В объятиях Мары

Захрустел под грузным богатырём снег. Впереди дрогнул утопленный в белизну куст ирги, из-под него, испуганно повизгивая сорвалась свинка. Она бросилась наперерез грузному Даряну, но ловко увильнула в сторону от его выпада. На том её силы кончились. Выскочив на дорогу свинка поскользнулась на гладком насте и подкатилась прямо к ногам Лана. Её необыкновенная золотистая шкурка сбоку была распорота стрелой, древко обломилось, но стальной кончик крепко впился прямо в шею бедняжке. Лан наклонился и понял, что ей осталось недолго, он коснулся её бока, повинуясь непонятному порыву. Золото свиной щетинки маняще переливалось на солнце, но стоило Лану провести по нему рукой, оно тут же погасло. Перед ним лежал обыкновенный молочный поросёнок.

— Далеко он забрёл, — Дарян обтёр нож о рукав и принялся разделывать хряка, — Собери валежника какого и поменьше чего, приготовим. Очень свезло нам, но на ловца и добыча бежит, да?

Борясь с неприятным покалыванием в пальцах, Лан сообразил костёр. Дрова нашлись удивительно легко, так же легко удалось и огонь развести, хотя сам писарь прежде делал это лишь однажды. Он успокоил себя, что голод придал ему сноровки, потому всё так ладно и вышло. Мясо поросёнка оказалось невероятно нежным и сладковатым. Когда путники, подкрепившись, отправились в дорогу, Лан шёл впереди. Ему казалось, что деревья расступаются перед ним, и полотно дороги раскатывается только для него. Окрылённый сытостью и силами, он чуть не заметил, как наступил на змею. Оно и не мудрено, белая чешуя сливалась со снегом.

Рептилия извернула гибкое тело в кольца и грозно зашипела. Дарян занёс меч, чтобы срубить голову гадине.

— Не трожь! — Грозный, подобный вою вьюги, девичий голос остановил его.

На краю леса перед ними стояла одетая в лисий полушубок красавица. На тёмных густых ресницах дрожал иней, волосы бились на ветру, средь них лицо девушки светилось точно вчерашний месяц в ночном небе. В руках она держала лук, кончиком стрелы целясь в Лана.

— Кто такие? Чего тут делаете?

Убрав ногу, Лан отступил на шаг назад. Змея тут же уползла прочь.

— Богатырь Дарян я, иду на переговоры к Царице Топи. А это, — он указал на Лана, — Со мной. Помощник. Документы писать будет.

— Давно богатыри с дивными дружбу водят?

От обидных слов щёки Лана загорелись румянцем:

— Не дивный я.

Девушка изучающе осмотрела Лана с головы до пят, её взгляд цеплялся за него колючками репья, оставляя после себя неприятное тянущее чувство. Наконец она посмотрела в его глаза и оттаяла. Что-то в Лане заставило её смягчиться и опустить лук.

— Пред вами Царевна Мара, я провожу вас к матери, она ждёт. Шуму же вы наделали.

Она пошла вперёд, указывая дорогу. Лан и Дарян держались на почтительном расстоянии, но не отставали. Богатырь ткнул спутника в бок и чуть слышно сказал:

— Хороша Царевна, краше Василисы моей, согласись.

Неожиданный приятельский жест поднял внутри Лана волну жара, он незаметно схватился за карман, сжимая подаренный Василисой платочек.

— Хороша, но красота её холодная, — рот Лана наполнился гадкой слюной, — А у супруги вашей глаза ясные, добрые, от того и краше она будет.

— Верно говоришь, верно.

Загадкой для писаря оставались мысли богатыря, он терзался от подозрений, что Дарян всё про них знает, потому и взял Лана с собой. Богатырь шёл рядом, устремив взгляд вперёд и совсем не замечая терзаний Лана.

Лан и подумать не мог, что в глубине Великой Топи скрывается город. Вовсе не похожий на Царьград, вместо каменных стен и грандиозных башен, здесь россыпью стояли маленькие, утопленные в землю деревянные дома, а вместо богато украшенного позолотой дворца в центре стояла усадьба. На её резных наличниках красовались петушки, зайцы, соколы и другие звери, а по коньку крыши вился цветочный орнамент.

— Царевна Мара, Царевна Мара! — Мелкая курносая девчушка дёргала Царевну за рукав, — Авсеня не видала? Звать пора, а не дозваться!

— Не видала, — Мара ущипнула ребёнка за нос, и его кончик сразу раскраснелся.

Девочка прижала ладошки к лицу, растирая, чтобы согреться:

— Больно… Зачем ты так? Вот Авсень придёт и тебе задаст.

Мара строго вскинула чёрную бровь, девчушка тут же убежала и скрылась в одном из домов.

— А что это там? — Внимание Даряна привлекли люди, разбирающие крыльцо.

Ступенька за ступенькой они отковыривали доски и складывали их тут же. Из окна дома, через головы передавали замотанное в шали тело.

— Хоронят Тихомира. Три поколения на его глазах сменилось, хорошая жизнь была, да пора и честь знать. — Мара тепло улыбнулась, точно мать провожала своё дитя в дорогу.

— Почту за честь, Царевна, — Дарян схватился за меч, — Только спешить надо, вот-вот его дух вернётся.

— Что же ты делать собрался?

— Как что? Порублю его, пока он в анчутку не превратился или в домового, или в какую другую нечисть. У нас так дела делаются.

— И что же, помогает? — Лукаво усмехнулась Царевна.

— А как же? Нечисть, не нечисть, а тяжко по Яви бродить, коли порублен и сожжён. Прахом летают, но навредить никому не в силах.

— Жестокие у вас обряды, никакого почтения усопшим.

— Какое уж тут почтение, Царевна. В Навь они отправиться не могут, вот и злятся на живых, а богатырский долг оберегать людей от нечистых.

— У нас здесь свой порядок испокон веков, что нам ваша Навь. Здесь о ней только по слухам знают. — Мара положила ладонь поверх руки Даряна, — Спрячь оружие, Тихона по-нашему похоронят, чтобы он своих потомков оберегал, как и должно ему. Не страшись, нечистью он не обратится.

Тело покойного осторожно положили под порог и начали обратно ступеньки приколачивать. До слуха Лана донеслась тихая песня, грустная, полная любви и обещаний вспоминать.

Усадьба встречала путников золотом убранства, запахом цветущего луга в жаркий день и смородиновым чем. Хозяйка, рыжеволосая Царица, вовсе не была похожа на болотное чудище, какой её изображали писания, она радушным жестом пригласила гостей за стол и велела поесть, прежде чем разговор вести.

— Можно и поесть, отчего и нет, — согласился богатырь и сел по правую руку от Царицы.

Лан занял место рядом, напротив Мары, Царевна глядела на свою мать исподлобья, и отказалась от всех угощений.

— Чего кручинишься, дочь моя, али гости мои не милы тебе? — Царевна выпрямилась под напором, но смолчала. — Брось, неужто за Авсеня переживаешь? Не нашла его?

— Не нашла. Как сквозь землю провалился, — наконец ответила Мара, — Пойду я, матушка, устала я. Утомилась по топи бегать за ним. Да без толку.

— Ну, иди, иди. Отдыхай. — Когда Мара ушла, а стол опустел, Царевна предложила отдохнуть и Даряну, — Дела наши до завтра отложим, нечего о таком рассуждать, коли ноги едва держат. Распоряжусь вам баньку приготовить.

Душистый берёзовый веник оставил на коже Лана запах чистоты. Он наконец оказался в объятиях той, о которой грезил последние недели — тёплой кровати. Но сон не шёл. Стоило ему глаза закрыть, снилось сразу, будто несётся он через болота, а за ним хищник гонится, но вместо ног привычных стоит он на тонких копытцах. Он старается, бежит быстрей, и вязнет в снегу по самое горло. Тогда и просыпается. Отбросив одеяло, Лан оделся и решил, раз уж выспаться ему не судьба, не мешало бы осмотреться. Может, найдёт способ укрыться или сбежать от Даряна, пока богатырь не зашиб его.

Но бежать некуда, вокруг непроходимые болота, да и не за тем он так долго пробивался на службу в Царьград, чтобы сейчас вот так просто сбегать в никуда. Опять жить впроголодь, терпеть насмешки. В честном бою худосочный Лан богатыря не победит, а вот если прирезать его во сне, когда они обратно возвращаться будут. Одному через топи идти тяжко будет, Дарян ещё нечистью обратится, тогда с ним точно не совладать. Но всё равно лучше, чем в страхе ждать своей участи. Это он при других Лана бы не тронул, чтобы убийцей не заклеймили, а теперь, когда они вдвоём будут возвращаться, кто что докажет?! Скажет Дарян, что писарь утоп. Почему бы Лану самому такое не провернуть?!

Мучаясь от тяжких дум, Лан брёл по усадьбе. В темноте проёмы окон светились голубоватым светом. Он придавал золотым орнаментам чудной вид, точно Навь вопреки всему прорвалась сюда и тронула их, утаскивая за собой.

— Та, чей платочек носишь в кармане, она знает где ты? — Голос Мары заставил Лана вздрогнуть, он не сразу увидел её тонкую фигуру. Алебастровая кожа точно слилась со светом луны, а волосы подражали тени, оттого заметить девушку было невозможно. — Думаешь, скучает по тебе больше, чем по нему?

— О чём ты? — Лан не сомневался, что Царевна так точно попала с вопросом, потому что он сам только что проговорил вслух все свои мысли.

— Я о тебе теперь всё знаю, милый друг. Слышишь? — Мара вдруг навалилась обеими руками на раму и надавила на неё.

Окно распахнулось, пуская в тёплую усадьбу стужу и голоса:

— Авсеня кликать? Можно ли Авсеня кликать?

— Не кличьте, рано ещё! — Это подданным отвечает сурово Царица.

— Да как же рано, как же рано, если скоро землю надо пахать, а на огороде сугробы с аршин? Никогда такой долгой зимы не было, гнать её надо! Пусть Авсень прогонит!

Не дав дослушать, Мара закрыла окно и хитро прищурилась глядя на Лана.

— Постой, что же там? — Очень ему стало интересно, дозовутся ли неизвестного Авсеня.

— Матушка не поняла ещё ничего, вот что там. — Случайно залетевшей в дом снежинкой Мара закружилась вокруг Лана и ловко достала Василисин платочек, прижала его к губам и засмеялась. — Я ведь спасти тебя могу, если меня спасёшь. Уговор?

— От кого спасти? — До последнего Лан не понимал, откуда Царевна всё про его самую сокровенную тайну узнала.

— От господина твоего. Уговор?

— Но как ты?

— Заведено так, я знаю всё про тебя. Про каждого, чей путь к концу подходит, знаю всё. Нарушать мне порядок негоже, но я больше не желаю так жить. Спаси меня, я тебя спасу.

— Да как же ты меня спасёшь?

— Это я чародея загубила. — Мара ещё немного поигралась платочком и вложила его в руки Лану. — Не из-за русалки, не подумай, из-за его магии. И тебя хотела, боялась, что ты дивный. Но ты обычный, потому не страшно. Уговор?

— Уговор, — кивнул Лан. Соглашаться с болотной колдуньей гиблое дело, вот только другого выхода сейчас у него нет. В конце концов она сразу сказала, что ей нужно, без утайки. — Ты уверена, что я тебя смогу спасти?

— Вот увидишь. А сейчас, ступай к себе, скоро богатырь явится. Он уже всё придумал. Ты только ничего не бойся.

Поворачиваться к Царевне спиной оказалось ещё страшней, чем сидеть на болоте напротив водяного, но Лан смог пересилить себя и поплёлся обратно в комнату, не оборачиваясь. Чудилось ему, что Мара следует за ним по пятам, дышит ему в затылок, но то оказался невесть откуда взявшийся сквозняк.

Дарян вошёл внезапно и тронул лежащего на кровати Лана за плечо:

— Вставай, дело есть.

Ничего в его голосе или лице не поменялось. Позабыв заверения Мары, готовый защищаться, Лан оделся не спуская глаз с богатыря. Возможно, впервые за всё время их знакомства, Лан смотрел прямо на Даряна, не пытаясь отвести взгляд.

Они вышли на улицу, вопреки ожиданиям Лана деревенские уже спали. Скрежет снега под ногами путников нарушал ночной покой. Чудилось, что сквозь неплотно закрытые оконные ставни местные смотрят на них с укором, мол, нашли время шляться.

— Ну-ка, подсоби! — Дарян упёрся в крыльцо одного из домов и ковырнул носком ступеньку. Та со скрипом, но поддалась.

Смекнув, у чьего дома они остановились, Лан попятился:

— Вы чего, нельзя покойного тревожить… А что если он…

— Вот и узнаем.

Голыми руками богатырь разобрал крыльцо, глянул вниз, пошарился и довольно хмыкнул:

— Чудеса. Точно мёртв. Можешь сам глянуть.

— Благодарю за честь, но откажусь. — Лан запустил руки в рукава, чтобы согреть замёрзшие пальцы. — Надобно обратно всё положить, как было. Чудеса, что никто не проснулся. Бедой это обернётся, если заметят.

— Верно. Но я этим позже займусь. — Дарян поднял одну из досок и взвесил её в руке, точно примеряясь. — Жалко мне тебя, Лан, что я, не человек что ли, всё понимаю. Самому мне покоя не видать, если бы я тебя на мучения вечной нежизни обрёк. Никто не знает, каково это, нечистью шататься. А ты и не узнаешь, получается, избавлю тебя от этого. Только ты прямо стой. Мучиться не будешь, обещаю. — Он сделал шаг вперёд, Лан отошёл на два назад. — Сам же знаешь, за что. За честь мою, богатырскую. За честь жены моей Василисы. Скажу ей, что ты храбро погиб, меня от водяного защищая. Погорюет, да забудет.

— Тут-то вы и ошибаетесь. — Страшно стало Лану, веры в слова Мары никакой уже не было. Понял он, что один на один с богатырём остался. Один на один с мужем той, которую любит. Лан нащупал припрятанный в рукав кинжал. — Не забудет меня моя Василиса. Верно, что только вы знать будете, что со мной случилось, простите ли себе, что я перед вами без оружия был, покуда вы на меня с дубиной?

— Твоя?! — Взревел басом богатырь и откинул в сторону треклятую доску. — Я тебя одной левой!

Присев, Лан увернулся от удара рукой, но в голову ему уже летела нога богатыря. Пинок такой силы точно вышиб бы дух, попади он в цель. Вспомнив злые дворовые “игры”, которые ему устраивали сверстники, Лан подставил бок, вжал голову в плечи и напряг все мышцы. Его отбросило в сторону, рёбра заныли, рот наполнился слюной. Перекатом Лан увернулся от следующего пинка. Нога Даряна опустилась точно в центр оставленного на снегу следа и провалилась. Ему пришлось переминаться, чтобы не потерять равновесие. Этой заминки хватило, чтобы Лан, крепко сжав обеими руками кинжал, скользнул вбок и вонзил лезвие в рыхлый живот Даряна. Богатырь завыл и локтем двинул противнику в нос. Обхватил оглушённого Лана за шею и занёс кулак, желая добить.

— Шуму навели опять. А ну, тихо! — Шёпот Мары едва ли был громче хриплого богатырского дыхания, но они оба, и Дарян, и Лан прекрасно слышали каждое её слово.

С неба на них посыпались снежинки. Опустившись на кожу Даряна, они отказывались таять. Богатырь мигом позабыл про Лана, отпустил его и начал смахивать с себя снежинки, а они продолжали падать и облеплять его. Ноги, руки, шея, спина, макушка, глаза, рот — всё скоро было покрыто белоснежным, сверкающим в свете луны снегом. Богатырь раскинул руки в стороны, и больше не смог их опустить. Погребённый в сугробе Дарян замер навсегда. Снегопад прекратился.

Лан удивился тишине. Он осмелился и тронул снеговика. Ничего.

— Не ломай, пусть попробует весны дождаться. В последний раз. — Мара коснулась щеки Лана ледяными пальцами, — А ты беги. Убегай, и не возвращайся когда позовут, коли мудрости хватит.

Мара стала увеличиваться, снег внизу стремительно приближался, но скоро Лан понял, что это он сам уменьшается. Ноги его превратились в копыта, а вместо крика изо рта вырвалось хрюканье. Стало страшно, как во сне, и он кинулся прямиком в лес. Прочь отсюда, прочь от Мары, от Даряна. Прочь!

Позади неведомая опасность, впереди — нечто огромное, во много раз больше самого Лана и всей его жизни. Больше юношеского желания бежать из дома, подальше от бедности. Больше обиды на преподавателей, которые не верили, что инородец сумеет осилить грамоту. Больше боли от разрушенных надежд, когда на него сыпался отказ за отказом, никто не хотел брать на работу низкородного, да ещё с такой внешностью. Больше света надежды от возможности познакомиться с царской дочерью. Больше внимательных глаз Василисы, когда она, очарованная им, спросила: “Хочешь, я покажу тебе звёзды?” Больше любви, поразившей его в тот миг, когда она легко коснулась его щеки горячими губами в запретном крыле библиотеки среди звёздных атласов. Больше горя, которое он испытал, узнав о её свадьбе. Больше камня, сковавшего его сердце в тот день, когда Василиса обвенчалась с другим. Больше страха быть пойманными во время их нечастых, но страстных встреч. Больше отчаяния, чем в тот миг, когда она украдкой вложила платок в карман на прощанье. Больше всего, что он знал и когда-либо испытывал. Всё это вдруг оказалось таким незначительным в сравнении с синим бескрайним небом, раскинувшимся перед ним. Чистым настолько, что коло глаза.

— Авсень, Авсень! Ходи по всем! По закоулочкам, по прогулочкам! Открывай двери! В гости нас хотели. Открывай окно! Запускай тепло! Ой, мороз, мороз, мороз! Не вели долго стоять, вели Мару прогонять!

Небо сделалось хрустальным, хрупким. Лопнуло и рассыпалось снежинками. Лан взглянул на свои копытца, а на них сапоги, и сам он уже не свинка, а человек. Побежал Лан на голоса, поглядывая по сторонам, ожидая Авсеня нагнать, но никого не увидел, покуда не вышел к мостику. На той стороне его ждала Царица Великой Топи и Царевна Мара. Деревенские, приложив к губам ладони, кричали, пели, звали Авсеня.

И Лан всё понял.

В спину ему лазурью дышала весна, ждала, когда он проводит её через мостик. Мара смотрела на него, опустив голову, одними губами она прошептала:

— Спаси меня.

— Не могу. — Ответил ей Лан и шагнул на мостик.

Тёплый ветер потрепал его волосы и закружился, сдувая с крыш снег. Серые тучи рассеялись, над головой Лана очистилось небо.

— Уговор наш нарушишь? — Кинулась было на него Мара, но деревенские удержали её, связали верёвками и потащили к приготовленному кострищу.

— Вот отчего невесела была ты, дочь моя, — Царица водрузила на голову Царевны венок из лент, — Авсеня загубить у тебя не вышло. Что же ты противишься так нашему порядку?

— Да как не противиться, матушка? — По щекам Мары катились горькие слёзы, — Никогда не увидеть мне живой травы, не услышать серебряное пенье дрозда, не попробовать сладкой земляники. Только снег, стужа, холод и смерть мои попутчики. Авсеня все любите, ждёте, а меня гоните, даже когда моя пора приходит!

— Гонят тебя от незнания, милая моя! — Царица обняла Мару, коснулась её лба своим, вытерла слёзы. — Благодаря тебе земля отдыхает, а отдохнув урожай нам даёт. Без тебя бы высохли болота. Без тебя не было бы порядка, не противься ему, и мы скоро свидимся вновь.

Огромное небо приняло Лана, согрело солнечным светом, он никогда не чувствовал его прежде и теперь дивился, как тепло, как приятно. Ни в одной теплице Царьграда нет такого света. Ни один чародей такую магию не наколдует, ни один механик такую лампу не создаст.

В руки Лану вложили зажжённый факел.

— Твоя пора пришла, Авсень. Ты уж не серчай на Мару, а в следующий раз хорошенько от неё спрячься. — Царица поцеловала Лана в макушку.

На негнущихся ногах, прекрасно уже понимая, что нужно сделать, Лан подошёл к кострищу. Мара подняла на него красные от слёз глаза. Царевна искусала губы до крови, она снова осмелалсь попросить:

— Спаси меня, Лан. Не могу я так больше.

— Я спасу тебя, — с этими словами он опустил факел в сухую траву под ногами Мары.

Крики умирающей Царевны оповестили всю округу о том, что пришла весна. Заголосили птицы, запела капель. Треск костра отдавался в ушах Лана ужасом и смертью, от запаха жжёной плоти тошнило. Он отказался от всех угощений и танцев.

Гуляния продолжались до самой глубокой ночи. Лан ждал, когда со скрипом захлопнется ставня на последнем открытом окне. Он поднял лицо к небу, теперь усыпанному драгоценными камнями звёзд, о которых мечтала Василиса. Лан хотел бы собрать их все и привезти ей, но не мог. Это небо может быть таким только здесь, только пока болота живут так, как они жили много кругов подряд.

Лан опустил руки в пепелище, раздвинул стылые угли и нашёл на дне тонкий росток подснежника. Холодная земля не поддавалась, зола забилась под ногти, но он упорствовал и вскоре вырыл цветок. В переплетении его корней он увидел её, совсем ещё крошечную, бессильную Царевну.

— Я не нарушу наш уговор. Я спасу тебя.

Лан укрыл подснежник за пазухой и пошёл в лес. Тропа вилась под его ногами, скоро кедры по её краям стали корявыми, а почва упругой, влажной. Лан взглянул на верх, позади раскинулось чистое небо, больше чем он сам, чем вся его жизнь, чем жизнь Мары и Василисы, и Даряна. А впереди только мёртвые чёрные тучи.

И он шагнул вперёд.

∗ ∗ ∗

Недолго Василиса Прекрасная по супругу грустила, скоро Царь за нее сосватал Лана, добывшего чудесный болотный цветок, выделил им в придачу пол царства и коня. Всё как водится. И жили они, поживали, добра наживали.

Но завял цветочек дивный, как не старались агрономы Царьграда, как не удобряли его, не хватало ему солнышка настоящего, и скоро лепестки сморщились, посерели и опали. Стебель скрючился и лёг на землю безжизненно.

А над Великой Топью сгустились тучи чёрные, не сияет над ними больше серп месяца ясного, не падает белый снег, не цветёт облепиха, сохнет болото. Скоро никого и ничего живого на нём не останется. Царица в последний раз позовёт Авсеня и навсегда смолкнет.

Только нечисть пирует, гуляет по Яви свободно. И стар, и млад, и богатый, и бедный, и богатырь удалой, и чародей умнейший, покуда Навь заперта, навеки останутся бродить нечистой силой под агатовым небом. Кто русалкой, кто лешим...