Товарищ Витамин

30 мая – день рождения Михаила Бакунина, «архетипического» бунтаря и одной из самых замечательных исторических личностей. О нём и поговорим.

Очень хорошо о нашем герое сказал французский поэт Лео Ферре (помимо всего прочего пропевший и очень бакунинское по сути «Спасибо, Сатана!») – «этот товарищ Витамин...» Товарищу Витамину скоро стукнет двести десять лет. Но иногда сведения о возрасте кажутся какой-то чудовищной ошибкой.

Сказать по чести, о нем пишут непростительно мало, да и из написанного много ложного, путаного, лишенного ценности и глубины. Его собственный вклад в то, что до сих пор имеет значение, очень цепко ухватил Вальтер Беньямин: «После Бакунина в Европе не было столь радикального понимания свободы....» Что же он написал такого о свободе? «Свобода неделима: нельзя урезать часть ее, не убивая целого». Просто как все гениальное.

Это в Европе, где традиция мыслить все же укоренилась глубже, а времени на спокойное размышление больше чем у нас, в постоянно сотрясаемой поступью очередной тирании «Великой России» и на пустынных, покрытых песками Тщеты «постсоветских пространствах», где если что-то и укоренилось, то кажется в основном анчары и саксаулы. Хотя были и немного другие времена, когда без риска показаться нелепым Бердяев писал: «Россия – самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире… Все подлинно русские, национальные наши писатели, мыслители, публицисты, – все были безгосударственниками, своеобразными анархистами. Анархизм – явление русского духа». Оставляя чрезмерную любовь к нации и родине на совести автора, тем не менее во многом согласимся с его посылкой.

Или, к примеру, с тем, что написал примерно в то же время Максимилиан Волошин:

Размахом мысли, дерзостью ума,

Паденьями и взлётами – Бакунин

Наш истый лик отобразил вполне.

В анархии – всё творчество России...

И все же об этом очень русском по духу персонаже великая русская литература как-то в основном позабыла. О нем либо говорили вскользь, либо не говорили вовсе. «В своем романе “Рудин” Тургенев нарисовал образ идеалиста тридцатых–сороковых годов, лишнего человека...» – примерно так бубнят, наверное, в школах до сих пор. Хотя кто нынче и вспомнит о том, что прототипом Рудина был когда-то закадычный приятель Тургенева, впрочем, нарисованный им почти карикатурно? (Прототип, между прочим, сидел в казематах, когда писалась карикатура.) Есть еще, конечно, изумительный набросок, принадлежащий перу Блока – «мы читаем Бакунина и слушаем свист огня...» – или очень выпуклый, правдивый, со всеми сучками и задоринками, образ Мишеля в «Истоках» Алданова. Но кроме этого – практически ничего. По крайней мере, ничего интересного, сообразного масштабу героя и «прототипа». Разве что небольшая повесть-реконструкция поисков Бакунина немца Хорста Бинека (кстати, проведшего несколько лет в Воркутлаге). Том Стоппард нарисовал на основе европейского и русского освободительного движения XIX века что-то в духе Ильи Глазунова – вот здесь, среди прочих, несколько позади остальных этот нелепый русский Бакунин... Из серьезного, но неизвестного современникам на ум приходит только живой и глубокий герой пьес Сергея Корнилова (по иронии судьбы – потомка бакунинских крепостных) – в его столкновении с машиной репрессивной российской государственности и уже в старости, перед лицом смерти.

В философии все столь же печально – одно из немногих ярких исключений составляет работа Алексея Борового, еще одного аутсайдера «российской общественной мысли», создавшего одно из немногих адекватных духу нашего героя полотен, гениальный по своей лаконичности и глубине понимания конспект бакунинской философии.

Отчасти все это понятно, ведь люди сильнее тянутся к законченнным философским системам, дающим им ощущение комфорта и иллюзию понимания. «Философскую систему» можно продать, и покупатель будет доволен, по крайней мере, какое-то время – вот, у меня на руках моя покупка, она делает меня обладателем чего-то кажущегося осязаемым, дает чувство сопричастнности чему-то большому и сложно устроенному. А как на вас посмотрят «покупатели» если вы предложите им мятежный дух и какие-то блуждающие огни? Вас сразу же заподозрят в продаже фуфла – и с легкостью заподозрят. Ведь что останется у покупателя на руках? Как удержать в руках этот мятежный дух или эти блуждающие огни? Что еще оставил нам Бакунин? Жизнь как практический курс бессеребреничества? Без гроша в кармане, без крыши над головой... Жизнь как приключение! Но кто же согласится это купить? Да и повторить это по-бакунински не у многих получится.

Пожалуй, ошибкой будет сейчас же побежать и схватить «какую-нибудь книжку». «Какая у него самая главная, “Государственность и анархия”?» – и броситься ее читать, чтобы утонуть в перечислении забытых героев давно закончившихся или сошедших на нет политических дебатов и столкновений эпохи. (Хотя есть и книжки, которые стоит схватить и прочесть – «Бог и государство», к примеру.) Может быть, гораздо правильнее найти хорошую биографию и пропустить его всего через себя – с его взрослением, жаждой деятельности, интересами, ошибками, трагедией «горя от ума», вселенским бунтом, со всеми его крещендо и черными минутами в жизни.

Хотя есть и другая крайность и ошибка – считать его только деятелем, акционистом (кто-то добавит едкое герценовское «натура героическая, оставленная историей не у дел» – но Герцен-то знал его лучше других и любил сильнее, чем многие, потому и написал однажды «истина мне дорога, но и Бакунин мне Бакунин»). Как будто в его готовности (и практической способности) «все опрокинуть» – весь он, без остатка, в том числе без сомнений, без глубины мысли, без какого-то невероятного дара прозрения. Узнать Бакунина ближе и набрести не только на золотую душу (хотя да, «во многом виноват и грешен»), но и на жемчужины его мысли, разбросанные походя, невпопад, адресованные, казалось бы, первому встречному-поперечному и никому. Действительно ли никому?

Бакунинский огонь выгорел (или зачах – скажет кто-то) уже скоро полтора века назад. Но откуда все эти возникающие и исчезающие всполохи, эти угли под слоем золы, которые то раздуваются сами, по чьему-то неизвестному произволу, то бережно достаются хранителями – смотрите, держите, горите от него... И ничего, что в книжной лавке анархистов в Париже на полках книжки о нем почти все с неправильной датой рождения (свидетельство того, что его архивное дело никому не интересно, да и сам он – развалина?) Но есть и те, кто в Берлине и Вроцлаве, Москве и Прямухине хранит угли его костра. Он и сейчас способен зажигать вас изнутри, со страниц книг. Его рукописи в значительной мере утеряны, но и те, что остались с нами, хорошо «горят».

В свое время именно влияние и обаяние его личности были даже значительнее, чем его выступления и книги. Кропоткин вспоминает характерную сцену: «Только раз я слышал ссылку на Бакунина как на авторитет, и это произвело на меня такое сильное впечатление, что я до сих пор помню во всех подробностях, где и при каких обстоятельствах это было сказано. Несколько молодых людей болтали в присутствии женщин не особенно почтительно о женщинах вообще. – Жаль, что нет здесь Мишеля! – воскликнула одна из присутствовавших. – Он бы вам задал! – И все примолкли».

Его собственными героями были Прометей, Дон-Кихот и Сатана. Странная компания? Да и сам он постоянно был в странных компаниях, но неизменно – в центре или в первом ряду. «Во всяком серьезном деле, – пишет один из ближайших его соратников, – Бакунин всегда шел в переднем ряду, да еще первым». При этом «там, где возникало революционное дело, он становился рядовым. Иерархических вопросов, по самым свойствам его мировоззрения, у него не возникало никогда».

Он был совестью своей страны, когда кругом еще царило мрачное безмолвие, ледоколом политической эмиграции, когда это было опасным и неизведанным предприятием, ему приходилось быть первым, там, где первому не позавидуешь – как вести себя с Николаем «Палкиным», когда ты в каменном мешке русской государственности, а в качестве опыта предшественников – признания декабристов царю? Но и из этих переделок он выходил в основном с честью – хотя та же история с «Исповедью» до сих пор трактуется некоторыми «историками» с чужих недалеких слов. Или взять, к примеру, его побег – только он мог решиться, мог придумать такой сумасшедший план – убежать из Сибири в Европу не через Россию, а через Амур, Японию и два океана, «отказавшись от правильного планетного течения» и сделавшись «кометою». Он мыслил поистине космически. И сумасшедшая задумка несмотря на многочисленные риски и неоднократное балансирование на грани провала сработала!

А когда читаешь документы о его побеге из Сибири, то по спине пробегает холодок – сто пятьдесят лет прошло, а чиновники все те же, все так же воруют, все так же не исполняют того, что должно, все так же страна, которую они якобы блюдут, утекает у них сквозь пальцы (но и в карман). Все та же темнота и забитость кругом, дикость нравов. Где взять надежду, чем обмануть себя?

Когда его братья и товарищи былых лет попивали чаек в зарастающих плющом поместьях или в целом плыли по течению своего века, в промежутках между чтением и самоваром подвизаясь «на общественной ниве», он с большим замахом все еще пытался выгрести против течения. Пожилой уже человек, разбитый тюрьмами, он после очередного неудачного восстания прятался в телеге с сеном, а на другой день, обуреваемый черными мыслями грустно смотрел на револьвер на столе... Но вскоре после этого снова брался за свое – искать правду в чернорабочем люде, учить мальчишек гарибальдийским песням, посылать эмиссаров с конспиративными заданиями «в Семипалатинск и Арад, в Белград и Царьград, в Бессарабию, Молдавию и Белокриницу», подымать бунт, веря, что «Жмудь и Волга, Дон и Урал восстанут как один человек, услышав о Варшаве», самому быть готовым «идти в барабанщики или даже в прохвосты», то упиваясь революционным запоем, то трезво понимая, что «поле не за нами, а за сорной травой». В постоянном процессе перегонки «пессимизма разума» в «оптимизм воли» он на самом деле искал волшебную алхимическую формулу какого-то нового, интегрального оптимизма бытия.

«Бакунин умер, как и жил, – дельным человеком, – писала одна из близко знавших его людей. – В продолжение всей своей жизни он выступал тем, кем был, без фраз и без притворства, и умер он так же с полным сознанием самого себя и своего положения. В общем он казался мне утомлённым жизнью. Он составил себе правильное суждение о современном мире, и, сознавая, что ему не хватает нужного материала для свойственной ему деятельности, он без сожаления смежил очи». Но если вы считаете, что о жизни человека можно и должно судить по усталому разочарованию старика, то вам лучше выбрать себе другого героя.

О чем действительно можно пожалеть (и что можно и нужно попытаться исправить)? Разве что о том, что он катастрофически «недопредставлен» в истории, литературе, шире – в культуре. В своей родной стране больше, чем где-бы то ни было. Но именно потому, что кругом царит жутчайший социальный и мировоззренческий, коллективный и личный авитаминоз, именно поэтому нам сейчас всем прописан «этот товарищ Витамин».

2009