Три времени для одной страны: очередной пеший поход редакции «Севера»

Иван Давыдов

Кострома — Красное-на-Волге — Приволжск — Фурманов — Иваново: прошлое — настоящее — будущее — прошлое.

«Очень важно, чтобы по Руси снова пошли ручьями калики перехожие, Божии люди, русские странники. Они были кровью Руси, пребывающие в вечном паломничестве — от места к месту. От святыни к святыне. Они ткали на земле небесный ковер, их ход делал ветер влажным и сладким, расстилая свой аромат по садам и брызжущей упругими соками траве», — написал не так давно Александр Гельевич Дугин, один, говорят, из главных идеологов нынешнего счастливого царствования.

Кто мы, члены редколлегии «Севера», чтобы спорить с заветами главного идеолога? Мы свое место знаем, в связи с чем — не в первый уже раз, как известно должно быть постоянным читателям, — собрали рюкзаки и вышли на дорогу. Хочется, правда, надеяться, что свой аромат по садам и уж тем более по брызжущей соками траве мы не расстилали. Что обошлось как-то хотя бы с этим.

Иногда спрашивают (нет, правда спрашивают, это не фигура речи, не избитый штамп) — а что нужно, чтобы втянуться? Чтобы оценить прелесть процесса движения, в котором нет внятной цели? Что ж. Прежде всего нужно устать. Это практически у всех получается с первого раза. Нужно, чтобы дорога вытеснила все, чтобы осталась только дорога. Дорога под ногами и дорога в голове. Зазеленевшие березки, лужи, самые обыкновенные села…

Начинается, впрочем, не с этого все, конечно.

Время первое: прошлое

Для нас все началось ранним утром на Ярославском вокзале. Два человека с бейджами «Такси» (интересно, как они теперь выживают, кого развозят, чтобы не сказать — разводят?) вяло успокаивали буйного гражданина в камуфляже с понятной буквицей на шевроне — копченое лицо, безразмерный рюкзак. Буйный гражданин требовал, чтобы его куда-то там отвезли бесплатно, и доказывал, что имеет на это полное право. «Очень дешево отвезем, дорогой, скидка огромный тебе, уважение тебе!» — миролюбиво предлагали люди с бейджами, но гражданин в камуфляже не соглашался. В конце концов сообщил: «Я вас запомнил!» И ушел, качаясь, в утреннюю мглу. А нас ждала Кострома, первая точка маршрута.

В Костроме мы провели целый день. Я был там несколько лет назад, и я хочу сказать вам честно — город похорошел. Все обязательные для туристов красоты на месте — все так же ошеломляют росписи Гурия Никитина, великого, в Троицком соборе Ипатьевского монастыря. Отличная коллекция икон (и снова великий Гурий с учениками, и местные мастера, и мастера из Галича) тут же в музее. Еще целый зал с иконами в Романовском музее. Там же — приличная коллекция авангарда (в каждой областной галерее есть, и это уже повод зайти). Гончарова — просто невероятная. Как всегда. И снова Гончарова. Просто невероятная. Как всегда. Тут же — знаменитое «Гулянье» Бориса Кустодиева, берег Волги, Романов-Борисоглебск, пасторальные виды, чинный купец с женой и дочерью, военный оркестр, подгулявшие телеграфисты. Весь тот полувыдуманный пряничный мирок, за который мы Кустодиева любим.

Рядом, в здании бывшего Дворянского собрания — большая выставка Ефима Честнякова. Местный гений, крестьянин из костромского села, чей талант оценили ивановские богатеи и отправили учиться в столицу, к самому Репину. «Север» про Честнякова рассказывал. А в Костроме — все самые знаменитые его работы, и огромные, и миниатюрные, странные фигуры, странные сюжеты, солнце сквозь холст. Наш веселый мужицкий Брейгель. Крестьянская утопия, превратившаяся в краски. Вот честно — не проходите мимо.

Но город — не только музеи, естественно. Город — это ощущение жизни. В Костроме жизнь есть. Все это как-то не пусто, осмысленно, человечно. Даже ремонт на главной площади (зовется Сусанинской, но заблудиться сложно) — тоже осмысленный, явно нужный городу, а не московская замена плитки плиткой. Нет ощущения упадка, есть веселые жители, есть пафосные рестораны, есть дешевые забегаловки. Одна, на задворках торговых рядов, привлекла вывеской: «Пиво, Виски, Макароны». Мимо не пройдешь, да мы и не прошли. Обшарпано, приятно, по-свойски. Настойки вкусные.

На самом деле, российские областные центры, которые удалось в последние годы увидеть (а я не ленюсь путешествовать по родине) похорошели и очеловечились. Благодаря былому нефтяному изобилию, конечно, брызги-то до всех долетели, и вопреки усилиям начальства, которое у нас не про очеловечивание совсем. Но это — прошлое. Почему? Ответом — огромная, хоть и выцветшая буква Z, украсившая, скажем так, собою фасад старинного особнячка. Словно бы перечеркивает она эту благостную картинку, мир, где человечность, уют, частная жизнь были ценны. Люди те же и камни те же, время другое. Так, как было, уже не будет, придется меняться. Что будет? А вот что будет — увидим.

В записную книжку. Патриотическая надпись «Бэнкси — лох» на заборе, и маленькая девочка, которая, вдоволь насмотревшись на куколок в сувенирной лавке, спрашивает не без надежды: «Мама, а мы точно должны за все платить?» Ох, девочка, скоро это и станет главным русским вопросом. Кто виноват и что делать — уже не так важно.

Время второе: настоящее, оно же вечное

И снова раннее утро, окраина Костромы, дальше вдоль трассы — разбитая тропка, по ней и двинемся. Мы идем в село Красное-на-Волге, годуновскую вотчину с церковью XVI века и древней пробирной палаткой. Кстати, до сих пор центр ювелирного производства. Впереди — больше тридцати километров.

Вокруг — неброская красота, поля, березки, свежая совсем зелень. Когда ходишь пешком, учишься видеть. Когда устаешь достаточно (см. выше) — поход превращается в медитацию, таешь, сам становишься частью этих пространств. Деревеньки, церкви, проселочные дороги, бетонка. Самый вкусный в мире шашлык в придорожной корчме. Редкие встречные, готовые помочь, если требуется помощь. Иногда заводят робкие беседы, удивляются, смотреть начинают с осторожным уважением. Русь ценит безумцев, но и опасается тоже. Что, в целом, разумно.

Внезапно — белый столп, черная плита. Здесь умер, возвращаясь от больного, как раз из села Красное, Василий Соколов, председатель уездной земской управы, член Третьей государственной думы, врач. Как уцелел этот памятник? Почему? А как ему не уцелеть. Мы в настоящем настоящем, в вечности, в безвременье.

Леонид Пантелеев, автор «Республики ШКИД», издеваясь над бездарными коллегами и демонстрируя, что такое плохая метафора, придумал фразу: «Барахолка кишела людьми, как рубище беспризорника кишит вшами». Красное-на-Волге кишело ювелирными магазинами, как рубище беспризорника кишит вшами, — написал бы и я, но село издевок не заслужило, люди здесь открыты и добры, в столовой кормят вкусно и дешево, и настоящая древность прорастает сквозь нехитрый быт.

Паром, медлительное величие реки, ⁠снова — березки, ⁠села. Сидоровское — придется чуть ⁠отклониться, но стоит чуть отклониться: два ⁠храма, один из XIX века, отреставрированный, норовящий убежать к Волге. ⁠И второй ⁠— начало ХХ, пожалуй, красный кирпич, добротный купеческий вкус. Размерами — с океанский лайнер. Увы, в руинах. Барский дом — в руинах тоже.

Рядом с отреставрированным, на земле, старый расписной карниз. Рождество. Покореженные листы ржавого железа. Печаль.

Приволжск (третья точка на нашей карте), чистый маленький городок с уютной главной площадью и самым, пожалуй, нелепым памятником Ленину из тех, что доводилось видеть. Вождь пролетариата застыл в странной позе, а зад у него такой, что кустодиевские купчихи обзавидовались бы. Здесь с нами случилась беда.

До Приволжска доползли на морально-волевых, замерзшие, промокшие и в грязи. В связи с чем решили слегка выпить. Но сначала привели себя в порядок в гостинице, отправились перекусить в одно из двух местных кафе (один в один — наш «Ростикс», но не сетевое и называется «Рокетс»). Пришли в себя, доели, завернули в винный. Время — одна минута десятого. И тут вдруг выясняется, что в Ивановской области (а мы уже в ней) алкоголь продают до девяти. Это удар, но что поделаешь. Можно было бы рвануть на такси в ближайший город Костромской области — там до десяти, но, увы, стары мы оказались для таких подвигов.

Березки, села, вежливые люди, которые на раз вычисляют чужака и аккуратно интересуются — зачем, к кому? Выслушав ответ, уважительно кивают. Дети подходят поздороваться за руку. Обедаем на скамейке возле сельпо, колбасой и хлебом, купленными тут же. Подходит собака с разноцветными глазами, робко останавливается в стороне и смотрит жалобно. Получает, конечно, свое.

— О, собака-амбидекстр! — говорит Илья, наш спутник (откуда Илья, какой Илья? — позже расскажу про Илью).

— Нет, Илья, это не совсем то.

Совместными усилиями вспоминаем слово «полихромия».

Никакой, конечно, роскоши, но и никакой разрухи. За разруху отвечают руины советских строений, колхозных коровников и даже консервных заводов, не переживших девяностые. Всюду — следы упорной работы, всюду уют. Но не такой, как в большом городе, нет, без размаха, без плана и без стратегии. Часто косенькое — зато свое. Зато эти люди, копошащиеся в обыденности, — они навсегда. Что бы там в большом мире не происходило, они останутся.

В записную книжку: в Приволжске монастырь, пожилая монахиня роняет на землю белые цветочки в баночке. Бросаюсь подбирать.

— Храни вас Господь! Как зовут вас?

— Иван.

— Иван, — тянет почему-то уважительно. — Иоанн. Воин.

Какой из меня воин.

Лирическое отступление (1): рюкзак Ильи и мудрость Андрея Аркадьевича

Пожалуй, начнем все-таки с мудрости. Иногда спрашивают (нет, правда спрашивают, это не фигура речи, не избитый штамп) — почему ты называешь Громова А.А., главного редактора проекта «Север», мудрым бородачом? Ну, как почему? Во-первых, он мудр, во-вторых, бородат. Судите сами. Мы ползли — измученные уже дорогой изрядно — в невысокую горку. Где-то там нас ждал ночлег.

— Знаешь, Иван, — наставительно сказал Андрей Аркадьевич, — когда мы идем в гору, мы поднимаемся, а вот когда пойдем под гору — будем опускаться.

— Чтобы купить кофе, — сообщил он же утром изумленным слушателям, — надо найти место, где продают кофе.

Это ли не мудрость?! А я, между прочим, выслушиваю афоризмы его почти ежедневно и много лет. Тоже, наверное, стану однажды мудрым. Не отпустить ли бороду.

Уже в Иваново (это конечная точка маршрута) мы увидели на стене хрущовки надпись: «Кто ищет — тот найдет». Может, философы оставили местные, а может, и закладчики. Но еще мы увидели, как мучается наш Андрей Аркадьевич, как больно ему от того, что не он — автор этой великолепной максимы.

— Ну не мучься, скажи, что это твое. Мы никому не расскажем, — соврал я.

— Знаешь, Иван, — радостно выдохнул бородач, — кто ищет — тот найдет!

А теперь Илья. Илья — наш старый знакомый, человек серьезный, солидный, достигший в бизнесе заметных успехов и воспитавший восемь детей. На каких-то дружеских посиделках он услышал наш рассказ о прошлых походах и походе будущем, и спросил, можно ли с нами. Мы, конечно, всерьез к его порыву не отнеслись. Я окончательно поверил в то, что он все-таки идет, только тогда, когда Илья материализовался на Ярославском вокзале. Рюкзак — такой же огромный, как у требовательного мужчины в камуфляже. Лицо правда не такое копченое.

Мы всячески его опекали, мы давали дельные советы, и, как выяснилось, напрасно: оказалось, что хобби у Ильи — пешие походы по горам Кавказа, и пригорки Ивановской области для него не препятствие.

На первом же привале Илья спросил:

— Хотите чаю?

Мы, конечно, хотели, но кто же в здравом уме будет тащить на себе термос. Каждый километр увеличивает вес рюкзака тонны на четыре, любая лишняя вещь — тягчайшая обуза.

Илья достал из рюкзака термос и угостил нас чаем.

Чего там только не находилось потом, в этом рюкзаке. Вода, орешки, яблоки. До Красного шли долго, стало смеркаться.

— Хорошо бы, — заметил Илья, — чтобы у того, кто идет впереди, был налобный фонарь.

Мы переглянулись. Он достал из рюкзака специальный фонарик и закрепил на лбу.

Перед гостиницей в Приволжске я долго рассматривал свои кроссовки. Кроссовки не очень походили на кроссовки, честно говоря. Они походили на комья ссохшейся грязи.

— Слушай, Илья, — спросил я, — у тебя ведь стиральная машинка есть в рюкзаке, правда?

— Нет, — сознался Илья.

— Так все-таки нельзя. Ты в поход шел. Ты должен был подумать о такой необходимой вещи, как стиральная машинка.

В записную книжку: вообще, наверное, опыт воспитания восьми детей дело не лишнее, когда бродишь по России с двумя бестолковыми и довольно инфантильными типами, пусть и прожившими уже большую часть своей никчемной жизни. И чтобы не забыть: Илья замечательный фотограф. Те фотографии здесь, которые красивые и с подписью, — его. Страшненькие и без подписи — мои.

Лирическое отступление (2): главная русская тайна

Вопреки классикам, дороги в центральной России теперь в основном сносные. Но стоит только сделать шаг в сторону… Вообще-то мы это отлично знали, но снова сделали этот проклятый шаг. Свернули — как раз после Сидоровского, села с двумя церквями, в лесок на симпатичный проселок. Симпатичный проселок довольно скоро превратился в проселок разбитый и грязный. Потом — в очень разбитый и очень грязный. Встречный велосипедист, не вполне, кажется, трезвый, но вполне веселый, сообщил, что дальше нормально все будет. Мы поверили.

И вдруг залитые грязной водой колдобины превратились в очень приличную крепкую насыпную дорогу. Она начиналась из пустоты, из ничего, и вела точно так же, в никуда. Чуть в стороне местные жители сложили из бордюрного камня идола. Не исключено, что для человеческих жертвоприношений. Дальше — снова колдобины, разбитые колеи в полметра глубиной, дальше — просто болото. На пригорке, в красивом леске — огромная свалка. Буквально — гора мусора. Ручей, весело журчащий под ногами, — как раз из-под этой горы.

Я живо представил, как растворяются мои ноги, как шипит, испаряясь, плоть, как остаются только обугленные кости…

И вот что я хочу понять. В Первую Мировую инженер Николай Лебеденко разработал Царь-Танк, боевую машину на огромных стальных колесах. Только эти колеса и могли разворотить до такой степени милую лесную дорожку. Но жители окрестных деревенек не ездят на Царь-Танках. На самых обыкновенных легковушках они ездят! Да и вообще был построен только один экземпляр машины Лебеденко, и он на выставке в Кубинке, кажется.

Или это ложь, и в каждом дворе, укрытый соломой, стоит Царь-Танк? И когда чужаки засыпают, местные начинают свои гонки? Ревут моторы, вращаются гигантские колеса, стонет истерзанная земля…

Других объяснений не вижу.

В записную книжку: но, с другой-то стороны, это ведь, как сказал бы великий вождь, часть нашего культурного кода. Как мы тут будем с одними только дураками, если плохие дороги исчезнут вовсе?

Время последнее: будущее

Предпоследняя точка на нашей карте — город Фурманов. Ужин, ночлег, неспешный осмотр картинной галереи, потом на такси — в Иваново, такой был план. Но город встретил неласково — свалки, руины, опять свалки. Горы мусора у контейнеров во дворах, рядом чахлые деревца, украшенные любовно все тем же мусором: кто-то повесил на ветки увечного плюшевого медведя и прокладку, бывшую в употреблении.

Гостиница, сразу понятно, что дрянная, и в гостинице, — юркий загорелый мужчина в немодных синих татуировках. Навязчивое дружелюбие:

— О, странники! Православные! А ко мне тут корешок приехал! С Магадана! Зависаем, бухаем! С вами забухаем! Денег, если что, дадим! На ход ноги! Мы тоже православные!

Скользкий какой-то опасный, суетливый, то ли тебе он рад, а то ли — в тебе — добыче. Еще и зовут Валерой, а это почти всегда плохой знак.

Перспектива (в лучшем случае) слушать в течение ночи, как тебе колотят в дверь, предлагая выпить, — скверная перспектива после долгой дороги. И мы, лишив себя счастья увидеть картинную галерею, малодушно бежали ночевать в Иваново.

Но до того столкнулись с местными детьми. Дети шли на нас большой толпой, не собираясь уступать дорогу. В центре группы — белобрысый мальчик, довольно-таки, кстати сказать, тучный. К нему все относились с непонятным подобострастием.

— Он у нас депутат! — пояснил снисходительно один из детей, которых мы пропустили на всякий случай. Понятнее не стало, но и спокойнее не стало тоже.

Иваново — снова прошлое, то есть уют и человечность, ожидаемые шедевры конструктивизма, очень любопытные музеи, расскажу подробнее, когда сделаем фоторепортаж.

А вот то, каким мы увидели Фурманов, — это и есть будущее. Оговорюсь, я не хочу обижать жителей города, который видел мельком, наверняка они прекрасные, а он — другой, но что разглядел, то разглядел.

И знаете, что я собираюсь вам сказать напоследок: те, кто постарше, видели ведь это будущее уже. Своими глазами. А те, кто помоложе, тоже видели — допустим, в сериале «Слово пацана». Выцветшая буква на фасаде старинного особнячка заставляет сомневаться в возможности других вариантов.

А жаль. Мне, оказывается, нравилось недалекое прошлое.

В записную книжку: Москва выпадает из схемы. Москва — мир иной, скорее всего, загробный.