Тотальный контроль нашего времени
Черное Солнце
Что вы знаете о Синьцзяне? Наверное только то, что это дальний китайский регион. Особых достопримечательностей в нем мало, туристов он почти не интересует. Но то, что происходит в провинции сегодня, напоминает сюрреалистический роман Замятина “Мы”. Не верится, очень не хочется верить. Однако, если это правда, страшно вдвойне. И почему мир молчит?
Наш соотечественник журналист этим летом побывал в Синьцзяне. Перед вами его дневник, там нет ответов. Только реалии жизни небольшой китайской территории .
Предыстория вопроса
Издавна данный район был многонациональным, его населяли уйгуры — тюрки, киргизы, казахи, тибетцы, русские и, конечно, китайцы.
Синьцзян долго сопротивлялся новой жизни, наступавшей в начале 2000-х, однако дух сопротивления усиленному полицейскому контролю, захлеснувший в те годы Китай, постепенно добрался и до него.
В 2009 году в столице Синьцзяна Урумчи прошла серия стихийных митингов, народ бурно протестовал против массовых убийств уйгурских рабочих в Южном Китае. Полиция разгоняла толпу, но в городе начались погромы, погибли 197 человек, в основном китайцы. Власть ответила арестами, под стражу поместили более 1000 недовольных, около 30 из них приговорили к расстрелу. Возмущенные уйгуры перешли к терактам — примитивным, плохо организованным, но регулярным.
В 2010 году в Аксу два террориста гранатами убили 7 человек, пятеро из них оказались сотрудниками полиции. В 2011 году захвачено полицейское отделение в Хотане, 15 вооруженных ножами молодых мужчин требовали вернуть обязательное ношение паранджи. Все нападавшие и два представителя правопорядка погибли.
Прогремело несколько взрывов в Кашгаре, погибли 10 человек. Еще 33 стали жертвами нападения группы террористов, вооруженных ножами, на вокзале в Куньмине в 2014-м году. Атаковано китайское посольство в Киргизии и взорван один из храмов Бангкока.
Власти закручивают гайки в Синьцзяне, в ответ уйгуры массово вступают в международные террористические группировки. Они далеки от идей джихада, но хотят научится отстаивать свои права на родине с оружием в руках. Их также вдохновляет еврейский опыт построения собственного государства.
Но представители правопорядка не заморачиваются глубинным пониманием причин протеста. И в 2014 году официально объявлена война террору.
Все хорошо как никогда
И начинают с информационной блокировки. После событий в Урумчи во всем Синьцзяне на год отключили интернет, перекрыты даже внутренние СМИ-каналы.
В 2003 году единичный турист сообщил в своем блоге, что разговаривал с киргизом - свидетелем массового расстрела в Кашгаре. Тот подробно описал военные грузовики, груженные трупами, «кровь с которых капала на дорогу», назвал точное место, где он их встретил. Чуть позже в одной из соцсетей появился рассказ жителя Кашгара о данных событиях. Еще через пару месяцев проскочило сообщение, о том, что одну из местных деревень поголовно вырезали джихадисты, впоследствии расстрелянные властями.
В 2007 году Синьцзян мелькнул в Российских СМИ. На реке Юрункаш погибли четверо из шести участников водного похода под руководством Сергея Черника. Международный, случай получил широкий резонанс, вмешалась полиция, но толком так ничего и не выяснили.
В тот же год правозащитная организация «Всемирный уйгурский конгресс», имеющая свой штаб в Мюнхене, обнародовала несколько страшных новостей о людях, пропавших в Синьцзяне. Правозащитники били в колокола: уйгурам запрещается связываться даже с родственниками, живущими за пределами провинции. Один за другим переставали отвечать телефоны, на глазах редели списки контактов в WeChat, самом популярном китайском мессенджере, особенно быстро исключались люди, живущие за границей. WhatsApp и Фейсбук были заблокированы раньше, но теперь за их использование грозила тюрьма.
Пока контроль касался только голосовой связи и чатов, некоторые родители связывались с учащимися за границей детьми по видео. Говорили одно, а на бумаге писали и показывали совсем другое. Кто-то умудрялся общаться через чаты в видеоиграх. Но недолго, потом молчание накрыло Синьцзянь полностью. Один немецкий велосипедист, побывавший в провинции осенью 2016 года, рассказал, что город Хотан показался ему «целиком опутанным колючей проволокой». Это соответствовало официальной политике: «Невозможно выпалывать сорняки по одному, — заявил тогда один из представителей власти. — Нам нужны химикаты, чтобы справиться сразу со всеми».
Примерно в то же время появились специальные видеокамеры, фиксирующие скопления людей, отправляющие о них сообщения властям. Повсюду установили вращающиеся шары размером с человеческую голову, оснащенные двумя передатчиками, как глазами. А когда в 2016 году в Синьцзяне, секретарем местного отделения Компартии стал «усмиритель Тибета» Чэнь Цюаньгао, полицейские меры приобрели жуткие даже по местным меркам масштабы.
В одной из первых программных речей он обещал «похоронить тела террористов в безбрежном море народной войны». И сразу же приступил от слов к делу. Начались массовые аресты, поводы: излишняя религиозность, ношение паранджи, борода, чересчур традиционная одежда, публичное толкование Корана и даже арабские имена. У полиции был план на количество преступников: в некоторых районах цифра достигала 40% населения. Всех, без разбору, кидали в «воспитательные лагеря» — выросшие в пустыне: бронированные ворота, толстые стены, затянутые колючей проволокой, многочисленная охрана. По непроверенным данным там в 2017 году содержалось около сотни тысяч человек.
Привет из ада
Я отправился в путь на собственной машине. На границе должен был встретить гид, но в агентстве сразу предупредили: звонить гиду-уйгуру с иностранного номера крайне нежелательно, лучше одолжить мобильник у пограничников.
Перед шлагбаумом солдат сфотографировал наши лица на телефон и вбил в компьютер номера паспортов. Через пятьдесят метров пятеро военных внимательно обыскали машину, снова проверили паспорта и снова сфотографировали пассажиров. За 20 минут - три пропускных пункта и более 10 видеокамер. Последний барьер: полицейский сопроводил нас в огромное, современное здание, набитое сканерами и рентгенами.
Тут наконец увидели нашего гида - уйгура. Он пояснил, предстоит пройти еще три фазы контроля, виновато развел руками: обязательно. Пограничники отобрали телефоны, исследовали их содержимое, удалили фотографии, сделанные на нейтральной полосе. Багаж поехал через рентген. Книги и записи досматривались отдельно, особое подозрение вызвал толстый том "Свобода в полночь", повествующий о размежевании Индии и Пакистана. Пришлось связаться по рации с начальством. Оно милостиво установило, что слово «свобода» не является основанием для конфискации.
Автомобиль отправили на рентген, а снимки послали в отдел аналитики в Урумчи (полторы тысячи километров от границы). Ответ ждали час. Качество фото руководство не устраивало, оно что-то там не могло разглядеть, и машину гоняли на рентген три раза.
После таможенного пошел военный досмотр — люди в форме подключали ко всем компьютерам специальное устройство, сканировавшее видеофайлы, фотографии, списки контактов и тексты. Проверяли карты, лица и имена. К моему старенькому ноутбуку современный навороченный гаджет не подключился, фотографии пролистывали вручную. Испугался, что не удалил снимки старых уйгурских знакомых, но солдаты без спецтехники соображали плохо и архивы не нашли.
Туристам, которых досматривали рядом, на телефоны устанавливали JingWang Weishi, специальное приложение, используемое в Синьцзяне для слежки за мусульманами. JingWang передает в полицию идентификатор устройства, его модель и номер владельца, а впоследствии мониторит всю поступающую информацию, указывая на наличие опасного с точки зрения государства контента. Читал о приложении раньше, но считал это слухами. Через пять часов на границе уже знал, с недавних пор его установка стала для синьцзянских уйгуров обязательной. Свой мобильник удалось припрятать.
После военной проверки приказали следовать на паспортный контроль, находящийся в 140 километрах от первого.
Каждые несколько километров передвижение фиксировали камеры, располагавшиеся по три-пять штук. Распознавали они не только номера машин, но и лица водителей. Вечером над объективами зажигались прожектора, слепившие хуже встречных фар.
Каждые 20–30 километров дорогу перегораживали блокпосты с тяжелыми стальными шлагбаумами и ежами, способными остановить танк. Длинные очереди пассажиров уйгурских автобусов выстраивались перед турникетами, ведущими к кабинкам со сканерами, затем — к окошкам, где результат сличался с пластиковой идентификационной карточкой. Многих просили подключить мобильные телефоны к Mobile Hunter — или просто ввести пароль и отдать устройство полицейским. Люди понуро выстраивались в длинные очереди, под потолком поста за ними непрерывно наблюдали камеры.
Всех к ногтю
Три года назад власти Китая объявили, что частные и государственные системы видеослежения с распознаванием лиц будут объединены в общую базу, которая полностью охватит все население к 2020 году.
Синьцзян был выбран для пилотного эксперимента — здесь установлена большая часть из 20 миллионов видеокамер, работающих в стране. Устрашающее их количество, видимое даже невооруженным глазом, подтверждается официальными источниками — к 2016 году расходы на внутреннюю безопасность превысили оборонное финансирование на 13%. Между 2014 и 2016 годом Синьцзян истратил на слежку вдвое больше, чем другие районы; в 2017-м — втрое больше.
Сегодня китайской полиции требуется не больше семи минут, чтобы вычислить и задержать в толпе любого подозреваемого, черты лица которого совпадают с данными, указанными в грандиозной центральной базе.
Успешно внедрив систему слежения в Синьцзяне, Китай приступил к экспорту прорывной технологии. Два года назад отделение CEIEC — госкомпании, которая обеспечивает инфраструктуру слежки, — открылось в Эквадоре. Камеры установили в двух десятках эквадорских провинций. В январе 2018-го агентство «Синьхуа» сообщало, благодаря этому преступность в стране упала на 11,8%; в рамках нового соглашения CEIEC внедрит в Эквадоре геолокационную систему, позволяющую отслеживать мобильные телефоны граждан. Отделения CEIEC появляются на Кубе, в Бразилии, Боливии и Перу, компания разработала систему интернет-цензуры для правительства Уганды. В разделе «Европа» на сайте CEIEC есть пока только одно представительство. Находится оно в Москве.
В первый же год под управлением Чэнь Цюаньгао полицейский персонал усилен десятком тысяч новых бойцов, и число правоохранителей продолжает расти (на низшие должности часто набирают самих уйгуров). Я наблюдал тренировку полиции на посту у подъезда к Кашгару. Два десятка мужчин и женщин маршировали по плацу, перебегая с места на место, очевидно пытаясь окружить невидимую толпу.
Автоматы были только у командиров-китайцев — уйгурам выдали копья с резиновым древком и стальным острием, длинные дубинки, которые вращают обеими руками сразу, и некие подобиями деревенских ухватов, предназначенные для защелкивания на шее противника.
На кольце установили контакты электрошокера. Такие же электрошокеры прикрепили к щитам, без которых полицейские никогда не появлялись на улице, — внизу каждый щит раздваивался жутковатого вида зубастой прорезью, также предназначавшейся для шеи противника.
Получить штамп о въезде и окончательно растаможить машину удалось только на утро. Переход границы занял около 26 часов. Во второй половине следующего дня я наконец въехал в Кашгар.
Пытался найти знакомых, но не обнаружил даже домов, в которых они когда-то жили. Зато на каждой улице появился обтянутый колючей проволокой полицейский пост. Всюду висели видеокамеры — на крышах домов, на прикрученных к стенам кронштейнах, на фонарях и специально установленных над улицами металлических конструкциях. Город разбит на блоки, при переходе из одного квартала в другой каждый уйгур обязан предъявить пластиковый ID, просветить сумку, сканировать зрачок, а в некоторых случаях — отдать полицейскому для ознакомления телефон. Эта же процедура ожидает в банке, в больнице, в супермаркете и в подземном переходе. Улицы патрулируются броневиками, спецназом и уйгуров добровольными дружинами уйгуров, периодически останавливающих прохожих для проверки личности. Трое дружинников, заметив, что я сфотографировал полицейского, заставили удалить снимок и, не скрываясь, ходили за мной остаток вечера.
Удалось разыскать пару уцелевших мечетей, но на старинных дверях висели замки. Услышав слово «пчак» (традиционный уйгурский нож, продававшийся раньше повсеместно), продавцы отшатывались, и только один антиквар вытащил из-под прилавка увесистую коробку. В ней лежали роскошные старинные рукояти, а клинки были варварски срезаны болгаркой. Даже при покупке обычных кухонных ножей уйгуры теперь обязаны нанести лазерной гравировкой идентифицирующий владельца QR-код на лезвие, а в Аксу ножи в ресторанных кухнях приковывают цепочкой к стене.
Баллы и рейтинги
В Кашгаре истреблена не только тысячелетняя материальная культура, но и сама история. Я разговорился с молодым человеком, который после двух-трех вопросов едва заметным жестом предложил мне пересесть так, чтобы нас не видели камеры. Мне хотелось узнать, помнят ли здесь Первую Восточно-Туркестанскую республику и ту роль, которую сыграли в ее подавлении войска СССР. Расспросы вызвали у Эхмета неожиданное воодушевление — оказалось, он учился на историка. Собеседник вдруг прошептал: «У меня дома до сих пор сохранились старые учебники».
Пока я соображал, каким образом можно взглянуть на древние книги, не подвергнув опасности их владельца, выяснилось, самой старой из них чуть больше 10 лет. «Все учебники, выпущенные до 2009 года, конфисковали больше года назад, — вздохнул мой новый друг. — Ходили от дома к дому и собирали все, что мы не успели сжечь сами». Пару учебников, по которым занимался в университете, он припрятал, но по-настоящему древние книги пришлось уничтожить — наказанием за их хранение могли стать семь лет лагерей.
Команды активных граждан, состоящие обычно из полицейских или членов Компартии и хотя бы одного уйгура, — еще одно новшество, изменившее жизнь в Синьцзяне, регулярно наведываются к уйгурским семьям, чтобы задать «странные вопросы» и проверить, нет ли в доме запрещенных предметов и книг. Подобная акция может идти несколько часов или несколько дней. «Они приходят тогда, когда хотят, — говорил Эхмет, — в любое время. Но около года назад стали все чаще говорить об исламе, расспрашивать, читаем ли мы Коран. Тогда же стали исчезать знакомые. Стало ясно, многое связано с баллами».
Баллы лояльности, официально именуемые «системой социальных кредитов», появились Китае четыре года назад. Как именно они работают, точно не знает никто, но известно, рейтинги рассчитываются исходя из всего массива информации, который государству удается собрать о гражданине. На результат влияют банковские задолженности, дорожные штрафы, предосудительное поведение онлайн (включая «неправильный» шопинг) и курение в общественных местах. Очки можно поднять, став донором крови, приняв участие в благотворительном проекте или написав оду Коммунистической партии. Но их также легко потерять — достаточно слишком много играть в видеоигры или черезчур часто ходить в мечеть; принимаются в расчет поездки в неспокойные регионы, и зафиксированное видеокамерой общение с нежелательными лицами.
Высокие баллы позволяют снимать гостиницу без депозита, получать скидку на коммунальные услуги и меньший процент на кредит в банке. С низким баллом труднее найти работу и снять квартиру. Когда баллы падают, ограничивается свобода перемещения, закрывается доступ в хорошие магазины и даже регистрация на сайтах знакомств. Детей не принимают в хорошие школы из-за низких социальных рейтингов родителей.
В Синьцзяне, где каждый житель находится под непрерывным наблюдением, этот футуристический кошмар приобрел черты кровавой антиутопии. Обрабатывающий данные искусственный интеллект делит общество на «безопасных», «нормальных» и «опасных» граждан. В расчет принимаются возраст, вероисповедание, судимости, контакты с иностранцами.Вероятно, учитываются или могут приниматься в расчет в будущем образцы ДНК.
В сентябре 2016-го в сети появился первый открытый тендер на изготовление наборов генотипирования для нужд полиции, а уже два месяца спустя Human Rights Watch сообщала, что сдача образцов ДНК стала в Синьцзяне обязательной процедурой при получении паспорта. Их собирают в школах и на рабочих местах, офицеры полиции могут прийти домой. Об угрозах семье рассказывают почти все сбежавшие из страны; поголовный сбор генетического материала открывает широчайшие возможности для преследования родственников.
Мой собеседник твердо уверен, любой уйгур теряет десяток баллов просто из-за своей — определяемой в том числе по ДНК — национальности. Сам он, как и миллионы других, сдал образцы слюны и крови во время бесплатного медицинского осмотра.
«Вам такого не понять, — убежденно повторял раз за разом Эхмет. — Все началось всерьез только в этом году. Ездишь на мотоцикле без шлема — теряешь баллы. Часто появляешься на улице, где живут „экстремисты“, — тоже самое, и ты попадаешь в тюрьму. Встал под камеру рядом с неправильным человеком — будь готов ответить на очень много вопросов. Почему звонил по этому номеру? Почему камера видела тебя с таким-то?»
Пока мы разговаривали, на соседней площади постепенно собралась группа женщин в похожих на униформу одинаковых белых рубашках. Они рассаживались на заранее расставленные стулья перед большой доской с длинными рядами иероглифов. Начинался обязательный урок китайского — подобные занятия проводятся по всему округу, и посещаемость также влияет на баллы лояльности.
Строем и хором
В начале 2018 года в СМИ проникло интервью студента-уйгура, обучавшегося в США . Он рассказал, что в прошлом году приехал в Китай на каникулы — и в Пекине его арестовали. Следующие девять дней допрашивали в тюрьме, затем в наручниках отвезли в Синьцзян — в «воспитательный лагерь».
Перевоспитание проходило в камере, где он содержался с девятнадцатью другими уйгурами. Заключенные маршировали, скандируя лозунг «Усердные тренировки, старательное учение!», и часами смотрели пропагандистские видеофильмы. В послеобеденный перерыв разрешалось сидеть на нарах, затем снова маршировка и просмотры до ужина. Парень сдружился с 60-летним сокамерником, которого обвинили в том, что он толковал Коран в сообщениях, отправляемых дочери через мессенджер. Старик получил семь лет. Студенту повезло больше — через 17 дней его отпустили, но теперь камеры узнавали его на улицах, ему отказывали в пользовании общественным транспортом и посещении супермаркетов. В конце концов юноше удалось добиться разрешения на продолжение обучения в США, но его предупредили, болтать об увиденном не следует: «Твои родственники остаются здесь, мы — тоже».
В 2009 году двум журналистам дали 13 лет тюрьмы за «покушение на государственную безопасность». Тогда же Гульмиру Имин, публиковавшую в интернете стихи по-уйгурски, обвинили в призывах к незаконным митингам и разглашении государственной тайны; она получила пожизненное. Один из самых известных уйгурских ученых Ильхам Тахти получил пожизненное «за призывы к сепаратизму». Вместе с ним арестовали семерых учеников.
В 2015 году лингвиста Абдувели Аюпа, преподававшего уйгурский в школе (теперь это запрещено), остановили на посту, который он проходил дважды в день — по дороге на работу и обратно. В его ноутбуке нашли эссе, написанные несколько лет назад, во время учебы в Канзасе, но после многочасового допроса отпустили. Аюп сумел сбежать в Анкару — потому мы и знаем его историю.
В 2016 году забирали блогеров и администраторов уйгурских форумов. В 2017-м бесследно исчезли знаменитый на всю страну ученый Хаймурат Гопур, работавший президентом департамента по контролю пищевой промышленности Синьцзяна, а также обласканный ранее властями популярный певец Абдурехим Хейит. Уже в этом году на рынке задержали 19-летнего футболиста, игравшего за китайскую молодежку, — его обвинили в том, что, выезжая на международные матчи, он посещал зарубежные страны.
Осенью 2017 года на родину в Синьцзян приехал Кайрат Самархан — этнический казах, за несколько лет до того эмигрировавший, как и многие его соотечественники, в Казахстан. Он вернулся, чтобы продать дом и землю. В родном уезде его вызвали на допрос. Как Самархан рассказывал потом на «Радио Свобода», спрашивали, чем он занимался в Казахстане и «совершал ли намаз». Допрос продолжался трое суток, все это время ему не давали спать.
Самархана приговорили к девяти месяцам «перевоспитания». Он встречал три категории заключенных: одних обвиняли в излишней религиозности, других — в нарушении общественного порядка, третьих — в том, что они побывали за границей. По подсчетам мужчины, в лагере находились 5700 арестантов — 3000 казахов, 2000 уйгуров и 200 дунган (этнических китайцев-мусульман). Все они изучали материалы прошедшего в 2017 году ХIХ съезда Компартии Китая и слушали лекции, где их обучали не выдавать государственных секретов, не быть мусульманами. Все жили впроголодь. Самархана освободили после попытки самоубийства, но к семье в Казахстан отпустили только после того, как в дело вмешался казахский министр иностранных дел.
В январе 2018 года стало известно о смерти 82-летнего Мухаммада Салиха Хаджима, автора первого перевода Корана на уйгурский язык. Он умер через 40 дней после ареста, как именно — неизвестно: задержанные вместе с ним дочь и родственники по-прежнему находятся в заключении. Чуть раньше арестована 52-летняя Рахиль Давут, антрополог с мировым именем.
Вам показалось
Официальный Пекин отрицает факт существования воспитательных лагерей, однако они впервые упоминались еще в докладе Компартии 2015 года. Сообщалось, в «образовательном тренировочном центре» Хотана содержится 3000 человек, «пораженных религиозным экстремизмом». Через два года кашгарский чиновник проговорился, рассказав, что в одном только Кашгаре в четырех центрах содержится 120 тысяч заключенных. Скорее всего, цифра чрезвычайно занижена.
Перевоспитание не считается в Китае уголовным наказанием — формальные обвинения не выдвигаются, соответственно, нет и статистики. Тем не менее, масштабы репрессий видны даже из-за границы. Лагеря можно обнаружить на спутниковых снимках. Ряды бараков, обнесенные двойным забором и сторожевыми вышками, возникают все в новых местах, а уже существующие постоянно расширяются.
Адриан Зенц, немецкий исследователь из Европейской школы культуры и теологии, проанализировал китайские строительные госконтракты — и обнаружил 73 проекта по возведению воспитательных центров. Согласно данным Зенца, новые лагеря строятся практически в каждом уголке Синьцзяна, только с апреля прошлого года на них было истрачено 108 миллионов долларов. Некоторые тендеры предполагают строительство учреждений площадью почти в десять гектаров, с отдельными бараками охраны. Ученый нашел и многочисленные объявления о наборе персонала — от соискателей ожидают «знания криминальной психологии», «опыта работы в силовых структурах» и «наличия бесстрашного сердца».
Месяц назад в Женеве Гэй Мак Дугалл, член Комитета ООН по ликвидации расовой дискриминации, прямо назвала Синьцзян территорией, «напоминающей один гигантский концентрационный лагерь», предположив, что в «трансформационных центрах» заключен миллион человек. Присутствовавший там же генеральный секретарь «Всемирного уйгурского конгресса» Долкун Айса считает, что реальная цифра может достигать трех миллионов — почти трети всего уйгурского населения.
Ответ китайской делегации последовал через три дня — высокопоставленный партийный чиновник сообщил, что «все этнические меньшинства в Китае живут в довольстве и мире, пользуясь свободой религиозных убеждений», а «никаких перевоспитательных центров не существует».
Домой
В программе нашей поездки был выезд в пустыню Такла-Макан — мы рассчитывали побывать на руинах буддистских городов, затерянных среди песков остатков доисламской цивилизации. Но в последний день гид не получил разрешения на выезд из города. Ламинированного полицейского пропуска в закрытую зону оказалось недостаточно — требовалось согласие комитета самоуправления района. Атмосфера начала действовать мне на нервы и я решил двинутся в Пакистан.
Переживал за спрятанные фотографии, еще больше — за запись разговора с Эхметом. Позвонить знакомым нельзя, разговоры и передвижения отслеживались с первого дня. Выехать из города без сопровождения невозможно. В конце концов, стало мерещиться, что за мной постоянно ходят агенты, начал шарахаться от людей. Чуть больше десяти лет назад ездил в Синьцзян, чтобы ощутить жизнь такой, какой она была много веков, если не тысячелетий, назад. Сегодня здесь можно увидеть будущее, превосходящее самые смелые фантазии Оруэлла и Замятина.
Последнее утро встретил в Ташкургане. Заправиться перед дорогой оказалось непросто. В Синьцзяне шлагбаум, закрывающий затянутые колючей проволокой АЗС, поднимается только после того, как водитель просканирует пластиковый ID; а система зарегистрирует количество купленного каждым топлива. Карты у меня не было. После долгих проволочек охранявшие колонку солдаты пропустили машину по моим временным китайским правам. Напротив, возле участка, несколько десятков уйгуров рядами стояли, опустив руки по швам, окруженные по периметру полицейскими. Они не были арестантами — они слушали еженедельную политинформацию перед работой.
Я выехал с заправки и начал медленно карабкаться вверх по Каракорумскому тракту. Оцепление внизу расступилось — отсалютовав китайскому флагу, уйгуры могли разойтись, чтобы собраться на том же месте ровно через неделю...