В черном трауре не долго горевать вдове, ведь впереди новое

🛑 👉🏻👉🏻👉🏻 ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻

В черном трауре не долго горевать вдове, ведь впереди новое




epub

fb2

pdf

Оригинал: pdf 22 Мб


В настоящей – последней – части «Доброго Слова», как и в двух предшествующих, составитель желал остаться верным намеченным им плану, характеру и цели этой книги для классного чтения в сельских народных училищах и церковно-приходских школах. Составить и выработать преимущественно из образцовых прозаических и поэтических произведений русских писателей книгу для классного чтения, вполне примененную к духу и потребностям народной школы, – книгу, благодаря которой ученик этой школы научился бы плодотворнейшим образом пользоваться
книгой вообще
, как орудием самообразования и саморазвития – вот та главная цель, которой составитель желал достигнуть при обработке как в целом, так и в частях своей книги для чтения. Насколько он достиг своей цели – судить, конечно, не ему, а детям, которые будут читать его книгу, добросовестным критикам, сведущим педагогам и тем, достойным всякой чести и поощрения наставникам народных школ, которые в свои занятия с детьми влагают всю свою жизнь, всю свою душу. Всякое разумное замечание от них мы примем с сердечной благодарностью и воспользуемся им при дальнейшем – третьем – издании своих книг.
Теперь мы позволим себе сделать несколько замечаний, которыми мы желали бы предотвратить могущие возникнуть недоразумения при ближайшем ознакомлении с «Добрым Словом» (год третий) в его настоящем издании.
1. Некоторые читатели-критики быть может найдут, что как третья часть «Доброго Слова», так и две предшествующие книги того же названия во втором издании не отличаются таким богатством и разнообразием своего содержания, какими отличались они при первом их издании в прошлом (1889) году. В ответ на это мы должны сказать, что второе издание «Доброго Слова», сокращенное, исправленное и значительно переработанное, со внесением в него многих новых статей и стихотворений, прямо отвечающих его назначению в настоящей его переработке, исключительно назначено для
классного чтения,
а не для внеклассного чтения
338
, – что назначаемая теперь цена книг более чем вдвое
ниже против цены первого
издания и что за ту цену, по которой продается каждая часть «Добр. Сл.» 2 издания, не мыслимо дать книги большего объема ни на один печатный лист.

2 . Если в целом ряде статей нашей книги тот же читатель-критик встретит несколько слов и оборотов речи до известной степени превышающих круг понимания того школьного возраста, для которого пред- назначена наша книга, и на этом основании упрекнет нас в том, что мы будто бы не всегда и не везде предлагаем статьи вполне доступные для детского понимания, – мы на это ответим ему, что почти везде таким словам и оборотам речи мы давали подстрочные объяснения, – что если где этого не сделано по отношению к некоторым словам и оборотам речи, то они, встречаясь в целой статье, совершенно доступной по содержанию пониманию детей, вполне могут быть поняты и усвоены в ряду других понятных слов и оборотов речи, – что чтение статей, в которых все до одного слова и грамматического и стилистического оборота речи понятны детям и отнюдь не превышают их развитие, в особенности со стороны их грамматической подготовке, совершенно похоже на переливание из пустого в порожнее, на толчение воды в ступе: ученики от таких статей не подвинутся в умственном развитии ни на один шаг, не обогатятся ни одним новым словом, не усвоят ни одного нового литературного выражения. Мы глубоко убеждены, что задача составителя книги для классного детского чтения в отношении изучения слов и форм отечественной речи должна заключаться не в том, чтобы он составлял такие статьи, в которых все до одной частности были бы понятны ученикам, но в том, чтобы в статьях, предлагаемых в его книге для чтения,
постепенно
давались новые слова и обороты речи, так, чтобы почти незаметно для учащегося, они ввели бы его мало-помалу в сокровищницу отечественного языка со всем богатством и разнообразием его слов и форм.

3 . В третьей части «Доброго Слова», как и в первой и во второй, почти все статьи, сколько-нибудь значительного объема, разделены нами арабскими или римскими цифрами на части. От некоторых лиц мы слышали, что подобное деление статей едва ли вызывается педагогическими требованиями. Так как могут и другие высказать подобное суждение, то мы считаем долгом сказать здесь несколько слов в защиту принятого вами деления статей на части. Это мы сделали для того, чтобы дать детям возможность
наглядно наблюдать план и построение статей.
Если нe все, то очень многие дети, безо всяких даже толкований учителя, всматриваясь в сделанные в читаемых ими статьях деления их на части, могут подметить то явление, что все вообще словесные произведения составлены по известному плану, благодаря которому все самые по-видимому разнообразные мысли не разбросаны как попало, а поставлены одна около другой в известном порядке. А это открыто – весьма не маловажно: оно постепенно приучит ученика сначала к устному, а потом и к письменному изложению своих мыслей в известной системе.
I. В деревне Яминове был пожар... ужасный, громадный пожар. Двенадцать изб с постройками были охвачены пламенем... Узкие промежутки между домами и соломенные крыши – вот одна из первых и главных причин, отчего наши деревенские пожары так ужасны, и почему наши деревни выгорают так часто; неимениe пожарных инструментов, без сомнения, тоже является большой помехой.
Пламя волновалось, как море, дым валил клубом, ветер разносил далеко пылающие головни. Крики, стон... Чей-то плач и резкая, грубая брань, мягкая мольба о помощи, спасении и холодное спокойное приказание «ломать», – все это сливалось в один страшный, ужасный гул...
Молодая женщина бегала по деревне, рвала на себе волосы, и плача, рыдая, обращалась к толпе с отчаянной мольбой.
– Дети мои! дети! спасите! спасите! ради Бога, моих детей! кричала она, окидывая толпу полубезумными глазами... Платка не было на ее голове, волосы растрепались – и она походила на помешанную.
– Спасите детей моих! кричала она, – и ничего не слушая, бежала далее, оглашая воздух плачем и стоном, и мольбой о помощи и спасении.
Каждому было жаль бедной женщины... и мысленно, сердцем – все были готовы помочь ей. Но броситься в огонь... рискнуть жизнью... – на этот подвиг не у каждого хватило смелости.
Народу сбежалось много: кто с ведром, кто с топором, кто с лопатой, – словно и она могла принести пользу, – но главного-то, пожарной трубы, и не было в Яминове... Все кричали, суетились... и даже более только кричали, чем суетились, – но много ли проку от шума и крика?
II. А пламя так и забирало, так и переходило с одной избы на другую... А ветер так и метал красные головни... С писком и карканьем кружились около пламени вороны, вылетевшие из своих разоренных гнезд.
– Дети мои... дети! отчаянно вскрикнула женщина, подбегая к своему дому и, ломая руки, обливаясь слезами... она в изнеможении упала на землю...
– А-ах, бедная! произнес какой-то старик с соболезнованием. – Погибнут ее детки... погибнут... где теперь спасти... вона, вона как его!... А-ах, как сильно! страсть! вскрикнул вдруг старик с испугом и попятился даже немного назад... Огромная головешка с треском грохнулась на землю в нескольких шагах от него.
Но вдруг вся толпа заколыхалась... и задние ряды наперли на первые... Послышались крики... крики какого-то удивления и в то же время как будто восторга.
Крестьянин, небольшого роста, в одной рубахе, без шапки... вот кто мгновенно привлек всеобщее внимание...
Он протеснился через всю плотную массу людей, ничего не делавших и только с испугом смотревших на игру огня, – и торопливо подошел к горевшей избе:
– Помолитесь, православные! громко крикнул он, обращаясь к народу – и быстро начал взбираться на кровлю по веревочной лестнице, которая была прикреплена к углу, еще неохваченному пламенем.
Толпа вдруг смолкла... словно по команде, – словно поданному знаку... Все с напряжением дожидались появления отважного крестьянина...
И вот он появился на крыше... В руках трехлетняя девочка... без чувств, задыхающаяся... если уж не задохнувшаяся от дыму...
– Возьмите, возьмите ее скорее! громко, что было сил, закричал смельчак народу.
Молодой парень уже был на лестнице – и принял к себе ребенка.
Там еще! и с этими словами незнакомец снова скрылся в дыму и пламени...
III. Раздавшиеся было крики и приветствия – снова смолкли... и опять в толпе воцарилась глубокая тишина, опасность с каждой секундой увеличивалась, – а вместе с ней увеличивалось и росло народное чувство... чувство страха за жизнь отважного незнакомца...
Все ждали с нетерпением, с затаенным дыханием и усердно крестились.
Но вот прошло более четверти часа, а незнакомец не появлялся. Молодой парень, приведя ребенка в чувство, бросился скорее к горевшей избе... Но в тот самый миг, когда он вступил одной ногой на лестницу – на крыше показался незнакомец... Что-то маленькое, завернутое в тряпках, держал он в своих руках...
– Возьмите... а я спущусь... уже не прежним громким, но глухо-сиплым голосом, промолвил незнакомец, передавая свою ношу на руки молодого крестьянина.
Оба они начали спускаться... И первый успел благополучно слезть с крыши, но второй – отважный смельчак, – опоздал на одну... только на одну секунду...
Он был на середине лестницы, – как вдруг огонь с треском вырвался из кровли и пламя охватило всю крышу... Незнакомец покачнулся... зашатался и невольно схватился за обруб крыши... Но в этот самый миг что-то страшно треснуло, – и обруб рухнулся на землю... вместе с ним полетел и незнакомец...
На одно мгновение вся толпа точно замерла... Но только на мгновение... Прошло оно – и вдруг – мертвая тишина сменилась каким-то странным шумом... Все заволновалось... бросилось вперед... заговорило и кинулось к груде пылающих бревен...
Разобрали... незнакомец лежит без чувств... ноги его были изломаны, лицо изуродовано, левая рука вся раздроблена...
Его подняли и понесли в сельский больничный лазарет...
Через три дня, по сделанным справкам, узнали, что отважный незнакомец – горский крестьянин, Максим Иванов, живший в городе в малярах и каждую субботу приходивший на праздник домой, где у него были жена и двое детей... Дорога же в Горки идет как раз через самое Яминово, отстоящее от Горок на пятнадцать верст.


(Из »
Вечерн. досугов
»
А. Круглова).
(Этот рассказ взят из повести г-жи Кохановской: «После обеда в гостях». Рассказчица, по имени Любовь Архиповна, вспоминает свою молодость, как она любила молодого чиновника, по прозванью Черного; а замуж вышла за другого, по приказанию матери).
– В воскресенье на всеядной я замуж шла, а он той весной, недель через десять, утонул, т.е. не то, чтобы утонул», поправилась Любовь Архиповна: – «тонул-то не он, да отсюда ему болезнь его приключилась, и Черный, на самый третий день Светлого праздника, умер, и в четверг на Святой неделе его и хоронили.
«Жаль мне вашего Черного, сказала я; а между тем мне вспомнился полустих Пушкина: «зачем жалеть?»
– Это еще ничего, матушка, что ты о нем жалеешь, сказала мне Любовь Архиповна. – Нет, ты бы спросила, как вся Купянка о нем жалела, – вот на что было с удивлением посмотреть! При жизни его будто не очень любили, затем что он насмешник естественный был; а как умер он, точно каждый Бог знает что милое себе да дорогое потерял в нем. Оно и то нужно сказать, говорила Любовь Архиповна, что Черный последнее время почитай половину города просто на привязи за собой водил.
– На какой привязи, Любовь Архиповна?
– А на такой, родная моя, что за последнее время объявись у него, у Черного, новая песня, да ведь какая песня! Ни старые, ни бывалые люди от роду не слыхивали той песни; и как заноет он своим заливным голосом ту протяжную песню, просто душу
у
тебя силой берет, да и все тут! Отец протопоп, старый же человек и степенный, что ему песня? и он сидел под окном и слушал, как недалечко Черный пел; а далее опомнился, а у него, у отца протопопа, борода в слезах (сама матушка протопопша говорила); так он даже перекрестился. «Господи, Иисусе Христе!»
сказал, «вот песня!»
– Но какая же песня? говорила я Любови Архиповне.
– Да она будто и не невесть какая и не мудреная, и всей-то ей, матушка, видеть нечего.
– Песня-то и вся тут, говорила Любовь Архиповна, – да что сидело в той песне, как Черный ее протяжно да переливно, идучи по городу, пел по вечерней заре. И еще как надойдет над гору и станет на ней, – а внизу река в половодье разлилася, шумит, – и он стоит, матушка, и поет: расплескалася, разливалася; просто, говорили люди, отца и мать бы забыл и все слушал его!...
Как же, родная моя! Черному проходу не стало по городу. Купцы, как завидят его, из лавок выбегают навстречу. «Ваша милость, отец родной! «Воздохну»... Что хочешь из лавки бери, спой только «Воздохну». – Что ж, братцы! говорит Черный, – непродажная. Самому дорого стоит. Удастся вам послушать случаем – ваше счастье, а не удастся – не прогневайтесь. Так вот чтобы удалось это счастье, за Черным по сотне глаз смотрели, говорила Любовь Архиповна. Чуть он заложит руки назад и пошел по городу, тотчас со всех сторон, присадясь и пригинаясь под плетнями, за ним следом и потянуло человек пятнадцать или двадцать. У хозяев над рекой все плетни по огородам осадили, лазя через них, затем что, значит, эти места облюбил Черный и уже заливался тут своим «Воздохну». И тут же ему, матушка, и напасть его приключилась».
– Какая? Говорите, Любовь Архиповна! спросила я.
– Мужик потопал. Черный увидел с горы и бросился на помощь. Вытащил, матушка, мужика, спас его от смерти, а там еще лошадь его осталась – бьется, потопает совсем. Народ сбежался; стоит на берегу, смотрит... Жалко бедной скотины, да что ей сделаешь? Своя душа дороже. Черный не стерпел. «Эх, сердечная! вымолвил, как она бьется!» и бросился опять к реке. Его было хотели силой удержать, так удержишь его? Он как двинул плечами, все от него, как листья, посыпались... И уже он бился с той лошадью, говорят, с час времени промаялся с ней, пока наконец вытащил из воды. Да если бы он после того в баню сходил, или бы напился горячего чего, говорила Любовь Архиповна, – авось бы Господь помиловал и прошло бы даром все. А то дело было с утра; Черный только на службу шел, как увидел, что потопает мужик; и он оделся после в сухое и опять пошел на службу. А оно и не прошло даром. Неделю целую разламывала болезнь, да он все не поддавался; а потом уже она как осилила его, так он на десятый день только в память свою пришел. И только, матушка, пришел в себя, глянул глазами, и говорит шепотом хозяйке, чтобы она священника позвала. И голоса-то его заливного не стало у него! А хозяйке не зачем далеко идти, потому что отец протопоп от обедни мимо окон шел. Она его в окно и подозвала. Отец протопоп, спасибо ему, даже в дом к
себе не зашел, а воротился прямо в церковь , взял ковчежец со святыми дарами, выисповедал и запричастил больного...
И вот, родная моя, что я тебе скажу, говорила Любовь Архиповна: сама хозяйка божилась после, сказывала мне... Пока, знаешь, священник у больного святыню творил, а она, женщина догадливая, поспешила самовар поставить. Одно то, что, может статься, больной, принявши св. Тайны, захочет чаю выкушать; а другое, что хозяйка сама же знала и видела, что отец протопоп еще не кушал чаю. Как только там окончили со святыней, она сейчас внесла самовар и начала готовить чай. Отец протопоп недалечко на стуле сидел, а больной лежал с открытыми глазами; только он, видно, не замечал хозяйки; мало-помалу стал подниматься и сел. «Батюшка! говорит, таким тихим да твердым голосом говорит: я вам не все на исповеди сказал. Я Любовь Архиповну крепко, как свою душу любил». Батюшка отец протопоп тоже встал к нему. «Ничего, говорит: и Бог нас всех любит». С этим словом Черный лег, поворотился к стене, и будто он заснул, да уже и не просыпался более.
И как хоронили его! Вот, моя родная, прекрасно его хоронили! И теперь поезжай на Купянку, спроси – помнят люди, как Черного хоронили. Оно и забыть нельзя. Так светло да радостно никого будто в жизни не хоронили, ни большого, ни малого! Купцы как услышали, что помер Черный, они ему понесли всего: от свечей и ладану до всего, матушка, что нужно для гроба, и сами взялись гроб сделать и парчой золотой Черного накрыли. Барышни ему под голову кисейную подушку сшили, розовой тафтой подложили, изукрасили его лентами, что ни есть лучше. Он себе безродный был, ни отца, ни матери, где-то далеко сиротой взрос. Кажись, и гробу-то его пустеть да сиротеть должно бы было, а вышло нет, родная моя! Народ к нему валом валит, большие и малые, словно их посылал кто: «иди, мол, иди, поклонись Черному !» И весь народ шел, как река тек. В среду на вечерню его вынесли в церковь ,, а на утро-то, значит, в четверг, как хоронить его, отец протопоп собором обедню служил (одно то, что Черный его прихода был, а другое, что и купцы просили). И знаешь: дни праздничные, в храме Божьем светлость такая, царские двери отворены, пение радостное на обедни льется, и Черный просто неузнаваем в гробу лежал, сказывали, сестрица. Большой такой да хороший; болезнь с него черноту сняла, и он, матушка, побелелый, обложился своими черными волосами, вот жив заснул, высоко на разубранной подушке в красоте лежит. Отпели погребенье, и как пришло то время, что дадим «последнее целование», отец протопоп первый приступил проститься с усопшим: поклонился он и, видно, Господь внушил ему такую мысль: «Христос воскресе!» сказал он и трижды, как христосуясь, поцеловал Черного. А тут недалечко у самого гроба женщина с дитятей на руках стояла, и дитя забавлялось, держало в ручке красное яйцо. «Дай мне, дитя, твое яичко,» сказал отец протопоп. И малютка так ему с ручкой протянула яйцо. Отец протопоп взял красное яйцо и положил его в гроб к Черному, и при этом он слово такое хорошее сказал: пусть, дескать, и в самое недро земли он снесет с собой благовестие Христово. Итак, матушка, за протопопом весь народ не прощаться, а христосоваться с Черным стал. Всякий подойдет к усопшему и, прежде чем целование мертвецу даст, «Христос воскресе!» скажет ему, как живому. Приступили к выносу, так народ толпами толпился, чтобы понести гроб, и как понесли его, такой день прекрасный в полудне сияет, хоругви развеваются, парча золотая на гробе, как жар, горит и, откуда ни возьмись, две ласточки вьются да щебечут над самым гробом: в удивление привели народ. Просто сладость такая святая умилила людей, как стали заколачивать гроб; заколачивают его, опускают в могилу, а тут, матушка, поют: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!» Не один, не два человека, а целые десятки говорили, что они с радостью бы легли, и заняли место Черного... Вот такую судьбу Бог Черному дал, сказала Любовь Архиповна, что он и песней своей и смертью, как силой какой, подвигал за собой людей».
Я встала благодарить Любовь Архиповну; но впечатление ее прекрасного рассказа было так сильно, что я, кажется, не сумела связать и двух слов.
I. В одном уезде проживал старик – коробейник, по имени Федор, или дядя Федор, как обыкновенно звали его. Многие не долюбливали его как за то, что он по своему промыслу смахивал на цыгана или еврея, так и еще более по подозрению, что он не совсем чист на руку. Насколько было справедливо это последнее обвинение – никто не знал, да и не старался кто-либо разузнать. Довольно было того, что так «некоторые» думали. И можно вообще смело сказать, что никто не знал, что за человек был дядя Федор, что было скрыто в глубине его души, какие помыслы и чувства таились в ней. Только время и удобный случай могли дать всем понять и оценить его великую и чистую душу и великое и чистое сердце, согреваемое пламенем Христовой любви к ближнему.
Однажды ночью подожгли дом одного помещика деревни Ивановки. На следствии выяснилось, что виновной в поджоге была вдова Акулина, служившая в доме подожженного помещика. Рассчитанная и прогнанная помещицей, она, придя в деревню, перед многими крестьянами
Худышка наслаждается своим первым сексом | порно и секс фото с худыми
Мамка в обвисающими титьками отдыхает в бассейне | порно и секс фото с мамашами и мамочками
Обнаженные раком (66 фото)