Упругие небольшие булочки посреди пустыря

⚡ 👉🏻👉🏻👉🏻 ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻

Упругие небольшие булочки посреди пустыря
Содержание Fine HTML Printed version txt(Word,КПК) Lib.ru html


Питомник Полина Викторовна Дашкова
        # Благими намерениями выстлана дорога в ад. Настоящим адом для подростков-сирот стал семейный детский дом в Подмосковье. «Благодетели», не жалеющие денег на его содержание, с помощью криминальных «учителей» готовят себе достойных помощников, развращая тела и души детей.
        Полина ДАШКОВА
        ПИТОМНИК

«…ибо из всех законов Природы, возможно, самый замечательный - выживание слабейших».

    Владимир Набоков
        Глава 1
        После бесконечной слякотной зимы с тяжелыми снегопадами, после апрельских заморозков и унылых майских дождей в Москву наконец пришло настоящее лето. Июнь начался ярко, жарко, и каждый солнечный день казался праздником. Ночами гремели грозы, но к рассвету не оставалось ни облачка, восторженно кричали воробьи и сверкающие капли сыпались с деревьев.
        В маленьком дорогом кафе в одном из тихих переулков неподалеку от Таганской площади впервые решились выставить три столика на открытую веранду, окруженную старыми липами. Кафе открывалось в полдень, и ровно в полдень явился первый посетитель - мужчина в белом летнем костюме. Он выглядел больным и помятым, словно провел бессонную ночь и утром не умывался.
        Переулок был залит солнцем, внутри кафе казалось темно. Посетитель тревожно огляделся, и метрдотель в бабочке предложил ему пройти на веранду. Посетитель кивнул, выбрал столик у ограды и упал на стул так тяжело, что хлипкие алюминиевые ножки подкосились. Если бы не решетка за спиной, он непременно бы рухнул на плиты и расшиб голову. Но решетка спасла, мужчина вскочил, его качнуло, и тут же к нему подлетел испуганный официант.
        - Вы не ушиблись? - спросил он, придержав посетителя за локоть и заглянув в глаза. Официанту показалось, что гость пьян, ноздри его затрепетали, профессионально принюхиваясь. Но пахло только хорошим одеколоном. Льняной костюм был измят и несвеж, однако выглядел дорого, и ботинки не вызывали сомнений. Официант всегда сначала нюхал подозрительных посетителей, потом смотрел на обувь.
        - Мне надо сесть. Стул сломан, - произнес гость тяжелым отрывистым басом.
        - Вот, пожалуйста, присаживайтесь, - официант пододвинул ему другой стул и смахнул с белоснежной скатерти невидимые крошки. Гость уселся, задрал рукав и взглянул на хорошие швейцарские часы.
        Безусловно, посетитель был приличным человеком, но все-таки выглядел странно.
        Есть известная детская игра, когда один рисует голову, другой туловище, третий ноги, потом разворачивают листок и смотрят, что получилось. Человек в белом костюме состоял из таких, вслепую нарисованных частей. Голова его была слишком велика для хрупкой шеи, узкие худые плечи никак не соответствовали увесистой нижней части туловища, которая, в свою очередь, контрастировала с журавлиными ногами и широкими плоскими ступнями сорок пятого размера. Светло-желтые волосы, несмотря на тонкость и мягкость, упрямо торчали в разные стороны, как перышки мокрого цыпленка. Круглое лицо, украшенное маленьким упругим носиком и большими, выпуклыми шоколадными глазами, сохранило детские пропорции, и если бы не тяжелый, почти стариковский бас, можно было бы принять его за нездорового сонного подростка.
        Тени дрожащих липовых листьев падали на скатерть, осыпали костюм, лицо и руки посетителя крупной нервной рябью, и оттого казалось, что человека колотит лихорадка. Не раскрывая книжки меню, он рявкнул громко и грубо:
        - Кофе!
        - Эспрессо? Капучино? По-восточному? - ласково уточнил официант.
        - По-восточному. Крепкий и сладкий. - Мужчина вдруг вскочил как ошпаренный и закричал:
        - Лиля! Я здесь!
        Официант оглянулся. На веранде появилась женщина лет тридцати пяти, маленькая аккуратная блондинка в бело-розовом платье. Легко процокали острые каблучки белых туфель, пахнуло жасмином, и официант отметил про себя, что дама пользуется старомодными, но приятными духами «Диориссимо».
        - Привет, - сказала блондинка, бережно расправила платье и села напротив мужчины. Светлые брови сдвинулись, уголки свежего пухлого рта опустились вниз, приятное круглое лицо стало напряженным. Было заметно, что она совсем не рада встрече. Официант вернулся к столу и вопросительно взглянул на женщину.
        - Лиля, что тебе заказать? - Мужчина оскалил в улыбке прокуренные крупные зубы.
        - Ничего. Просто стакан воды. Минеральной, без газа.
        - Может, кофе? - предложил официант.
        - Спасибо, не надо.
        - Вот, я принес тебе, чтобы ты посмотрела, где я работаю, - пробормотал мужчина. Он принялся неловко рыться в мягкой кожаной сумке и наконец извлек глянцевый толстый журнал. На обложке под кровавым названием «Блюм» извивалась обнаженная лысая девушка, отлитая из ртути.
        - Спасибо. - Блондинка машинально пролистала страницы и вдруг замерла, вскинув на мужчину светло-серые прозрачные глаза. В руках у нее был белый плотный конверт, который она обнаружила между страницами. - Что это? - спросила она грозно.
        - А ты открой, посмотри, - лицо его растянулось в глупой улыбке.
        Блондинка заглянула в конверт, тут же бросила его на стол и резко встала:
        - Все, нам не о чем разговаривать.
        - Лиля, подожди, ты что?! - испугался он и схватил ее за руку. - Ну на фига ты выпендриваешься, а? Тебе бабки не нужны? Или, может, мало? Ты хотя бы посчитай.
        - Во-первых, разговаривай со мной по-человечески, тебе не пятнадцать лет. Во-вторых, убери это, на нас смотрят, - она покосилась на официанта, которой замер у столика с бутылкой воды на подносе.
        - Сядь, пожалуйста, очень тебя прошу, сядь. Ты разве не видишь, как мне плохо? - жалобно простонал мужчина.
        - Тебе всегда плохо, - сердито заметила блондинка, но все-таки села. - Я тебя внимательно слушаю. Зачем ты меня сюда пригласил? - Она уставилась на него в упор, от напряжения глаза ее стали совсем прозрачными.
        - Это я тебя слушаю, - он закашлялся, лицо налилось кровью, - объясни, будь добра, почему я не могу прийти? - пролаял он, схватил салфетку и шумно высморкался.
        - Потому, что я тебя не приглашаю, - с вежливой улыбкой ответила женщина.
        Мужчина шлепнул на стол пачку «Мальборо» с ментолом, долго не мог вытащить сигарету и прикурить. Каждое его движение казалось слишком резким и неловким. Он либо сильно нервничал, либо был болен, а возможно, и то, и другое. Блондинка, напротив, выглядела человеком здоровым и спокойным.
        - Но я хочу прийти, - произнес он, затягиваясь и выпуская дым из ноздрей, - это же бред, Лиля! Что значит, ты не приглашаешь? Мы взрослые люди.
        - Это ты взрослый? - Она засмеялась, сверкнув мелкими белоснежными зубками. - Ты взрослый? Ой, я тебя умоляю…
        - Не вижу ничего смешного. Я уже купил подарок, и вообще, ты не имеешь никаких прав, по документам ты никто.
        - Вот как? - Она склонила голову набок и высоко подняла брови. - Ну, если на то пошло, настоящие документы у меня, они в полном порядке, и в них твое имя нигде не зафиксировано. - Лиля залпом выпила воду. - Как раз ты никто, а я совсем наоборот. Скажи спасибо своей предприимчивой маме. Она все отлично устроила.
        - Вот маму давай оставим в покое, - Олег избегал смотреть ей в глаза и уставился в свою кофейную чашку, - сейчас не о ней речь. Допустим, ты не хочешь, чтобы я приходил. Что дальше?
        - Дальше я собираюсь обращаться в официальные инстанции, заявлять о подлоге документов и не только. Есть кое-что более серьезное. Значительно более серьезное.
        - Слушай, ты можешь выражаться яснее, без этих дурацких намеков?
        - Пока не могу. Но обещаю, что скоро все мои неясные намеки прояснятся.
        - Нет, а что произошло? Ты спокойно жила все эти годы и вдруг взорвалась ни с того ни с сего. В чем дело? Десять лет ситуация тебя полностью устраивала, а теперь ты собираешься обращаться, как ты выразилась, в официальные инстанции. В суд, что ли?
        - Совершенно верно, в суд.
        - И в чем ты нас обвиняешь?
        - Тебя ни в чем. А вот матушку твою гениальную я обвиняю. И поверь, это очень серьезно.
        - Ой, ну хватит, - он махнул рукой, - неужели тебе охота затевать всю эту бодягу, вмешивать кретинов-чиновников в наши семейные дела? В конце концов все происходило по твоему молчаливому согласию. Тогда надо было думать, десять лет назад. А сейчас поздно и глупо.
        - Да, - кивнула она, - поздно и глупо. Не спорю.
        - Ну, и зачем тебе это нужно? Объясни, чего ты хочешь, давай спокойно все обсудим, договоримся.
        - Мы никогда не договоримся, - блондинка тряхнула короткими вьющимися волосами, - я согласилась встретиться с тобой только потому, что мне тебя очень жаль. Но учти, эта жалость ничего в моих планах не изменит. И все, хватит об этом.
        - Хватит?! - выкрикнул мужчина неожиданно визгливым голосом. - Что значит хватит? Ты долго будешь надо мной издеваться? Сидишь, спокойная, вежливая, и угрожаешь судом! - Он раздавил сигарету, обжег палец, поморщился и поднес его к губам. - Что мы тебе сделали? Десять лет никаких претензий, и тут вдруг, без всякого предупреждения…
        - Не кричи, Олег, - в светло-серых глазах мелькнула жалость, - ты ничего мне не сделал, ты вообще вряд ли способен на какие-либо сознательные действия. А вот мама твоя… Ладно, я сказала, лучше не надо об этом. Я не издеваюсь над тобой. Пожалуйста, давай прекратим этот разговор. Ты слабый, глубоко несчастный человек, я уже сказала, мне тебя очень жаль. Прости, мне пора. - Она поднялась и, взглянув на него сверху вниз, тихо добавила:
        - Тебе лечиться надо, ты очень плохо выглядишь. Все, до свидания.
        - Подожди, - он поймал ее руку и потянул так резко, что она чуть не упала, - сядь, ты ничего не объяснила, и главное, ты не объяснила, почему я не могу прийти?
        - Потому, что это мой дом и я не хочу тебя там видеть. Если ты явишься, я просто не открою дверь.
        - Господи, ну почему? - простонал он.
        - А тебе не приходит в голову, что мне очень больно видеть тебя в своем доме? Да, ты ничего не сделал. Однако твое бездействие было хуже преступления. Даже статья такая есть в Уголовном кодексе: оставление в беспомощном состоянии. Я знаю, ты был еще беспомощней, чем Ольга, но ее нет, а ты жив. Не приходи, очень тебя прошу.
        - Значит, я виноват, что жив? Ну, прости, эту вину я искуплю. Не сейчас, конечно. Дай мне срок еще лет двадцать или тридцать. Хорошо?
        - Перестань, - устало вздохнула Лиля, - хотя бы сейчас не юродствуй.
        Он открыл рот, помотал головой, привстал, опершись на стол, выпуклые карие глаза вспыхнули, что-то должно было сорваться с языка важное, резкое, но не сорвалось. Глаза угасли, медленно, как свет в кинотеатре.
        - Возьми подарок, - буркнул он и достал из кармана маленький красный футляр, - здесь сережки золотые, она ведь любит всякие побрякушки.
        - Спасибо. Это очень трогательно. Но у нее не проколоты уши и вместо радости будет одно расстройство. А вот журнал я возьму. Никогда подобных изданий в руках не держала. Что значит «Блюм»?
        - Ничего. Просто звучит красиво.
        - Там есть твои статьи?
        - Нет. Я же сказал, я заместитель главного редактора, сам пишу очень редко, - ответил он отрывистым механическим басом и впервые взглянул ей в глаза:
        - Лиля, десять лет назад твоя сестра покончила с собой. В этом никто не виноват. Я обещаю, что не появлюсь в твоем доме до тех пор, пока ты сама меня не пригласишь. Но ответь мне на единственный вопрос: что изменилось? Почему ты вдруг стала кого-то обвинять в ее смерти?
        Она ничего не ответила, аккуратно положила журнал в пакет, встала и ушла.
        Олег смотрел ей вслед, губы его шевелились. Подошел официант, чтобы забрать чашку с остывшим, нетронутым кофе, и услышал:
        - Гадина… сука… ненавижу…
        А женщина, прежде чем покинуть кафе, зашла в туалет. Несколько минут она стояла перед зеркалом, закрыв глаза. Плечи ее вздрагивали, по щекам текли черные от туши слезы. Уборщица, сидевшая за столиком с вязанием в руках, посмотрела на нее и спросила:
        - Доченька, тебе плохо?
        - Ничего, соринка в глаз попала, - ответила Лиля, умылась холодной водой, потом, вытряхнув все содержимое из белой лаковой сумочки, стала приводить себя в порядок, подкрасила ресницы, губы, попудрилась, не глядя, бросила все назад, в сумку, и ушла.
        В половине четвертого утра патрульная милицейская машина чуть не сбила женщину в пустом переулке. Район был спальный и считался сравнительно спокойным, никаких вокзалов, гостиниц, ночных клубов. Патрульная группа расслабилась. Только что кончилась гроза, на этот раз вялая, ленивая, но дождь все шел и заметно похолодало. В салоне было тепло и уютно. У младшего лейтенанта Телечкина имелся двухлитровый термос с крепким кофе, у капитана Краснова была копченая курица. Собирались остановиться в каком-нибудь дворе и перекусить.
        Женщина выросла из-под земли. Водитель едва успел притормозить. Маленькая, полная, она застыла посреди дороги и не двигалась, не реагировала на визг тормозов, ослепительный свет фар в лицо, крик водителя. На ней было надето что-то широкое, белое, и в мертвенном фонарном свете, в дрожащей пелене дождя она казалась привидением.
        - Давай-ка, Коля, вылези, разберись, - приказал младшему лейтенанту Телечкину капитан Краснов.
        - Наколотая или бухая, - проворчал Коля, - из-за такой дуры вылезать под дождь… Приблизившись, он заметил, что это вовсе не взрослая женщина, а девчонка лет пятнадцати, босая, в каком-то балахоне, вроде халата или ночной рубашки.
        - Ну, точно, наколотая, - повторил лейтенант и громко спросил:
        - Тебе что, жить надоело?
        - Я убила тетю Лилю, - медленно произнесла девочка, глядя на лейтенанта сумасшедшими глазами. Она картавила, не выговаривала «ел», голос у нее был звонкий, чистый, совсем детский.
        - Чего?
        - Второй Калужский переулок, дом восемь, корпус два, квартира сорок.
        Телечкин стоял в глубокой луже и чувствовал, как пропитываются холодной влагой ботинки, как за шиворот капает дождь. Еще минута, и он промокнет насквозь. Взглянув на светящуюся табличку, прибитую к ближайшему дому, лейтенант прочитал:
«1-й Калужский переулок».
        - Ладно, пошли в машину, разберемся, - он взял ее за локоть, она не сопротивлялась, покорно села в машину и громко повторила:
        - Я убила тетю Лилю.
        - Тебе сколько лет? - поинтересовался капитан Краснов и брезгливо поморщился. От девочки исходил странный запах, нет, не бомжовская вонь, что-то другое. «Лук, - догадался капитан, - репчатый лук. Для того чтобы так разило, надо полкило сожрать, не меньше. Закусывала она им, что ли?»
        - Четырнадцать, - ответила девочка и, помолчав, добавила:
        - Коломеец Люся, восемьдесят пятого года.
        - Так, и кого же ты убила, Люся Коломеец?
        - Тетю Лилю. Второй Калужский переулок, дом восемь, корпус два, квартира сорок. Она там лежит на кухне в грязном халате, молчит и не шевелится. Надо «скорую» вызвать, но я боюсь врачей.
        - А чего так? - спросил Телечкин с дурацким смешком.
        - Уколы будут делать. Больно, - ответила девочка и задумчиво добавила:
        - Они злые, им нравится делать больно. Говорят, ничего, потерпи, а как терпеть, когда больно? Потом вообще руки-ноги сводит и в голове бурчит.
        Сидевший за рулем сержант Сурков поймал в зеркале взгляд Краснова и выразительно закатил глаза.
        - Бурчит обычно в животе, - заметил лейтенант Телечкин.
        - Это если капусты много съешь, тогда да, в животе, - кивнула девочка, - а когда делают укол от плохого поведения, тогда в голове начинается, знаете, бурр-бурр, как будто там внутри что-то шевелится и хлюпает.
        - Тетя Лиля тебе кто? - спросил после долгой паузы капитан Краснов.
        - Как кто? Тетя. Мамы моей сестра.
        - А мама где?
        - Умерла, - сообщила девочка с легким вздохом, - еще давно, когда я маленькая была. Сначала мама, потом бабушка. Осталась одна тетя Лиля.
        - Отец есть?
        - Не-а. Никого нет. Только тетя Лиля.
        - Так чего же ты тетю свою, родную-единственную, убила? - спросил Телечкин и сухо откашлялся.
        Она не ответила.
        Переулок был утыкан фонарями, машина ныряла из света в темноту, лицо девочки то вспыхивало, то исчезало, и лейтенанту стало не по себе. Он не мог толком разглядеть девочку, и ему вдруг пришло в голову, что она не совсем живая, что-то вроде зомби.
        Луковый запах напоминал приторную трупную вонь, длинные волосы слиплись, глаза светились, как гнилушки, на лбу и на носу белели какие-то пятна, похожие на плесень. Голос, чистый, высокий, спокойный, с трогательной детской картавостью, звучал сам по себе, отдельно, словно принадлежал другому, более привлекательному существу.

«Меньше надо ужастиков смотреть, - раздраженно заметил про себя Телечюш, - ребенок как ребенок. Просто с головой не все в порядке, лицо какой-то мазью намазано и лук поедает в огромных количествах».
        - Вот здесь направо, во двор, это дом восемь, корпус один, а корпус два следующий, - сообщила девочка и добавила:
        - Только вы первые идите. Я боюсь.
        Дверь оказалась открытой. Везде горел свет. Пахло чистотой, лавандой и хорошим туалетным мылом. Это была обычная малогабаритная «распашонка» с крошечной прихожей и двумя смежными комнатами. На кухне, сквозь дверной проем, виднелись ноги в узорчатых шерстяных носках.
        - Извините, вы не могли бы снять ботинки? На улице грязно, - звонко произнесла девочка и принялась старательно вытирать босые ступни о коврик.
        - Чего? - переспросил Краснов и, вглядевшись в ее лицо, заметил на лбу и на носу белые пятна какой-то густой мази.
        - Там тапочки в шкафчике. Тетя Лиля не разрешает в уличной обуви заходить в квартиру. Что вы на меня так смотрите? Это я пастой от прыщиков намазалась.
        Больше она не сказала ни слова, прошла в комнату, села за стол, сложила руки на коленях и уставилась в одну точку. На вопросы не отвечала, словно оглохла. До приезда опергруппы и следователя решили ее не трогать. Лейтенант Телечкин отправился за понятыми.
        Труп находился на кухне, в полусидячем положении. На вид убитой можно было дать лет сорок, не больше. Холеная, светловолосая, с гладким правильным лицом, она как будто просто села на пол, прислонившись спиной к батарее и вытянув ноги. На ней был теплый махровый халат и узорчатые пушистые носочки. На нежно-розовой мягкой ткани темнели огромные пятна крови. Судя по количеству крови, было нанесено не меньше десятка ножевых ранений. Тут же валялось орудие убийства - длинный кухонный нож с черной пластмассовой ручкой.
        Дело не сулило никаких сложностей. Банальное бытовое убийство. Слабоумная девочка-подросток зарезала свою тетю и сама в этом призналась. Понятые, пожилая пара из соседней квартиры, сначала долго охали, потом сообщили шепотом, что Люся сирота, больна с рождения.
        - Все ясненько, чистенько, никаких вопросов, - глубокомысленно заметил Краснов и вздохнул, - мечта, а не трупик.
        - Да уж, мечта, - эхом отозвался Телечкин и попробовал усмехнуться.
        Вместо усмешки вышла безобразная гримаса. Встретившись взглядом со своим отражением в овальном зеркале, лейтенант окончательно скис. На физиономии его отчетливо читались страх, жалость к убитой женщине и прочие не поддающиеся описанию чувства, которые переполняли его душу, подступали к горлу и казались Коле Телечкину позорными для нормального мужика, а тем более - для милиционера.
        Опергруппа прибыла через двадцать минут. И надо же такому случиться, что дежурным следователем оказался Илья Никитич Бородин. Он славился на весь округ поразительной способностью запутывать
Кассиопея обнажила красивые дойки в лесу
Порно со спермой на теле (80 фото)
Рыжая шлюха с возбужденными сосками