У модной блонди есть дырочка

⚡ ПОДРОБНЕЕ ЖМИТЕ ЗДЕСЬ 👈🏻👈🏻👈🏻

У модной блонди есть дырочка



Русский толстый журнал как эстетический феномен
Журнальный зал


Лилия ГАЗИЗОВА  Лилия Ривкатовна Газизова родилась в Казани. Окончила Казанский медицинский институт и Московский литературный институт им. М. Горького (1996). Автор десяти книг стихов, в том числе в...
© Горький Медиа. Сетевое издание «Горький» зарегистрировано в Роскомнадзоре 30 июня 2017 г. Свидетельство о регистрации Эл № ФС77—70221
Опубликовано в журнале Нева , номер 3, 2016
Игорь Николаевич Шумейко родился в 1957 году. Автор двенадцати
книг, лауреат нескольких премий, в том числе петербургских: «Александр Невский»
(2012) и «Лучшая публикация журнала „Нева”» (2013). Роман «Вещество веры» («Нева»,
2013, № 9) — финалист премии «Независимой газеты» — «Нонконформизм­2014». Живет
в Москве.
Это можно было бы посчитать предупреждением: звуковая волна
на немного, но опередила волну каменно-грязевую. Уведомление о «Конце света» в одном
отдельно взятом горном ущелье. Сухой треск соударений миллиона камней был лишь верхушечной
нотой смертного аккорда горной лавины. Подобно пенному буруну поверх океанской волны:
плещет, брызжет, приковывает взгляд, но девяносто девять и девять процентов массы,
силы удара — в водяной стене, не изменившей цвета, может, чуть потемневшей в сравнении
с самой собой во время штиля, только… вдруг поднявшейся на пять-семь этажей. В горных
трагедиях бывает по-разному. В той лавине на горе Аргашлык вслед за треском каменной
картечи на несчастных гостей северного склона с утробным басовым выдохом наплыла
стометровая толща каменно-грязевой каши.
Гнев природы
был недолог, но когда через полторы минуты зарылся в щебень последний рикошет горного
эха, того бесполезного предупреждения… обжитой склон, где тем летом приткнулись
два лагеря с палатками, джипами, антеннами, треногами, снова стал похож на самого
себя миллионнолетней и более давности.
Цивилизация
на том склоне до катастрофы была представлена не только двумя лагерями, разбитыми
двумя разноведомственными экспедициями: меж групп палаток располагалась пещера.
Вход в нее укрепили лет двадцать тому назад, вышел бетонированный портал, укрытие
от камнепадов, более частых, но и более поверхностных, менее смертельных в сравнении
с сегодняшней угрозой, когда вслед за картечной артподготовкой сползла треть горы.

Профессор,
доктор геолого-минералогических наук Андрей Иванович Абатуров пробежал свои двадцать
метров наперегонки с падающей горою, схватив за шиворот растерянного студента Борю,
последним, как оказалось, движением втолкнул его в пещеру и был придавлен рухнувшими
обломками портала. Через секунду поверх бетонных обломков навалилось тысячетонное
тело бывшей горы, ударной волной бросив Борю дальше в глубь пещеры. Так все вышло…
случайно. Или не случайно — в газетах, телешоу на все лады обсуждали катаклизм,
разбирали траектории судеб, завлекших двадцать девять человек именно на тот склон,
один из тысяч кавказских, именно в то лето, одно из восьмисот пятидесяти геологически
спокойных лет, когда гора максимум стряхивала со своих плеч легкую перхоть камнепадов.
 
Различие случайно/не случайно стиралось в сотнях газетно-телеобсуждений,
когда коллеги, друзья-родственники перебирали, перемывали биографии, карьеры погибших.
Одна экспедиция искала в округе полиметаллические руды, другая снимала художественный фильм, и для каждого обсужденного геолога,
киношника выходило: то оборвавшаяся на невиданном взлете карьера (сегодня всякий,
при любых обстоятельствах скончавшийся, назначается на два дня в знаменитые, легендарные
для набора ленивых кликов). Или наоборот: окруженный интриганами, пребывавший в
полном научном или творческом кризисе, покойный предчувствовал это (поиск и перебор
предчувствий — главный десерт ток-шоу), чуть ли не сам шел навстречу смерти.
«Столкновения
мнений» требовала внутренняя драматургия, продюсеры телепрограмм. Вот и в случае,
щекотавшем любопытство миллионов зрителей, а юриста Серменова интересовавшем еще
и вполне профессионально, телеведущие вытягивали цепочки. Что профессор Абатуров
из-за кафедральных-де интриг, коварного исключения его книги «Распределение следов
свинцового колчедана в породах Северного Кавказа» из плана выпуска второго квартала
сам попросился в ту экспедицию… тайно (непризнанный геологический гений!) вычислив
девяностопятипроцентную вероятность обрушения горы Аргашлык…
Неплохая
увертюра к настоящим интригам. Соседствовавшую с геологами кино-экспедицию возглавлял
знаменитый режиссер Горяев, фильм ожидался всероссийского значения, монтаж, озвучание
планировались до конца года, череда премьер, премий, фуршетов — с начала следующего.
Может, это неправильно, да-да, конечно, это неправильно, о гибели геологов забыли
бы скоро, во всяком случае не раскрутили бы такой карусели ток-шоу, не свезли бы
со всей страны за редакционный счет коллег, родственников, вдов, если б не киносъемочные
соседи по горному склону. Вот уж где «интриги-зависть, скандалы-расследования»!
Главную
звезду Ксению Безмельеву режиссер выгнал со съемок за полтора дня до лавины. Раза
три они уже расставались, их разоблачительные интервью, опровержения вскормили целое
поколение светских хроникеров. Корреспонденты только-только успели вызвонить Горяева,
расхватать комментарии, кому сдержанные, кому с матом, что «он никогда-никогда больше
не будет снимать эту банальную овцу, эту…», как вдруг все и случилось, и вышло так,
что Горяев теперь точно не снимет ее больше никогда… Из «звезд» в экспедиции осталась
Инга Федра, родственникам которой юрист Серменов, ловко скрыв личную свою заинтересованность,
и готовил, по договору об оказании юридических услуг, отчет и несколько проектов
исковых заявлений.
Инга пришла
в кино, имея в предыстории успешную, в том числе финансово, карьеру: Федра — творческий
псевдоним Инги Федоровой, название ее музыкальной группы. Наследство по масштабам
российской индустрии развлечений было не самое малое, но сложности предстояли даже
с первым документом, открывающим наследственное дело/закрывающим жизнь: Свидетельство
о смерти ожидалось не скоро. Что ж, бывает, скончается человек… в больнице, на глазах
у всех, от главврача до нянечек — и то приходится побегать, а здесь сам характер
происшествия, обилие вариантов…
Пастушью пещеру местные описывали подробно: семьдесят пять
шагов главного коридора, затем развилка, правый ход быстро сужался, метров семь
еще можно было, кому охота, проползти на четвереньках, и — тупик. Зато левый проход,
уклоняясь вниз, доходил до пересечения с подземным ручейком, воду которого рассказчики
хвалили наперебой. Уже семь-восемь или более лет сильно сократившиеся отары до этих
склонов не доходили, но пастухи хорошо помнили «пещерную» обстановку: топчан, охапки
травы, ввернутый в стену железный крюк для фонаря и дощатый трап в коридоре, спускавшемся
к ручейку. В первые недели всенародных обсуждений пастушья пещера представлялась
спасительным ковчегом, куда, возможно, добежали геологи и киношники, строились гипотезы:
сколько там могло оказаться провианта. Поверх гипотез и споров парила надежда на
спасение укрывшихся, но когда пришли телекадры и цифры первых геодезических замеров
и выяснилось, что Аргашлык накрыл ее слоем приблизительно стапятидесятиметровой
толщины, телезрители с развитым воображением ежились, представляя участь «спасшихся»
в пещере…
Через полтора
года техника, специалисты и энтузиасты докопались до клочков палаток, костей, сплющенных
машин. («А колеса-то — хоть сейчас бери, ставь и гоняй еще сто лет. Одно слово:
Геленваген!») Еще полгода рытья, и, если они возьмут чуть левее, дойдут и до обломков
бетонного портала и останков профессора Абатурова…
А вброшенный
им в пещеру студент Борис пролежал тогда в пыли и грохоте много минут, потер ушибы,
нащупав ремень, подтянул к себе сумку и уже решился было подняться, как в глубине
левого прохода послышались шаги, спотыкания. Потом пробился, как в туннеле метро,
луч света. Но не так ровно, как нарастающий свет поезда, — лучик прыгал влево-вправо-вверх-вниз.
И после того, как скачущий светозайчик поймал фигурку Бориса, капризный, с жеманным
московско-тусовочным ра-а-астягиванием, но при этом искренне обиженный голос спросил:
«А-а-а где все?»
Борис узнал
ее. Делегация «старших» пару вечеров наведывалась в лагерь киношников, он, конечно,
в ее состав не входил и близко, но днем, получая замечания, тычки, часто засматривался
на кружившуюся под стрелой киноэкрана артистку.
— А-а? Где
все?! — Еще более обиженно и требовательно.
— Н-наверно…
там. Все. — Борис кивнул туда, где раньше был выход. Геологи держали в пещере продукты,
аппаратуру, Борис нащупав ящик, присел, показал артистке место рядом. Кроме фонарика,
она вертела в руках бутылку из-под виски — наверно, ходила за водой. Присев, поставила
ее меж ног.
— Ладно, они нас откопают, вытащат. Завтра у меня с Вадимом
седьмая сцена. Через полчаса после восхода, в лучах. Признание в любви. Горяев сказал
Вадиму: постоянно смотреть на меня снизу вверх, понимаешь? Всю сцену на меня — снизу
вверх… — какая-то забытая шарманка бормотала Ингиными губами бессмысленный долавинный
мотив.
Полный ужас
и осознание своего положения пришли дня через два. Точнее, где-то часов через пятьдесят,
потому что настоящих дней-ночей у них уже не было. Ужас выгреб, выдавил все капризы,
оборвал ненужные связи с внешним, прошлым миром актрисы Инги Федра. А студенту-геологу
Борису часы медленного принятия ситуации открыли разницу между самым диким Страхом
и безнадежностью. Страх был, когда он, оторвавшись от диктофона, поднял глаза и
увидел — не летящие камни, не лавину даже, а весь на широту взгляда, склон, наваливающийся,
как гигантское цунами, на берег… Читая о цунами, он всегда силился представить себя
пред ним — завалившийся Аргашлык помог. Но у этой «волны» схлынуть не получилось.
Конечно,
лучше бы им так и просидеть, оцепенев, до самого-самого конца — в анабиозе ужаса:
этакий вариант эвтаназии, как раз в тот год разрешенной еще в двух европейских странах.
Но через пару или чуть более часов у обоих словно прошло некое собрание телесных
сил, и все прочие органы напомнили окаменевшему мозгу, что он, мозг, не единственный
и теперь уж совсем не всевластный в их собрании, а может даже, и бесполезный. И
почти без-мозг-лая толпа органов замитинговала: «Надо пописать! Хочется поесть!
Холодно! Нужен свет!»
«Спасением»,
или продлением мучений, стали следующие ресурсы в сумке Бориса: диктофон, ручная
динамо-машинка для подзарядки. Одной из его обязанностей было надиктовывание описаний
образцов пород, времени и места их взятия. Геологи, конечно, не могли себе позволить
такой роскоши, как генератор кинососедей, только керосиновые лампы и плитки, несколько
ручных динамо-машинок…
— А это
что? Компакт-кассеты? Так много?
— Сейчас же диктофоны делают на этих… как там… в общем, без
кассет, маленькие такие. Удобные. У меня в апреле интервью брали сразу несколько…
Окружили такими красивенькими, как под елку игрушки разложили. И я тогда такая,
нарядная, на праздник к ним пришла. Спрашивали, конечно, про Измельеву и Горяева.
Я в тот день как раз и намекнула. Впервые. Хотя я — что? Человек пять в павильоне
тогда слышали, как Горяев сказал, что убьет или ее, или себя, а скорее, обоих и
что после экспедиции «этот фарс закончится точно». Да, все так тогда и записали…
Как раз на эти, меньше пачки сигаретной и совсем без кассет, узенькие, а у тебя
такой гро-об… Ой, Борь, прости-прости.
Извинилась
Инга вовсе не за пренебрежительное слово в адрес магнитофончика. Тут понятно: геологи,
ученые, «бюджетники». Нет, осеклась и попросила прощения, потому что в условно-вчерашний
день, то есть часов двадцать назад, они договорились, пообещали друг другу не упоминать
в разговоре, не произносить ни слова, связанного с темой смерти. «Гроб» было нарушением.
— У ваших,
наверно, и мобильников ни у кого не было… В смысле нет? Да? На ладонь же никто из
ваших не выходил. А у нас — у троих, у меня, Горяева и Кофкина, продюсера. А… еще
у Измельевой, конечно, тоже был. Но это же ерунда, да? Чушь последняя — тьфу — полная.
Горяев вообще сказал, что года через три сотовые телефоны у всех будут, у каждого
школьника. Правда?
«Ладонью» окрестили маленькую площадку, недалеко от палаток
геологов. Там за хребтом, небольшой складкой Аргашлыка была зона, до которой долетал
сигнал мобильной связи. Лагерь киношников был метров на сто дальше, и четверым представителям
киноиндустрии, обладателям мобильников приходилось идти через геологов на переговорную
площадку. И чтобы подвести черту под балансом кино- и геобытовых условий, скажем
о главной разнице, так сильно повлиявшей на жизнь Инги и Бориса, об их «удаче».
У одних бензиновый генератор, хоть и выключаемый (нервный окрик Горяева) в отдельные
творческие моменты, обеспечивал работу двух холодильников, а другие держали провизию
в прохладе пастушьей пещеры. Пополняемый примерно раз в полтора месяца запас на
одиннадцать человек — сейчас не был израсходован и на половину. Фонарик Инги, с
которым она пошла за водой пещерного родника-ручья удачно, посредством проводков
«обручился» — с ручной динамо-машинкой Бориса…
С ерменов был привлечен к расследованию судьбы Инги Федра
ее родственниками вследствие нескольких подробностей завещания. Одну его нотариально
заверенную копию она с просто невероятной для «еще молодой артистки, ветреной рок-певички»
педантичностью сдала в отдел кадров «Продюсерского центра ГАК». Собственно, «отдел
кадров» — громко сказано, по сути — один ящик шкафа в ведении дамы из бухгалтерии
ГАКа, по совместительству «кадровички». В папке, осмотренной Серменовым, кроме завещания,
была лишь трудовая книжка, двухстраничная анкета, где поверх типографского «Мосфильм»
чуть наискось синел штамп «Продюсерский центр ГАК», пара заявлений и медицинских
справок. Свою квартиру на проспекте Мира (пятикомнатная, общая площадь сто тридцать
один квадратный метр) и суммы на счетах (раньше это назвали бы «сбережениями») она
завещала какому-то Илье Евграфовичу Лукину, с которым, как выяснялось, познакомилась
в клинике Леонарда, где лечилась/наблюдалась после второй попытки суицида. Хотя,
как потом выяснилось, этот Илья Лукин оказался не «каким-то», а чемпионом Европы
по прыжкам в воду. Ни у кого из знавших Ингу не хватило бы фантазии представить
такого «наследника» и «душеприказчика». И вообще, что молодому парню, спортсмену
делать в клинике для потрепанных неврастеников?
Лукин должен
был в течение года после вступления в наследство продать квартиру и распределить
средства по довольно сложной схеме. Как можно было вычислить, около трети было завещано
клинике Леонарда. Впрочем, согласно имевшемуся договору клиники с Ингой, выходило,
что если причиной ее смерти будет суицид, то клиника не только не получит этой трети,
но и стоимость курса лечения (около тридцати семи тысяч долларов США) вернут ее
родственникам.
Родственники
поначалу не произвели на Серменова впечатления каких-то уж особых скаредов, их желание
разобраться с модной клиникой можно было понять. Как и желание выяснить, откуда
свалился этот Лукин, фактический душеприказчик, хотя и не названный так на бумаге.
Конечно, нанят Серменов был не на повременной основе: за время ожидания малейших
подвижек в процессе можно было бы просадить на юристов и наследство Жаклин Онасис,
не то что российской актрисы. Наследственные дела и так не скорые, а здесь экстрасложности
возникли уже с самим установлением факта смерти. То «спасительная» Пастушья пещера
вылезла на передний план обсуждений, то научная статья Абатурова, теперь, разумеется,
напечатанная. Геологические экспедиции в те края снаряжались три сезона подряд,
и во время двух предыдущих Абатуров вычислил вероятность заваливания северной части
Аргашлыка: девяносто пять процентов. Отсюда и сенсационные версии про хитрое самоубийство
ученого в теле-ток-шоу, перебравших всех его возможных «любовниц» и родственников
вплоть до троюродных племянниц, а коллег — до вахтерш НИИ.
Но Серменов
разобрался: кроме сенсационно гремевшей цифры, важен ведь был и срок, «в который
с вероятностью в девяносто пять процентов…». А он, как и положено в научных работах,
не объявлялся в месяцах, годах, а был увязан с завершением физического процесса,
направлением тока подземных вод, магнитудой толчков… Вникнув в эти тонкости, Серменов
похвалил себя, вообразив адвокатом, пародийно извивающимся, раскланивающимся в переполненном
зале: Представьте, уважаемая коллегия и все присутствующие… Если, допустим, будет
получен расчет, что Везувий опять… извергнется, с вероятностью девяносто пять процентов,
в срок от двух до восьмисот пятидесяти лет. Рискнете ли вы потребовать эвакуации
всего Неаполя? И рискнете ли признать самоубийцами два миллиона тех, кто откажется
выехать, бросив свое недвижимое имущество? Ну-с?..
— Вот тебе,
Боря, еще пример ленинской воли к жизни. — Инга положила под лимонный конус света
фонарика пучок каких-то вытянувшихся белых червяков.
— Да, картофель
прорастает, что с ним ни делай. — И они стали неспешно жевать хрупкие ростки.
— А может,
дать ему прорастать? Пустить в рост. Мне, Борь, показалось вдруг, они чем-то спаржу
напоминают. Во всяком случае, вкуснее сырых картофелин.
— Инг, а
я, кажется, м-м, спаржи и не пробовал. А что ты про ленинскую волю говорила?
— Да много
и не потерял. Это я о спарже, а насчет ленинской воли… О! тут вы, молодой человек,
потеряли ой как много! В наше время в школах проходили, как Ленин с Крупской читали
Джека Лондона. В Горках, накануне… так Борь, сейчас я нарушу второй параграф, но
это не в счет! Ты же сам попросил рассказать. В общем… накануне смерти Ленин читал
Крупской, или она ему, рассказ «Воля к жизни», и книжка на столе в комнате-музее
так и стоит.
— Ага. А
Сталин потом все в ней с помощью Берии переправил, подменил. Это мы уже проходили.
— А? Кхах-ха!
Ста-лин… Джек-Лондона… Борь, тебе плюс три балла!
По длинному,
сложному, но принятому единогласно договору и прилагаемым правилам заставивший другого
засмеяться получал от двух до пяти баллов. Произнесение же слов из «погребального
файла» минусовало два. Разнообразие в отношения и беседы вносило то, что Инга освоила
две роли: то они с Борисом ровня, девушка со своим парнем, то она старшая-старшая
сестра или учительница или даже… мысленно прибавляя к своим тридцати четырем годам
еще пяток для правдивости образа, тетка. Борис в этих случаях надевал личину несмышленого
школяра, двоечника, охотно забывая о двух и нститутских
сессиях на «отлично». Вот и про Сталина, подменившего у Ленина книгу Джека Лондона,
не бог весть шутка, но подана была удачно, тоном оболтуса старшеклассника.
А в роли
«ровни» Борис считал мужской обязанностью что-то делать, придумывать. Например,
убедительно изложил гипотезу, что уровень кислорода в пещере поддерживается протекающим
поперек левого коридора ручьем. Вспомнил, что холодная горная вода несет много кислорода,
что именно поэтому в бурные речушки на нерест, через весь океан упорно плывут лососи.
Лишняя углекислота также может поглощаться водой. Догадку надо было продолжить каким-то
активным действием, и он устроил небольшую запруду близ точки ухода ручья, увеличив
время на гипотетический газообмен. Инга почтительно светила фонариком, ритмично
сжимая похожую на ручной эспандер динамомашинку.
Еще более психологически важное занятие он придумал, вспомнив
про архив из двадцати двух компакт-кассет. Инга надиктует автобиографическую книгу,
которую потом можно продать издательству «Бабилус». Он случайно слышал о таком,
а Инга даже и знала кого-то, знавшего их главного редактора… бабилусовские книги
о музыкантах, воспоминания участников рок-групп, байки, истории тусовок берут на
ура.
— Гениально! Молодец! — Инга, подталкиваемая еще в
Москве, давно прим
Темноволосая телка в мехах
Сиськи блондинки испачкались
Скромная брюнетка на красном диване