У моей шлюшки вполне рабочий рот

⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

У моей шлюшки вполне рабочий рот
Зрелые порно Смотри зрелые порно бесплатно
Что может быть лучше крепкого члена? Только два массивных фаллоса. Поэтому зрелки идут по стопам популярных актрис, устраивая зачетную групповуху с трахарями. И, при хорошем раскладе, стволы побывают не только в ротике и манде, но и в разработанной анальной дырочке.
Читай пока не удалили! Потребуется только простая ...
Смотреть на то, как опытную взрослую бабу долбят сразу два кобеля можно бесконечно онлайн. Ведь зрелая красотка уже профессионалка в постели, поэтому все дырочки у шлюшки вполне рабочие. Те, кому нравятся женщины в возрасте, а не неопытная молодежь, обязательно зайдут в категорию, где зрелки мутят групповуху МЖМ. Увидеть, как один хер входит в глотку, а второй растягивает промежность – настоящее удовольствие. А если ненасытные мужички еще и в сраку начнут загонять массивные хуи, то у каждого зрителя начнется такая же эрекция, как и у трахарей на экране.
©2020 - 2022 zrelieporno.cc — Зрелые порно
онлайн.
Сайт с возрастным ограничением 18+. Незамедлительно покиньте
сайт zrelieporno.site,
если вам нет полных восемнадцати лет, или законы вашей страны проживания (пребывания) запрещают
просмотр материалов порнографического характера.




Эта история написана на основе реальных событий ВОВ. В ней рассказывается об удивительной судьбе немецкого солдата. Оказавшись, на восточном фронте в самом пекле трагических событий второй мировой войны он как законопослушный гражданин своей страны был верен присяге, но оказавшись на грани жизни и смерти, он принимает другие правила игры, и делает неожиданный выбор в пользу «врага»…
Война войной, а чувства за униформу спрятать не возможно. Он искренне влюбляется в русскую девушку, которая ценой своей свободы спасла его от неминуемой смерти.
В «плену» её очарования, немецкий солдат понимает, что война, развязанная его страной, не соответствует его мировоззрению. Он не может изменить присяге данной фюреру. Однажды "умерев на поле брани", он как бы заново воскресает духовно и освобождает себя от исполнения клятве данной Гитлеру.
Ради спасения многих жизней своих соотечественников, которые оказываются в ловушке истребительного батальона НКВД, он вынужден принять правила игры «врага».
В конце сороковых годов, он возвращается из русского плена домой, но ГДР уже совсем другая страна. С головой он погружается в творчество, и буквально за несколько лет становится одним из ведущих художников на фабрике художественной керамики в городе Веймаре.
По эскизам русской возлюбленной, которые остались у него, с войны, он, как бы создает образ «Божьей матери» для Северинкирхе в городе Эрфурт.
В 1974 году вовремя празднования двадцати пятилетия ГДР, на фабрике фарфора, ему посчастливилось встретить своего сына. Как офицер советской армии, тот прибыл на завод в составе дружественной делегации Группы Советских войск в Германии.
Во время ознакомительной экскурсии по фабрике фарфора он на рисунках времен войны узнает свою мать. Подобные рисунки, как реликвия, хранятся у него дома в семейном архиве. Офицер решается узнать, откуда взялись, эти эскизы вдали от России.
Так, через двадцать пять лет, встретились, отец немец – ветеран Вермахта, и его сын – майор советской армии.



ГЛАВА ПЕРВАЯ
МЫШЕЛОВКА

Что немцы могут знать о русской зиме, если ни кто и никогда не был в раньше России? Мы не могли себе представить, что русская зима – это сущий ад. Порой казалось, что большевики призвали на защиту своей земли какие–то мистические силы.
Иваны появлялась внезапно - не откуда, и так же таинственно исчезали, оставляя после скоротечного боя десятки убитых товарищей по оружию, которых дома ждали матери жены, невесты.
После той страшной войны прошло уже много времени. Я до сих пор содрогаюсь от ужаса, вспоминая те события. Я не могу понять, ради чего, были все эти немыслимые жертвы. Все эти годы я не перестаю задавать один и тот же вопрос: зачем мы вообще пришли в Россию? Что мы хотели получить, напав на тех людей, которые веками жили по своим законам и традициям?
Каждый раз, погружаясь в осмысление произошедшего, я вижу только один ответ - мы пришли, чтобы умереть. И мы умирали. Умирали - каждый день. Умирали - каждый час. Умирали за какие–то лживые и мифические идеи и догмы, которыми были наполнены наши мозги. Мы умирали везде. Мы немцы, даже не могли себе представить, что кончиной своей и ненавистью к другим народам, мы не создаем отчизне величия. Мы ускоряем крах Германии.
По воле политиков - нам приходилось тонуть в болотах. Замерзать на бескрайних и заснеженных русских полях. Мы горели в танках и блиндажах. И нас, словно взбесившихся псов, готовы были убивать все, кто мог держать в руках оружие. Не многим парням довелось выжить в этой кровавой мясорубке. А тот, кто выжил – тот до конца дней будет просыпаться в кошмарных снах. То прошлое, которое довелось пережить, невозможно забыть никогда. Оно живет в каждой клетке человеческого организма. Тысячи лет история планеты будет напоминать человечеству о том времени, о котором мне, как выжившему очевидцу хочется рассказать на строках этой книги.
Эта история началась, задолго до трагических событий моей страны, которая по воле нацистов была втянута в самую кровопролитную войну. После рождения меня нарекли Кристианом Петерсеном. Я родился в Тюрингии в 1921 году, в небольшом городке под названием Ордруф - на реке Ора. Здесь каждый бюргер знал друг друга. А город был знаменит тем, что здесь когда–то жил Иоганн Себастьян Бах, который творил протестантские хоралы для своего брата, служившего в кирхе органистом. А еще тем, что здесь делали знаменитые на всю Германию фарфоровые игрушки.
Как сотни тысяч других немецких детей, я родился в рядовой, законопослушной немецкой семье. Моим отцом был рабочий фарфоровой фабрики Клаус Петерсен, а мать Кристина Петерсен служила сестрой милосердия в местном военном лазарете, который был построен еще при Кайзере Вильгельме. Мои родители назвали меня Кристиан. С детства я любил рисовать. Этот талант, возможно и сохранил мне жизнь на войне. Богу было угодно, чтобы я в рисунках смог отразить все ужасы тех лет. Когда меня призвали на службу в Вермахт, мне исполнилось восемнадцать лет.
В тот год, когда началась эта проклятая война с большевистской Россией, я учился на втором курсе высшей школы искусств в городе Дессау, земли Саксония – Анхальт. Признаюсь честно, в виду воспитания мне не было дела до политики. С детства я хотел быть творцом, как Себастьян Бах и делать свое дело столько, сколько господь отпустит мне на это счастливых дней. В отличии от своих сверстников, у меня не было времени маршировать по улицам города под бой нацистских барабанов. Я не был сочувствующим национал–социалистической партии. Как все граждане я просто любил свою родину и желал ей процветания и величия. Мы немцы, искренне верили в те идеи, которые доносили до нашего сознания наше правительство. Я был молод – я был красив, и я был счастлив, что мне довелось родиться немцем в эпоху глобальных перемен.
Политики говорят, что война пришла нежданно – это не правда. Мы немцы, готовились к ней. Готовились день и ночь. Мы триста шестьдесят пять дней в году ковали современное оружие. Танки самолеты, корабли подводные лодки которые спускаясь на воду, становились нашей гордостью. Фюрер вселил в нас уверенность и самоуважение, и мы поверили ему. Теперь на плечах немецкого солдата лежала ответственность за грядущие немецкие поколения.
И вот пришла война. Как патриот, я не стал искать повода, чтобы уклониться от воинской повинности. Я решил честно исполнить свое предназначение и отдать долг моей родине и поэтому искренне верил в правоту нашего дела.
Победоносное продвижение немецкой армии на Восток было стремительным, словно удар кинжалом. Мы искренне верили что уже совсем скоро мы войдем в большевистскую столицу, и на этом война будет победоносно окончена парадом на Красной площади Москвы, как обещал нам Адольф Гитлер.
Мы еще не знали, что все наши муки и неприятности тогда только начинались. Они пришли к нам зимой сорок первого года. Для нас теплолюбивых европейцев, русская зима пришла стремительно. Еще вечером наши танки стояли в грязи, а уже утром они настолько вмерзли в землю, что их пришлось вырубать топорами и лопатами.
Никогда я не смогу забыть этот жуткий холод, который спустился на землю так же стремительно, как и наше наступление на Восток. Оружейная сталь прочно прилипала к рукам. Если ты потерял перчатки, ты мог уже считать себя трупом. Через три дня пальцы синели покрывались водяными пузырями, а потом сами по себе начинали отваливаться. Когда это происходит с тобой, и ты даже не чувствуешь боли ты впадаешь в такой ступор что не можешь понять происходящего. Если тебя не успели эвакуировать в полевой лазарет, через пару дней ты превращался в ходячий труп, с гангреной и отваливающимися конечностями.
Вот в таком кромешном аду и в условиях двухмесячной блокады мы столкнулись с несгибаемой силой большевиков.
Основные силы группы армий «Центр», которые рвались к Москве, еще до наступления холодов были заперты, четвертой и третьей ударными армиями в районе Ржева. Нам казалось, победа близка, но русские, собрав немыслимые силы, отбросили нас от захваченных рубежей на сотни километров. Нашей дивизии повезло наступать на фланге. Пехотный полк, в котором мне довелось служить, обосновался в кирпичных подвалах русских церквей и бывших купеческих домов одного из провинциальных городов с названием Велиж. Не пройдет и двух месяцев и берлинские военные «писаки» окрестят город «мертвым», придав ему статус непобедимой крепости. Такая роковая случайность спасла наш двести пятьдесят седьмой пехотный полк восемьдесят третьей дивизии Вермахта, от уничтожения. Захватив город, мы еще не успели расквартироваться в нем, как русская «мышеловка» захлопнулась. Большевики обложили нас со всех сторон. Они подтянули резервы четвертой армии и выбили нас с окраин и заперли в центре города, запечатав эту чертову ловушку до марта сорок второго года. Велиж превратился в маленький «Сталинград» на Дюне. Три месяца блокады для меня и моих боевых товарищей стали настоящим испытанием доблести и стойкости германского духа. С того момента как мы отметили рождество и до января сорок второго года, «иваны» плотно запечатали нас, обрезав все связи с тылом.
Мы, будучи окруженные со всех сторон продолжали слепо верить в тот счастливый момент, когда к нам на помощь придут свежие силы и помогут нам разорвать эту блокаду. Несмотря на ощутимые потери которые несли наши подразделения, мы яростно продолжали драться с «иванами». За зимние месяцы боев, весь город, простреливаемый насквозь русской артиллерией, превратился в настоящее поле брани. Именно тогда во время боев «местного значения», «колесо фортуны» внезапно изменило мою солдатскую судьбу, которая пришла ко мне на пост в образе нашего обер –фельдфебеля. Я смотрел на его небритое лицо усталыми и воспаленными глазами и проорал, как это предписывал устав караульной службы:
–Стоять! Буду стрелять! Пароль!?
–Ты совсем Кристиан спятил? «Вена»,– сказал простуженным голосом обер-фельдфебель.
–Опал...
В нелепой фигуре я узнал обер–фельдфебеля Вальтер Краузе. Его мы за глаза называли «батарейной мамой».
–Ты студент, совсем чокнулся! Тебе кругом мерещатся «иваны». Опусти пушку, не видишь это я - твой начальник! Только, что вестовой доставил приказ от «папаши» Зинцингера. Я вынужден снять тебя с караула. Давай сматывай удочки. Тебя Петерсен, приказом командира дивизии переводят в разведку, на место ублюдка, пропавшего без вести в сортире. Будешь служить в разведке под командованием обер–лейтенанта Крамера.
Обер–фельдфебель Краузе, достал из внутреннего кармана казенный лист бумаги с подписью командира полка.
–Мне приказано доставить тебя на командный пункт!
–Я могу оставить пост,–спросил я, еще не веря в свое фронтовое «счастье».
–Да! Этот засранец Лемке сменит тебя с минуты на минуту. Он ужесобирается. Мне пришлось его вытаскивать из-под одеяла.
Карл Лемке выполз из подвала, сонный и весьма раздраженный. Его можно было понять. Кому было интересно торчать в карауле не в свою очередь, да еще на тридцатиградусном морозе, в то время, когда камрады сидят вокруг теплой печки и пьют остатки французского вина.
Прикрыв огонь рукой обер–фельдфебель, закурил трубку. Он сделал две глубоких затяжки и указал мундштуком на мой карабин:
–Дай мне посмотреть, что у тебя там... Оружие к осмотру! Я не хочу случайно словить пулю в свой зад...
Я передернул затвор, и удалив из патронника патрон, показал разряженное оружие Краузе.
В этот миг, на посту появился заспанный Лемке. Увидев меня, он стал канючить, словно пожилой мюнхенский угольщик, болеющий артритом.
–Что ты, такое придумал Петерсен? Ты, что – решил от нас удрать под крылышко генерала Зинцингера? - спросил он, ворча под нос. –Не забудь, у нашей «мамочки» забрать свой паёк, чтобы каптенармус не сожрал его под своим одеялом, –сказал Карл.
Во время перевода из одного подразделения в другой, Краузе давал каптенармусу предписание, по которому тот был обязан выдать убывающему суточный паёк. Сухой паёк состоял: двух банок колбасного фарша, половины буханки хлеба, или полкило грамма сухарей, двух плиток шоколада, и нескольких порций эрзац кофе.
–Меньше разговаривай ублюдок,- сказал Краузе сплевывая кровавой слюной.- Не тебе знать, куда и зачем переводится обер–ефрейтор Петерсен –это венная тайна. Господам офицерам виднее,– зло сказал обер–фельдфебель.
Лемке, равнодушно взглянул на кровавое пятно, и не сдержался, чтобы не вставить свои десять пфеннигов:
–Господин обер –фельдфебель, вы витамины жрать не пробовали? Я слышал, что те, кто кушает лук, чеснок и шпик, тот не может болеть цингой...
–Мне насрать на твои советы Лемке, и ты знаешь почему–сопляк! Когда ты еще болтался капелькой спермы, на отцовской пипиське, Краузе, уже воевал на западном фронте.
И Лемке заглох. Я отдал Карлу тулуп часового, эти жуткие караульные боты на толстой войлочной подошве.
–Гренадер Карл Лемке пост принял...
На прощание я неохотно пожал Карлу руку и пожелал удачи хотя эта мерзкая личность не заслуживала моих пожеланий.
–Счастливо тебе камрад! Желаю не болеть, и не гадить в штаны, когда русские попрут нас обратно,–ответил ехидно Карл, испортив на прощание все положительные впечатления.
А через месяц Карла убили. Пуля большевистского снайпера просверлила дыру в стальном шлеме гренадера вместе с его мозгами. По поводу его кончины, парни из батареи поминок не устраивали. Никому не было его жалко. Лемке –был отвратительной личностью. Он был из тех, кто с детства носил коричневую рубашку, стучал в полковой барабан и называя себя литой немецкого народа. Мы знали что в минуты фронтового затишья, когда «иваны» сидели тихо, как мыши он бегал к командиру карательного батальона – оберштурмфюреру SS Штаймле. Они были из одного города и даже знали друг друга еще до войны. Карл не был стукачом, но в разговорах он мог вспомнить имена камрадов, которые по его мнению, разлагали дисциплину фривольными разговорами. За это его ни кто не любил. Многие парни опасались Карла, и поэтому были с ним всегда настороже. Новость о смерти Лемке, была воспринята в батарее, как господнее провидение.
Моя новая жизнь на восточном фронте началась после провала «великого большевистского штурма», который, состоялся в конце января сорок второго года. Девятая айнзатцкоманда, квартировавшая до блокады в Сураже, имела удовольствие жестоко отомстить большевикам за разгром их гарнизона в Крестах. Так называлась одна из деревень, которую мы взяли в ходе летнего наступления. В начале января большевики хорошо потрепали СС, отправив на свидание с богом почти тысячу любимчиков фюрера.
Попрощавшись с Карлом, я двинулся вслед за обер –фельдфебелем. Он по долгу службы знал в этом городе все дыры и крысиные тропы, по которым мы ползали по улицам и домам в поисках шнапса и провианта. Краузе спустился в церковный подвал. Я словно мышь, шмыгнул за ним следом, погружаясь в атмосферу сырости духоты и больничного смрада. В эти жуткие дни блокады в подвале православной церкви имени «святого Николая», квартировал мой расчет дивизиона 7,5 см полевых пушек, «leIG –18». Здесь было тепло. Мы топили чугунную печку, которая досталась нам от отступивших большевиков. Уставшие, голодные и замерзшие камрады из дивизиона лейтенанта Фрике, отдыхали на трехэтажных деревянных нарах, которые были сколочены в минуты затишья. В соседнем помещении подвала был оборудован полевой лазарет. Это была вотчина полковых докторов и санитаров, которые делали все, чтобы вернуть к жизни раненых. Признаться честно: в те дни на душе у меня было очень тоскливо. Мы были окружены русскими. Боевой дух уходил из нас, как уходит воздух из пробитой автомобильной камеры. В минуты затишья мы молились господу о своем спасении но Бог почему–то не слышал этих молитв, и смерть продолжала пожинать кровавую жатву.
Где–то в глубине подвала осипшим от простуды голосом полковой капеллан капитан Шнайдер, читал над убитыми библию. Свободные от службы парни выносили окоченевшие трупы на улицу в холодную церковную пристройку, чтобы потом захоронить с наступлением тепла. Этот ежедневный ритуал напоминал настоящее безумие. Было такое ощущение, что мы все были обречены. Большевики старались прорвать оборону, и поэтому наш полк нес чувствительные потери. За три месяца зимы, мы потеряли больше двух тысяч человек. Из пяти тысяч камрадов вошедших в город в июле 1941, к марту 1942 года, осталось нас чуть меньше половины.
–Давай договоримся студент, что ты не будешь тянуть кота за яйца. Схватил свои шмотки и вперед! Я должен сдать тебя по команде, чтобы еще успеть на вечерний суп, – сказал обер–фельдфебель.
Вальтер Краузе присел к раскаленной печке. Краем глаза я видел, как он снял вязаные перчатки и вновь раскурил свою вишневую трубку, погружаясь в нирвану.
–Черт! Как же я замерз,– причитал он. –Не понимаю, как, можно жить в такой холод,–обращался он толи ко мне, толи к черной пустоте. –Это студент, настоящий кошмар...
–Я господин обер – фельдфебель, такого же мнения. Камрады дивизиона озабочены тем, что у нас нет теплой униформы, а все подходы к городу блокированы русскими.
–Фюрер студент, и нам много чего обещал,–сказал обер–фельдфебель. –Мы еще два месяца назад должны были быть в Москве,–с иронией в голосе продолжил Краузе. –Если бы большевики не навалили нам в декабре под своей столицей, то сейчас, мы бы грелись в теплых московских квартирах, а не морозили свои яйца в этом чертовом захолустье.
Обер–фельдфебель докурил. Выбив остатки табака, он спрятал трубку в карман шинели.
–Ты меня извини камрад, не мое дело вмешиваться в решение командования, но мне интересно Петерсен, почему тебя переводят,–спросил Краузе.–Это загадка для всей батареи.
–Не могу знать? Я господин обер–фельдфебель, не ведаю планов наших командиров и не знаю, что у них на уме.
–Вот и я не ведаю,– ответил Краузе. –Ты до призыва в армию где жил? Из каких мест будешь?
–Я господин обер –фельдфебель из Тюрингии Ордруф!
–Из Тюрингии!? Странно Какого черта, ты, оказался в нашей дивизии? Мы ведь из Ганновера.
–Случайность господин обер –фельдфебель просто банальная случайность! Я уходил на фронт из Дессау. Я в то время учился в высшей школе «Баумхаус» на художника. Мне временно пришлось уехать из дома, чтобы поступить на учебу. А после призыва, меня сразу направили в учебный батальон, который сформировали из студентов. После учебного батальона я очутился в Целле, на учебном центре, в восемьдесят третьей дивизии.
–Тюрингия! Тюрингия камрад –это сила! Я не бывал в ваших местах, но слышал, что у вас красиво, –сказал Краузе, и глубоко вздохнул. –Мне студент, эта война, как и тебе, спутала все планы! Черт, бы побрал, эти советы с их морозами и нашего фюрера, который только и думает, как навалить Сталину огромную кучу! Второй месяц мы сидим в этой дыре, вместо того, чтобы идти вперед на Москву. Надоело! Надоело сидеть в этом каменном подвале в трехстах километрах
Мелоди Фокс прыгает на негритянском члене
Жена с классными сиськами встречает мужа с работы голая
Грудастая и жопастая донна в чулках дрочит вагину самотыком