Ульская конфузия: гладко было на бумаге

Январь 1564 года по праву можно назвать для Ивана Грозного и его бояр месяцем несбывшихся надежд. Начался он с того, что 1 января был погребён в столице скончавшийся после долгой и тяжёлой болезни митрополит Макарий, духовный отец и наставник Ивана, деятельный и активный политик, хотя и допускавший в своих действиях немалые и, как оказалось потом, роковые ошибки. Смерть Макария и его похороны проходили под непрекращавшимся уже которую неделю дождём. Дороги развезло, реки вскрылись, и жизнь остановилась. Позже из-за полного отсутствия точек соприкосновения были прерваны переговоры о заключении перемирия между Москвой и Вильно, которые позволили бы подвести итог Полоцкому походу. Не слишком хорошие вести пришли в Москву и из Ногайской Орды, где умер бий Исмаил, непутёвый и неудачливый союзник Ивана IV. А тут ещё и трения с датским королём Фредериком II, у которого молодой, но ретивый шведский король Эрик XIV под шумок оттяпал несколько городов в северо-западной Эстонии, ранее отданных Иваном датскому монарху по условиям соглашения о разделе ливонского наследства.

В общем, проблемы росли, как снежный ком, и оставалось надеяться на то, что давно готовившийся зимний поход в Литву даст результаты и дело сдвинется с мёртвой точки. Но игра эта шла в две руки. В Вильно, несмотря на все трудности, вовсе не собрались дожидаться, пока московские полки, тронувшись с места по мановению царской руки, вторгнутся в пределы Великого княжества Литовского.

Литовская диспозиция

К зимней кампании готовились не только в Москве, но и в Вильно. Провал мобилизации предыдущей зимой не мог не произвести гнетущего впечатления на правящую верхушку Великого княжества Литовского. Весной-летом 1563 года Сигизмунд II и паны-рада пытались решить эту проблему. На руку им играл шок, который испытало литовское общество после неожиданного падения Полоцка. «Захват московитами Полоцка больно ударил по честолюбию шляхты», — отмечает белорусский историк А.Н. Янушкевич и, развивая свою мысль, указывает, что «как магнатам, так и рядовой шляхте было понятно, что реализовать реванш невозможно без значительных мобилизационных и организационных усилий».

Ответу на вопрос «что и как делать?» был посвящён созванный в Вильно в мае-июне 1563 года вальный (всеобщий) сейм. После бурного обсуждения делегаты одобрили постановление, которое определяло порядок мобилизации посполитого рушения и характер его военной службы. В нём подтверждалось прежнее требование выставлять полностью экипированного всадника с каждых десяти «служб», а также вводилось новшество: с каждых 20 волок должно было выставить пехотинца-драба с ручницей или рогатиной и с топором. Особо оговаривались наказания для тех, кто дезертирует или же попытается уклониться от службы, прислав вместо себя наёмника. Отдельно рассматривался вопрос о своевременном прибытии шляхты на место сбора войска — в Крево, к 1 августа 1563 года.

Но, поскольку перемирие неоднократно продлевалось, сроки сбора посполитого рушения сдвигались: сначала на 29 сентября, затем на 18 октября, потом на 21 ноября. Эти подвижки не самым лучшим образом сказались на готовности шляхты выступить на великокняжескую службу, не говоря уже о том неблагоприятном воздействии на её решимость воевать, какое оказала перспектива принять участие в боевых действиях зимой. По словам А.Н. Янушкевича, «в зимнее время шляхта неодобрительно смотрела на военную службу, так как содержание их и их боевых лошадей стоило значительно больше, чем летом». В общем, сохранившиеся фрагменты «пописа» явившейся в конце 1563 — начале 1564 года на службу шляхты показывает, что неявка составила примерно 1/3, если не больше, служилых людей.

Видимо, предполагая такое развитие событий, литовские власти попытались перестраховаться за счёт набора наёмников, конных и пеших. Осенью 1563 года началась раздача «приповедных листов» литовским ротмистрам, а на торжищах и в церквях княжеские бирючи зазывали «козаков пеших и волостных людей» «на конях и пешо, яко хто усхочеть, и з бронями, каковую хто мети может, и с чим умее» на государскую службу. Не забыли и о польских наёмниках, коих поначалу набрали почти 9000 конных и пеших бойцов, но затем, в преддверии зимы, бо́льшую часть распустили: войны пока не предвиделось, а содержать это буйное и заносчивое воинство было весьма и весьма накладно для великокняжеского скарба. К началу 1564 года их осталось немногим более 1000 всадников и чуть меньше 2000 пехотинцев-драбов.

Перед битвой

На тот момент расположение литовского войска было следующим. Командовавший сигизмундовой ратью наивысший гетман Миколай Радзивилл Рыжий имел в своём распоряжении примерно 4000 бойцов, преимущественно конницу: наёмные роты, панские почты и остатки посполитого рушения. Впрочем, есть и иные цифры. Например, папский легат в Польше кардинал Коммендони писал о 6000 литвинов в подчинении у Радзивилла. В декабре гетман перевёл свои силы из лагеря под Крево на новое место, под Лукомль. Польские наёмники размещались в районе Борисова, юго-западнее Лукомля, прикрывая направление на Минск. Ещё примерно 2000 пехоты и конницы имел староста оршанский и чернобыльский Филон Кмита, находившийся в Орше.

Перемещения и расквартирование литовских и польских полков невольно наводят на мысль о том, что в «штабе» Радзивилла прознали что-то о намерениях русского командования. Вряд ли, конечно, здесь стоит вести речь о некоей «спецоперации», осуществлённой литовскими «рыцарями плаща и кинжала» совместно с изменниками-боярами, которые, желая вставить палки в колёса царю-завоевателю, выдали литовцам секретнейший план зимнего наступления. Не стоит множить сущности и прибегать к столь сложным конспирологическим теориям, как это делают некоторые отечественные историки. Проблема решается намного проще. У Радзивилла и его коллеги, гетмана польного Григория Ходкевича, хватало «шпегков» и в самом Полоцке, и в приграничных русских городах, которые снабжали обоих военачальников ценной разведывательной информацией. В литовских документах того времени сохранились имена некоторых этих «шпегков». Полоцкие «земяне» Фёдор и Куприян Оскерки «до земли неприятеля нашого великого князя московского ходячи вязнев, значных людей, сынов боярских, казаков и стрелцов, частокрот до нас, господара, и до его милости приводячи, от люду и воевод московъских певные вести» доставляли. Или другой такой «шпегк», оршанский мещанин Игнат Михайлович, «в потребах з людми неприятелскими горла своего не метовал, так теж шпекгуючи в земли неприятелскои чрез купцов и приятел своих выведане чинечи, ему (оршанскому старосте Филону Кмите — прим. авт.) знати давал».

Не будем забывать и о тонком, но непрекращающемся ручейке перебежчиков с московской стороны, которые, по словам Сигизмунда, «слышачи о волностях и свободах в панствах наших», выезжали в Литву и, стремясь выслужиться перед новым господином, сообщали ему и его воеводам свежие новости с той стороны. В общем, литовские гетманы явно не испытывали недостатка в информации, а учитывая задержку с началом похода, которую допустили в Москве, у них было время для принятия необходимых контрмер. И эти контрмеры Радзивилл и Ходкевич, похоже, приняли. Во всяком случае перемещение литовского войска из-под Крево к Лукомлю явно находилось в этом русле, а постоянное наблюдение за долгими русскими сборами позволяло им быть в курсе намерений неприятеля. Одним словом, когда полки Шуйского 23 января 1564 года наконец-то покинули Полоцк и двинулись на юг, на их пути уже стояли литовцы, никак не меньшие по численности и готовившиеся к встрече незваных гостей.

На марше

Дождавшись наступления холодов и прекращения проклятой распутицы, Шуйский и его воеводы поспешили к месту встречи со смоленской ратью «на Боране» западнее Орши. Как это происходило, можно представить по аналогии с иными подобными случаями. Утром 23 января большой воевода в сопровождении блестящей свиты (а иначе нельзя: не поймут) отправился в полоцкую Софию, где отстоял торжественный молебен, после чего, получив благословение от полоцкого владыки, вышел из собора, сел на коня и отдал приказ выступать.

Походный порядок войска Шуйского выглядел, скорее всего, следующим образом. В своеобразном «наставлении», которое родилось в недрах одного из московских приказов в годы Смуты, походный порядок царского войска описывался так:

«А яртаул идет перед всеми пол­ками вперед, изо всех … (пропуск в документе; надо полагать, речь идет о полках — прим. авт.) сотни посылают; а за ертаулом идет передовой полк, а за передовым правые руки полк, а за тем сам государь в своем полку идет; а за Государем полк большой, да потом левые рука полк и сторожевое полк; а покрыленя по обе стороны ото всех полков. Да пред государем едут: рында у копья, рында у рогатины, рында у саадака, из ближных людей, а у … (опять пропуск в документе; вероятно, пропущено слово «государь» — прим. авт.) рынды жилцы, да перед Государем … (снова пропуск — прим. авт.) едут самопалники (конные дети боярские, вооружённые колесцовыми и/или кремневыми пистолетами и карабинами — прим. авт.) …».

Заменив в этой фразе государя на большого воеводу, а рынд и жильцов на просто «ближних людей», ясоулов и прочих «свитских», которые выполняли роль «лейб-гвардии» и посыльных, и убрав самопальников, которые в те времена ещё не появились, получим общую картину походного порядка рати Шуйского.

К этому описанию добавим ещё пару немаловажных деталей. За каждым полком тянулся его обоз-кош. Как сказано было в «походном дневнике» Ивана Грозного, описывающем день за днём события в ходе экспедиции на Полоцк, «а кошем приговорил (Иван Грозный — прим. авт.) идти за полки, которые кошевники которого полку, и тем всякому идти за своим полком». Этот момент для дальнейшего нашего повествования имеет особое значение. По старому русскому обычаю, ратники на походе ехали налегке, сложив оружие и доспехи в обозе. Как в кампанию 1377 года на реке Пьяна: «доспехи своя на телеги и в сумы скуташа, рогатины и сулицы и копья не приготовлены, а инии еще и не насажени была, такоже и щиты и шоломы». Чтобы изготовиться к бою, ратникам нужно было время вооружиться и одоспешиться.

Это время должны были дать «покрыленя» и «подъезды», высылаемые воеводами, большим и полковыми, вперёд и в стороны от основной маршевой колонны с тем, чтобы «над литовскими людьми поиск учинити», вовремя обнаружить неприятеля и дать время главным силам изготовиться к бою. Похоже, опытный воевода, неоднократно успешно водивший царские полки в походы и одерживавший верх над неприятелем, П.И. Шуйский допустил роковую ошибку, не обратив должного внимания на ведение разведки и боевого охранения. Опыт последних его походов в Ливонию и под Полоцк, когда неприятель не оказывал особого сопротивления, сыграл с ним злую шутку. Каким бы ни был гетманом и полководцем Миколай Радзивилл Рыжий, он был не настолько глуп, чтобы не использовать шанс, который опрометчиво предоставил ему русский воевода. Дальнейшее развитие событий в очередной раз подтвердило старую максиму: на войне побеждает тот, кто сделает меньше ошибок.

Начало боя

Картина случившегося вечером 26 января 1564 года на заснеженной лесной дороге к северу от Чашников на реке Ула выглядит весьма противоречивой. Описания, которые можно составить на основании или русских, или литовских и польских источников, существенно отличаются друг от друга, причём в важнейших деталях. Из свидетельств с «той» стороны перед нами предстаёт картина упорного боя, в котором храбрые литовские рыцари опрокинули тьмочисленную рать московитов. Сам Радзивилл писал о 17 000–18 000 ратных, а прочие «свидетели» и «очевидцы» чем дальше находились от места сражения, тем бо́льшим в их описании представлялось русское войско — разброс цифр составлял от 24 000 до 30 000 бойцов. Литовцы гнали и секли бегущих, как траву, взяв немало пленных и огромные трофеи.

Русские книжники, напротив, рисуют картину скоротечной схватки, после которой не ожидавшая нападения русская рать рассеялась по окрестным лесам, побросав весь свой воинский снаряд. Согласно показаниям русских летописей, потери царских полков вовсе не были столь огромными, как это пытались доказать литовцы и в особенности поляки, которые, судя по всему, в битве не участвовали. Можно ли попробовать составить описание битвы, совместив свидетельства с двух сторон? Сложный вопрос, но всё же мы ответим на него утвердительно и попробуем представить свою реконструкцию событий того январского вечера.

Шёл четвёртый день тяжёлого марша полков князя П.И. Шуйского и его товарищей по узким лесным дорогам. Смеркалось (псковская 3-я летопись указывала, что «ульское дело» «прилучилося к ночи»). Уставшие и замёрзшие русские ратники предвкушали остановку на привал, горящие костры, запах горячей овсяной каши, сдобренной салом, солониной и доброй чаркой зелена вина. Однако они не знали, что всё время, пока они медленно продирались через белорусские леса (для того чтобы преодолеть примерно 80 или около того вёрст, русским полкам потребовалось четыре дня — в среднем по 20 с небольшим вёрст — примерно 21,5 км — в день, очень средний темп марша), за ними внимательно следили зоркие глаза литовских сторожей. Радзивилл непрерывно получал от них донесения. Некий литвин в своём сообщении о сражении потом писал, что «певная и частая ведомость о тых людех неприятельских до их милости доходила». Гетман ждал, когда русские подойдут поближе, чтобы нанести неожиданный удар. Во второй половине дня 26 января Радзивилл приказал главным силам своего воинства сниматься с лагеря и выступать навстречу русским. «Доехавши местечка пани Кишкиное Чашник, — писал некий литвин, судя по всему, участник сражения, — прибегли [к гетману] сторожы поведаючи, иж з сторожою московскою виделися».

Момент и место, выбранные литовским наивысшим гетманом для нанесения удара, были как нельзя более удачными. Русское войско растянулось на марше на несколько вёрст, обозы загромождали узкую лесную дорогу, мешая коннице в случае чего продвинуться быстро вперёд, ратники утомились и закоченели после тяжёлого дневного марша. Напротив, литовцы, хотя и совершили быстрый марш к месту будущей встречи, не столь вымотались и пребывали в лучшей форме, нежели их оппоненты. Но самое главное, что, владея инициативой, они были готовы к бою, тогда как русские, пренебрегая разведкой, не знали о том, что их ждёт впереди. Московский книжник, кратко описывая случившееся, отмечал с сожалением, что полоцкие воеводы «шли не по государьскому наказу, оплошася, не бережно и не полки, и доспехи свои и всякой служебной наряд везли в санех».

Оплошность русского передового дозора, который, судя по всему, не заметил приближения литовского войска, дорого стоила полоцкой рати. Не подозревая, что значительные неприятельские силы находятся прямо перед ними буквально на расстоянии вытянутой руки, русские полки медленно двигались к выходу из леса, рассчитывая встать на ночёвку. Тем временем Радзивилл отправил на помощь своим сторожам, которые лениво перестреливались с русскими, две роты — Б. Корсака и Г. Баки. Они вступили в бой с переменным успехом с русскими сторожами, которые также получили подкрепления, и запросили помощи у гетманов. В пламя завязавшейся авангардной стычки были брошены ещё две роты, князя Б. Соломерецкого и М. Сапеги, воеводича новогрудского. В свою очередь, воевода Передового полка З.И. Очин-Плещеев продолжил вводить в бой свои конные сотни, подпирая ими сторожи, уже бившиеся с литовцами. Во всяком случае всё тот же неизвестный литвин писал о «московских гуфах». Надо полагать, он имел в виду конные сотни детей боярских, стоявших под своими стягами отдельно друг от друга. Кардинал Коммендони дополнял его информацию, сообщая, что московитские воеводы не только развернули своё войско, но даже несколько отступили назад в гордыне своей, давая место литовцам выстроить боевые порядки.

Решающий момент

Похоже, местность сыграла злую шутку с Захарьей Плещеевым. Он не сразу понял, что перед ним не немногочисленные конные заставы литовцев, а главные силы Радзивилла. Отметим, кстати, что это уже не первый подобный прокол воеводы: пренебрежение разведкой и боевым охранением вместе с неверной оценкой ситуации у него, похоже, было в крови, и урок, который преподал ему орденский ландмаршал под Юрьевом осенью 1559 года, не пошёл воеводе впрок. Полагая, что перед ним небольшие силы неприятеля, он решил, что справится с ними сам, и не стал бить тревогу.

Между тем подтянувшиеся к месту сражения конные роты литовцев в быстро сгущающихся сумерках начали разворачиваться в боевой строй, малозаметные из-за кустарника и молодой поросли. В атаку они не шли, выжидая, пока подтянутся отставшие роты, чтобы атаковать русских разом и опрокинуть их.

«Притягнувши на поле немалое под село при реце Уле, там обачивши московские гуфы застановилися, и, сождавшися, вси сполечне гуфы росправили (…) А когда гуфы росправили, не чинили их милость никоторое переказы, але в справе будучи на местце стояли, и, зготовившися, з росказанья пана гетмана навышшого, пан гетман дворный подступил к ним з людом», —

так описывал эту фазу сражения неизвестный литвин.

С подходом рот Ходкевича Радзивилл решил, что час настал, и бросил в бой на помощь уже сражавшимся ротам ещё две, чечерского старосты Ю. Зеновича и «почт» польного гетмана. Ввод в бой пусть и немногочисленных, но свежих сил разом решил исход дела. Не ожидавшие этого русские «обратили плещи на бег» и хлынули назад.

Пока ратники Передового полка бились с передовыми литовскими ротами, основная часть русского войска, похоже, собиралась разбить лагерь «на Чашницких полях у села Иванского». К бою они не готовились. Как писал русский летописец, «царевы же и великого князя воеводы не токмо доспехи успели на себя положити, но и полки стати не успели, занеже пришли места тесные и лесные». Когда неприятель опрокинул сотни Передового полка и толпа беглецов хлынула назад, неся с собой панику и замешательство и вовлекая в свой поток всё новых и новых людей, растерявшиеся воеводы ничего не смогли предпринять, чтобы переломить ход битвы в свою пользу. Некоторые из них со своей свитой и своими людьми пытались контратаковать неприятеля, остановить преследование, чтобы дать время ратникам опомниться и сорганизоваться, но безуспешно.

Видимо, во время одной из таких попыток и получил ранение сам большой воевода. Что с ним случилось потом, не совсем понятно. По одной из версий, его изловили местные мужики и «посадили» в колодец, предварительно обобрав. По другой, местный крестьянин убил его своим топором (потом Радзивилл приказал казнить этого «хлопа» за самоуправство). По третьей, его тело было найдено в реке, где утопло множество других бежавших с поля боя московитов. Во всяком случае, позднейший русский летописец сообщал, что «князя Петра Шуйского збили с коня, и он з дела пеш утек и пришол в литовскую деревню; и тут мужики его ограбя и в воду посадили». В плен попали незадачливый воевода Передового полка Захарья Плещеев и третий воевода Большого полка И.П. Охлябинин, сотенный голова И. Нороватый, некий стрелецкий «тысячник» С. Хохулин и несколько других «значных» детей боярских — начальных людей.

Печальные итоги

К счастью для русских, бой начался, как уже было отмечено выше, в сумерках и был скоротечным. С момента первых стычек и до конца преследования, которое велось, если верить неизвестному литвину, пять миль (8 км), прошло около двух часов, так что всё завершалось уже при свете месяца. Одним словом, у беглецов было время скрыться в лесной чаще и оторваться от погони, тем более что литвины бросились грабить оставленный русскими обоз. По разным данным, в руки литовского войска попало порядка 3000, а то и поболе, возов со всяким имуществом, а ещё 2000 комплектов доспехов, что косвенно свидетельствует в пользу немногочисленности войска Шуйского. Литовские и в особенности польские источники сообщали, что побитых московитов было видимо-невидимо. Сам Радзвилл писал о 9000 побитых, Коммендони — о 10 000, а М. Стрыйковский — и вовсе о 25 000 поверженных противников.

Московские источники более скромны в оценке потерь. Официальная версия рассказа о сражении сообщала о полутораста убитых и взятых в плен. Более поздний Пискаревский летописец писал о 700 убитых и пленённых детях боярских. Псковский книжник отмечал, что «детей боярских побили не много, а иные все розбеглися», а московский добавлял к этому, что, хотя и были потеряны обозы воеводские и детей боярских, «иные бояре и воеводы, которые в том походе были, и дети боярские и стрелцы и боярские люди ушли в Полтеск своими головами».

Во всяком случае, эти сведения вызывают больше доверия, исходя из примерной численности рати Шуйского и условий, в которых разворачивалась битва, чем победные реляции литовцев и поляков. Однако вне зависимости от того, сколько было убито, ранено и попало в плен русских ратников, успех литовского войска был налицо. Полоцкая рать надолго утратила боеспособность. Смоленская рать, узнав о разгроме войска Шуйского, ограничилась разорением приграничных волостей и после серии небольших стычек с отрядами Ф. Кмиты поспешила назад, вернувшись в Смоленск 9 февраля 1564 года. План русского зимнего похода был сорван.

Литва, уставшая от неудачной и разорительной войны, нуждалась в этой победе. Сигизмунд II и его советники постарались извлечь из этого действительно неожиданного успеха максимальный политический и идеологический эффект. Для Ивана Грозного и его воевод известие о поражении под Улой оказалось сродни ушату холодной воды, снявшему головокружение от успехов. Русские воеводы слишком рано списали Литву со счетов. Гетман Радзивилл показал, что пренебрежение элементарными основами военного искусства может стоить слишком дорого. Взятие русскими Полоцка не сломило воли литвинов к сопротивлению, и война продолжилась.

Источники и литература:

1. Вестовая отписка неизвестного литвина о поражении московского войска под Улою и Дубровною // Акты, относящиеся к истории Западной России. — Т. III. — СПб., 1848.
2. Археографический сборник документов, относящихся к истории Северо-Западной Руси. — Т. I. — Вильня, 1867.
3. Баранов, К.В. Записная книга Полоцкого похода 1562/63 года / К. В. Баранов // Русский дипломатарий. — Вып. 10. — М., 2004.
4. Копия с письма, присланного в Варшаву на имя пана Радивилла великим гетманом литовским // Чтения в императорском обществе истории и древностей Российских. — 1847. — № 3. — III. Материалы иностранные.
5. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью // ПСРЛ. — Т. XIII. — М., 2000.
6. Продолжение Александро-Невской летописи // ПСРЛ. — Т. XXIX. — М., 2009.
7. Псковская 3-я летопись // ПСРЛ. — Т. V. Вып. 2. — М., 2000.
8. Пискаревский летописец // ПСРЛ. — Т. 34. — М., 1978.
9. Разрядная книга 1559–1605. — М., 1974.
10. Разрядная книга 1475–1598. — М., 1966.
11. Разрядная книга 1475–1605. — Т. II. Ч. I. — М., 1981.
12. Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством // Сборник Императорского Русского Исторического общества. — Т. 59. Ч. 2 (1533–1560). — СПб., 1887.
13. Хорошкевич, А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI века / А.Л. Хорошкевич. — М., 2003.
14. Янушкевiч, А.М. Вялiкае Княства Лiтоўскае i Iнфлянцкая вайна 1558–1570 гг. / А.М. Янушкевiч. — Мiнск, 2007.
15. Listy Jana Fr. Commendoni’ego do Kardynała Karola Borromeusza // Pamiętniki o dawnéj Polsce z czasów Zygmunta Augusta. — T. I. — Wilno, 1851.
16. Lietuvos Metrika. — Kn. № 51 (1566–1574). — Vilnius, 2000.
17. Plewczyński, M. Wojny I wojskowość polska w XVI wieku / М. Plewczyński. — T. II. Lata 1548–1575. — Zabrze – Tarnowskie Góry, 2012.
18. Stryjkowski, M. Kronika Polska, Litewska, Zmodzka i wszystkiej Rusi / М. Stryjkowski. — T. II. — Warszawa, 1846.

‏Source warspot.ru