Троица и реституция

Бесконечный, как повторяющийся кошмар, троицын день славы президента, патриарха и многонационального русского народа может отпраздновать очередную победу: нахождение «Троицы» в Храме Христа Спасителя продлено до празднования обретения мощей преподобного Сергия Радонежского. То есть вместо обещанного 18 июня икона вернётся к реставраторам на месяц позже — 18 июля. Хрупкая доска из липы должна отслужить своё перед государством, по всей видимости, вплоть до каких-то ощутимых фронтовых изменений — а после может ссыпаться в труху и пепел, выполнив своё предназначение для квази-исторического спектакля. После нас хоть потоп. Хотя и потоп — уже «при нас», после нас хоть ничто. 

Заложен ли в основание сложившейся ситуации конфликт между православными христианами и светскими защитниками культурного наследия? Институционально: между церковью и музеем? Нет. Мне так не кажется.

Все музейные предметы принадлежат государственному музейному фонду или народам России — формулировку можно выбрать в зависимости от того, какая из них кажется благовиднее, но сути это не изменит, так как в национальных государствах всё принадлежит всем и никому. Даже видимость владения, не подкреплённая защитой с оружием в руках, является лишь арендой, как в случае с Киево-Печерской Лаврой, которую Минкульт Украины планирует превратить в музей. Когда-то икона принадлежала церкви, а вместе с большевистским переворотом — стала принадлежать государству. Последнее, в лице конкретных деятелей, могло икону продать зарубеж лицу частному, могло её и уничтожить. Чья юрисдикция — тот и грабит (или имеет законное право, в зависимости от вашей оптики). Место жительства предметов, таким образом, не гарантировано ничем живым и субъектным. 

Если мы верим в то, что вещи из музейного фонда онтологически могут принадлежать ста сорока миллионам человек, кажется совершенно неясным, почему религиозный предмет должен быть изъят в пользу «православных верующих». Вероятно, мы могли бы возрадоваться тому, что модерное затворничество красивых, редких, старинных вещей уходит в прошлое. И действительно, в демократическом музейном дискурсе XIX–XX веков было совершено чудовищное преступление против жизненных пространств, для которых вещи создавались, в которых они были «на месте», согласно своей целесообразности. Иконы писались для храмов, картины — для роскошных дворцов аристократов и уютных домов буржуа. В музее они опредметились настолько, что стали почти вульгарно материальными и одновременно крайне абстрактными памятниками, памятуя, в сущности, о своём сиротстве: их досконально изучали на предмет техники и мастерства, их окутывали семантическим маревом «национального богатства». Если бы вы были радикальным сторонником максимизации жизненной полноты красивых и старинных вещей, вы бы, конечно, могли обрадоваться мудрости столь проницательных церковных иерархов, готовых взять на себя всю ответственность за начало великого возвращения вещей в родную гавань. Разумеется, вам бы препятствовали люди, всё ещё по недоразумению закабалённые скрепами Нового времени. В этом случае конфликт как будто может быть воспринят как противостояние живой церкви и просвещённых защитников «всемирного наследия». Что здесь не так?

Во-первых, в риторике лиц, осуществляющих передачу иконы, никогда и в помине не было ничего близкого к вышеизложенным тезисам. По большому счёту, анархистским. Но даже если бы мы — республиканцы, традиционалисты, анархисты, радикальные консерваторы и умеренные сторонники доброй воли — сильно постарались, чтобы сделать этот стиль мышления настолько модным, чтобы этатисты могли им пользоваться для подготовки легитимации очередного грабежа, мы бы им не поверили. Как не верят условные деконструкторы больших эпистем президенту, когда тот говорит о «деколонизации». 

Во-вторых, передача иконы не задумана как начало большой кампании по возвращению церковных ценностей. Если бы это было так, подготовка и сам процесс заняли бы десятилетия, а в приоритете должны были быть вещи хорошей сохранности. Так, возвращение раки Александра Невского в Лавру не вызвало большого резонанса. Вернуть хотят конкретную икону, вот эту — самое ценное, что символически у нас и у вас есть, но взята она будет физически. Нравится красавице, не нравится — ну, вы поняли. 

В-третьих, для подобного эпистемического сдвига потребовалась бы автономия церкви, отчасти вступающей в конфронтацию с государством, а также численное доминирование живых православных пространств с активными приходскими общинами. Сегодня общество ни одного государства не может претендовать на то, чтобы называться христианским (за исключением Ватикана). Святая Русь — концепт предельно фантазмический, и не только в 2023 году. Каким образом можно всерьёз полагать, что люди сегодня созрели достаточно, чтобы бросать ветхие доски в пекло огня веры? Да и веры ли? Откуда в сегодняшней России есть убеждённость в том, что православие является одним из центральных столпов страны? Три десятилетия здесь строились торговые центры, муравейные жилые комплексы и бетонные однотипные церкви для городских окраин. Из знаменательного: построили храм вооружённых сил и соборную мечеть в центре Москвы. Быть может, президенту стоит дать указание о передаче средневековых списков Корана в медресе? Откуда в сторонниках решения президента и патриарха так много неполиткорректности в стране, как известно, многонациональной? Или, быть может, Владимирской Богоматери тоже стоит «вернуться домой» — в Киев? Или в Турцию? 

На этом месте можно снисходительно улыбнуться, оглядывая наивный утопизм с ленинским прищуром: так вы ждёте идеальных условий для больших перемен? Господа, их никогда не будет. Мы знаем, что их никогда не будет — и не о них идёт речь. Государственная реституция церковного имущества может пройти так же успешно, как построение коммунизма в мире и социализма в отдельно взятой стране. Ведь тоже не стали ожидать подходящего часа по Марксу, не правда ли? 

Итак, на сегодняшний день конкретные люди хотят забрать всего лишь одну конкретную икону, именно ту, символическая сила которой обратно пропорциональна её физическому состоянию. С горечью и трепетом мы снова видим, насколько всё прекрасное — хрупко. В обществе подобное решение опирается на одобрение тех, кто всего лишь по незнанию уверен, что в церкви икона прекрасно себя чувствовала целых пять веков, и только в музее она начала «болеть». Есть ли в этой транспортировке непосредственно православный интерес? Полагаю, нет. Церковь веками не смущается списков и копий. Помимо того, что молитвенное общение посредством иконы обращено не к доске и краскам, а первообразу, важно обратить внимание, что литургия не строится вокруг иконы как таковой. Литургия христоцентрична — она сконцентрирована вокруг алтаря и Евхаристии. По этой причине иконопочитание могло оспариваться в Византии без существенного вреда, как полагали иконоборцы, для богослужения. Однако важно помнить, что апологеты иконы не защищали её в качестве сердцевины культа. Православие невозможно представить без иконописи, однако, бесспорно, можно представить богослужение без конкретной доски. Точнее трёх досок, две из которых отходят друг от друга, угрожая сохранности красочного слоя. 

Никто — никто! — так и не объяснил, почему именно эта липовая доска первой трети XV века, дышащая на ладан, должна быть возвращена в церковь. Хотите поставить в центре храма, подделанного советской художественной традицией под унылый в своей холёной помпезности XIX век, древнюю икону? Возьмите хотя бы сохранную. Хотите Троицу Рублёва? Возьмите список, вы ведь наверняка ничем не хуже Бориса Годунова, заказавшего один из до сих пор сохранных. Хотите вернуть древнюю вещь в пространство службы? Она участвовала в современной христианской жизни, переезжая в специально созданную для неё музейную церковь Николы в Толмачах. Это избитые за последний месяц аргументы, но ни на один из них верные поклонники политических решений представителей власти так и не ответили. Прикрытие риторикой реанимации вещи в её жизненном пространстве здесь выглядит неубедительно, если не сказать низко и подло. 

Так кто создаёт музейный фетиш? Люди, ответственные лишь за сохранность вещи, которая способна обращать других в веру внутри светского пространства, или те, кто во что бы то ни стало хочет заполучить артефакт, сакрализованный фантазиями о национальной культуре? И чьё мышление здесь больше смахивает на идолопоклонство? 

Полагаю, сущность конфликта моделируется не из интересов хайдеггерианских искателей бытия, православных верующих и светских потребителей культуры. Если бы происходящее являлось столкновением названных социальных групп, решение, удовлетворяющее всех, непременно бы нашлось. Конфликт лишь в очередной раз обнажает фундаментальные противоречия национального государства и древние, как свет культуры, вопросы о тирании. Нам всем проще представить патриархию и прихожан как духовных собственников, а интеллигенцию — как собственников бездуховных, конфликт — метафизическим, но в действительности это не так. «Троица» сегодня скандализирует привычные бинарные идеологемы, которыми довольствуется публика за неимением возможности участвовать в политике, в то время как за большой идеологемой кроется частный интерес государственного лица, обладающего потестарной властью (скандал от греческого σκάνδαλον, то есть буквально камушек из реальности, о который спотыкается человек). Конкретную доску хотят опылять победоносными молебнами те же люди, которые боятся якутских шаманов. 

Тем не менее, характер этой разновидности власти был очевиден сотрудникам Третьяковской галереи уже в 2008 году, когда на «Троицу» покусились впервые. От тех времён осталось крайне примечательное и красноречивое место в стенографии заседания комиссии:

Энгелина Смирнова, главный научный сотрудник сектора древнерусского искусства Государственного института искусствознания, профессор МГУ: У меня такое впечатление, что люди, два человека, которых я вижу перед собой, — директор Третьяковской галереи [Валентин Родионов] и главный хранитель Третьяковской галереи — вам вручено огромное национальное достояние, и вы за него отвечаете. И вместе с тем вот вы уже готовы дать разрешение на перевозку, — пусть на три дня, на четыре дня, — на перевозку этой иконы. Мне представляется, что это… Я скажу грубо: это должностное преступление. Вы не должны его совершать. 
<…>
Екатерина Селезнёва, главный хранитель Третьяковской галереи: Я вам честно скажу — если будет то решение, о котором вы говорили, я не считаю для себя возможным подписать этот акт, я уйду в отставку, я говорю об этом спокойно. Но я считаю, что мы здесь не для того, чтобы кликушествовать и кричать «Нет!», а для того, чтобы находить решения. <…> И если мы хотим, чтоб сюда пришли, икону вынули из витрины, какая она есть, и унесли, вы можете ложиться на пороге, вас ОМОН положит, понимаете? Тот, который будет охранять ее выход. Вот тогда вы все это вспомните. Потому что во всех случаях и никто сейчас никому ничего не может гарантировать. Вспомните события в Грузии, вспомните события в Абхазии, вспомните события в Осетии и подумайте о том, как там живут музеи.
[Стенограмма опубликована в журнале «Артхроника» №2, 2009]

Из 2023 года мы можем сказать, что правы были обе участницы комиссии. То, что раньше казалось слабостью в попытках найти какое-то соглашение с властью, оказалось дальновидением сотрудницы, которая прекрасно осознавала степень своеволия государственных лиц. Тогда речь шла о том, что всем стоит опомниться от демократического сна, всё-таки потрудившись добиться создания киота, в котором икона могла бы избежать разрушений 2022 года. Права была и Энгелина Сергеевна, назвав потенциальную выдачу «должностным преступлением». Последнее предостережение тоже сбылось: в прошлом году, когда к «Троице» снова были протянуты руки патриарха, бывший директор Третьяковки Зельфира Трегулова уехала в «срочную командировку», а пресс-служба галереи опубликовала следующее сообщение: «Транспортировка проведена с соблюдением всех необходимых предосторожностей, в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре икона помещена в специально созданную для этих целей капсулу, которая поддерживает привычный для нее климат». Ни Трегуловой, ни капсулы поблизости с «Троицей» не оказалось. 

Искусство, друзья, должно принадлежать народу. А народ, как вы все хорошо помните, «есть не всякое случайное сборище людей…»