до боли знакомая фигура. Панический липкий страх неудержимой волной захлестнул его сознание, сметая на своем пути любые мало-мальские преграды. Не ведая, что творит, Иннокентий Петрович развернулся в сторону темнеющего переулка и бросился что есть сил бежать…
∗ ∗ ∗
Был поздний час, но окна здания до сих пор не горели. Чернеющий саркофаг общаги гигантской вытянутой плитой нависал над безлюдной аллеей. Лишенный света квартир, он сливался с космической беззвездной темнотой, словно окаменелый остов, покинутый последними огоньками жизни.
Иннокентий Петрович крался вдоль стены, боязливо оглядываясь по сторонам, страшась увидеть в ночи проблески багрового света. Паника немного улеглась, но страх до сих пор цеплялся за сознание ржавыми крюками, словно пытаясь разодрать его мозг на части и полакомиться вожделенной сердцевиной.
Двор общежития пустовал. Подъездные фонари мерцали привычным желтым цветом. Даже Виталька и его дружки куда-то запропастились.
- Кого высматриваешь, Кеша? - раздался за его спиной низкий мужской голос.
Вздрогнув, Иннокентий Петрович обернулся. С накинутой на плечи телогрейкой, Стамескин стоял на крыльце подъезда, окутанный облаком белого табачного дыма. Дверь за его спиной была слегка приоткрыта. В морозном воздухе угадывался вонючий оттенок копеечной махорки.
- Что, Иннокентий Петрович? Тоже его видишь?
- Кого его?
Стамескин вскинул палец, указывая на длинный изогнутый столб неподалеку. Вытянутая лампа не светила, щерясь зубьями разбитого стекла в десятке метров над заснеженным бетоном. Иннокентия Петровича перекосило: он узнал фонарь, горевший алым в ночь роковой драки. Прочитав ответ на его лице, Василий усмехнулся и вытянул из уголка рта папиросу.
- Стоит и смотрит, гад, - сказал он, сжимая тлеющий окурок промеж пальцев, - уже не в первый раз. И лампочка красная горит — без нее он не могет. Сколько раз я этот фонарь камнями разбивал, а все без толку. Через пару дней чинят, сволочи.
Иннокентий Петрович замер, вспомнив осколки красного стекла внутри дворовой урны. Василий спустился вниз и вразвалочку подошел к соседу, ритмично поскрипывая на снегу подбитыми резиной сапогами. Возвышаясь над Иннокентием Петровичем на целую голову, Стамескин склонился к его лицу и вкрадчиво произнес:
- Как думаешь: по чью душу он сюда приходит? По мою или по твою, Иннокентий Петрович?
- Я ничего не сделал! - выпалил Иннокентий Петрович. Голос, вырвавшийся из его гортани, прозвучал сдавленно и тонко, похожий на мышиный писк.
Стамескин заржал. Его смех - раскатистый и громогласный - зычно прокатился по двору, прорываясь сквозь пелену мертвенно-зимнего безмолвия. Достигнув края аллеи, он эхом вернулся назад, неспешно переходя по дороге в заливистый прокуренный кашель. Отхаркав скопившуюся мокроту, дворник поднял на Иннокентия Петровича слезящиеся добрые глаза.
- В этом-то вся и суть, Кеша! - вымолвил он, с интересом разглядывая соседа, - ничего-то мы с тобой так и не сделали... Хотя от нас ждали... А может быть и до сих пор ждут. Дают последнее, так сказать, китайское предупреждение...
Иннокентий Петрович испуганно всхлипнул, оглушенный громоподобным смехом. Почуяв слабину, ржавые острия крюков с невиданной силой вонзились в его изможденное сознание. Иннокентий Петрович пересек черту, на краю которой пребывал все это время. Рассудок его как будто раздвоился. Разумная его часть словно выскочила за пределы тела, утратив всякий контроль над происходящим и с ужасом наблюдая со стороны, как беснуется охваченная сумасшествием вторая половина. На глазах у изумленного Стамескина Иннокентий Петрович обхватил голову руками и принялся носиться кругами перед подъездом, раз за разом выкрикивая что есть сил одну и ту же фразу, словно заевшая виниловая грампластинка:
- Я ничего не сделал! Я ничего не сделал! Меня...?! МЕНЯ ТО ЗА ЧТО?! Я же ничего не сделал!
∗ ∗ ∗
Кухня в квартире Стамескина была зеркальным отражением кухни Иннокентия Петровича: слишком крошечно и тесно даже для одного человека. Перенесенный в комнату стол был заставлен прозрачными бутылками, вскрытыми консервными банками и тарелочками с нехитрой снедью. Старенький цветной телевизор работал в углу с выкрученным на ноль звуком. По изображению на экране изредка пробегали статические помехи. Судя по обстановке, хозяин не так давно прервал одинокое застолье, спустившись вниз на перекур.
Иннокентий Петрович сидел на низенькой трехногой табуретке. Справа от него Стамескин возвышался в придвинутом к столу кресле, точно великодержавный царь на престоле.
- Ну и тяжелый же ты, Кеша. Еле тебя доволок.
- Что случилось? - спросил Иннокентий Петрович, тупо пялясь в свое размытое отражение на боку бутылки. События между уличным разговором и текущим моментом сгинули без следа в недрах его памяти.
- Истерика у тебя приключилась. От страха. На вот — выпей.
В ладонь Иннокентия Петровича был вложен граненый стакан, на треть заполненный бесцветной жидкостью. Пахло водкой. Не пробовавший алкоголь со студенческих времен Иннокентий Петрович залпом осушил предложенную емкость и зашелся прерывистым резким кашлем. Спиртное обожгло глотку и пищевод. Василий услужливо пододвинул в его сторону тарелочку с едой.
- Угощайся.
Окинув мосластой ладонью стол, он пояснил:
- Я тут старый новый год отмечаю.
Иннокентий Петрович благодарно кивнул и закусил ломтиком черного хлеба, тактично умолчав, что старый Новый год был неделю назад.
- Никогда не думал, откуда все это? - спросил его Стамескин.
- Что все? - отозвался Иннокентий Петрович, осоловело моргая глазами. Выпитое приятной тяжестью согревало желудок, утихомиривая беснующийся мозг, оставляя сознание неясным и одеревенелым, словно после продолжительного дневного сна.
- Да все! Консервы, водка... Откуда свежий хлеб в магазинах? Чистая вода в твоем кране? Ты ведь не забыл, что в стране год назад творилось?
Мысли с ленцой проворачивались в голове, блуждая среди тумана - вязкого и теплого, словно мучной клейстер. Иннокентий Петрович приложил усилия, собирая их в кучку.
- Война была..., - выдавил он из себя, нащупав в памяти нужный образ. Немного помедлив, добавил, - ядерная...
Хмурый Стамескин подлил себе водки в стакан. Некоторое время они сидели в полной тишине, не произнося ни слова. Василий угрюмо смотрел за окно на непроницаемое черное небо. Наконец он произнес:
- Представь себе, Кеша, город. Не какой-то конкретный, а так — чисто гипотетически. Вот стоит он себе испокон веков - ни большой, ни маленький, а так - третий по величине в области...
«Только вот один нюанс. Вокруг города на сотни верст — радиоактивная пустыня. Но внутрь периметра радиация каким-то образом не попадает. Иначе бы из жителей уже давно никого в живых не осталось...»
Иннокентий Петрович сидел, понурив голову, разглядывая грязные следы от собственных ботинок. Стамескина он никак не прерывал, позволив его монологу течь непрестанным размеренным потоком.
- … бензин, продукты, лекарства. Есть все: мясо, молоко, овощи, фрукты. Пожалуй даже лучше, чем в былые времена. Прямо оазис какой-то. Спрашивается, откуда? И главное - как?
- Довоенные запасы..., - процедил Иннокентий Петрович сквозь зубы. Его слегка мутило.
Стамескин насмешливо фыркнул и опрокинул в себя стакан. Закусывая бутербродом со шпротами, он ответил с набитым ртом:
- Чушь не неси, Кеша. Довоенные запасы кончились еще до войны. Но если даже и так: откуда взяться свежему зерну и овощам, если почва и вода отравлены излучением?
Иннокентий Петрович покачал головой, то ли признавая свое поражение, то ли отгоняя рвущийся на волю ответ. Стамескин поднялся с кресла и подошел к окну. Заложив руки в карманы штанов, он продолжил свою тираду:
- Ты ведь прекрасно знаешь, о ком я, Кеша. Мы все уже давным-давно прекрасно все осознали. Просто не можем самим себе в этом признаться...
Иннокентий Петрович вздрогнул и поднял глаза. Василий стоял к нему спиной, слегка раскачиваясь на подошвах прорезиненных сапог. Высокий, худой и сутулый, он походил на громкоговоритель, вещающий из своего угла недобрую вечернюю сказку:
- ...сперва у нас был православный бог. Ну или мусульманский, если ты татарин или азербайджанец. Затем пришел СССР, и официально богов не стало...
«Потом Союз распался, и на его месте выросло новое государство — гораздо злее, чем старое. Через год после этого началась война. И никто - ни единая живая душа - тогда не ожидал, что она так быстро станет ядерной...»
«Миллиарды сгорели заживо в один день. Как будто одно большое жертвоприношение. И я так кумекаю, что жертвоприношение это пробудила кого-то очень старого. Кого-то древнего: возрастом в тысячи лет, может - в десятки тысяч. Старше Христа, древнее Аллаха. Того, о ком люди уже давным-давно позабыли: не помнят ни облика его, ни его сути. Лишь смутно-различимое имя изредка всплывает из глубин общечеловеческого прошлого...»
«И вот теперь - все вокруг принадлежит ему - этому тысячелетнему пердуну. А он в ответ снабжает нас всем необходимым. Вот только не за даром...»
Развернувшись в сторону телевизора, Василий кивнул на пробивающуюся сквозь помехи физиономию Кулябина и с неподдельной ненавистью добавил:
- Гнида жирная! Как пить дать, это ты нас всех ему продал...
Приятное тепло медленно перемещалось из желудка. Скользя вверх по пищеводу, оно согревало Иннокентию Петровичу грудь, затем шею, покуда, не добралось до головы, мигом обратив холодный страх в тлеющие угольки потаенной злобы. Вскинув лицо, он уставился на Василия безумными, покрытыми красными трещинками глазами:
- Нужно бежать!
- Дурак ты, Кеша, - отмахнулся от него Стамескин, - куда ты побежишь? Все! Нет больше ни России, ни Америки. Ни НАТО, ни Евразийского военного блока. Ничего! Одна только гиблая пустыня! И наш город в ее центре...
Подумав немного, он с горечью произнес:
- Иногда я думаю, что лучше бы ракеты тогда до нас долетели...
- Тогда нужно бороться! - не унимался Иннокентий Петрович.
- Бороться?! - Стамескин заржал, - когда это ты в революционеры успел податься? Я ж тебя со школы знаю, Кеша. Ты — трус. Всегда им был. Возможно это тебя пока что и спасало...
- В каком смысле?
- Да я про сны... Боишься ты его принять, потому и остался до сих пор нормальным. Тебя же с самого детства любые изменения пугают. Прям человек в футляре...
Закончив фразу, Стамескин потянулся за стаканом, но, обнаружив, что тот пуст, принялся рыскать среди бутылок в поисках той, где еще плескалась жидкость.
- А я — алкаш, - сказал он, наконец обретя желаемое, - сто лет назад душу свою водяре продал, да так и порешал, что не достанется она теперь больше никому другому... И в этом — уже мое спасение...
- Нельзя же просто так сдаваться!
Стамескин снова выпил. Его начало понемногу развозить:
- А что мы сделаем, Кеша...? - промолвил он заплетающимся языком, - мертвяки и твари повсюду… Раньше надо было шевелиться..., ...пока их еще мало было, а нас — много... А ныне...? Можно целый день по городу ходить, и ни одного человеческого лица не встретить...
«Хотя... Даже если бы мы тогда и спохватились: что толку... Посуди сам... Когда ракеты упали, кто в нашем городе оставался…? Одни старики, ребятня, да бабы... Из мужиков — почти никого, кому уже не под шестьдесят... Спасибо правительству - еще тому старому - за то, что во время войны возраст запаса нам всем подняло...»
Опустив руку под стол, Василий выудил новую, доселе незамеченную Иннокентием Петровичем бутылку - заполненную до краев. Отвинтив крышку и водя горлышком промеж двух стоящих вплотную стаканов, наполняя прозрачной жидкостью одновременно оба, Стамескин с фатализмом произнес:
- Про-е-ба-ли...
Они продолжили застолье, уже вдвоем. Пили, пели, закусывали водку шпротами, тушенкой и черным хлебом. Стамескин опрокидывал раз за разом, не забывая подливать и Иннокентию Петровичу. Тот не возражал.
- Эта наша родина, Кеша…, - жарко шептал Василий в ухо своему соседу, по-братски обнимая того за плечи, - мы здесь родились, мы здесь и умрем… Но ты не унывай… Жизнь после смерти… ик... ...она оказывается все-таки есть… Просто не такая, как мы ее себе раньше представляли…
Опьяневший Иннокентий Петрович клевал носом, меланхолично соглашаясь с каждым словом. Вкуса водки он не ощущал, словно пил дистиллированную воду.