Толстая австрийка
💣 👉🏻👉🏻👉🏻 ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻
Толстая австрийка
У всех тюрем на свете есть стены, которые помнят о миллионах искалеченных судеб и об отъявленных злодеях, упрятанных за железные решетки подальше от общества. Есть надзиратели, есть охранники с автоматами, вечно бдящие на вышках, и есть тюремные дворы, похожие друг на друга, будь то в России, Америке, Бразилии или Германии. Вы спросите: чем же они так похожи? А похожи они своими обитателями – голубями, что питаются остатками пищи, выброшенными из окон камер. И как тут не вспомнить наивную и романтическую песню, которую знали и пели в подвалах под расстроенную семирублевую гитару многие подростки, выросшие в Советском Союзе.
"Голуби кружат над нашей зоной – в мире голубям преграды нет. Как бы мне хотелось вместе с голубями на родную землю улететь..."
А вот, представьте себе, мне вовсе не хотелось.
Надо предупредить заранее, что к криминальной компании я никогда не принадлежал, плохими делами не занимался, хотя и довелось мне однажды побывать в немецкой тюрьме, причем не за какие-то злодеяния, а просто за страсть к приключениям и, наверное, за любовь к жизни с ее непонятными, порой безумными, но, как потом выясняется, само собой разумеющимися поворотами судьбы.
История эта произошла со мной не то в сентябре, не то в октябре 1994 года. Чудесный парк городка Санкт Ингберт со своими милыми, желтыми от опавшей листвы аллеями наводил приятную, щемящую сердце грусть, а утки и пара лебедей, что жили на пруду, наверное, подались в теплые края, а может, были помещены администрацией парка в какие-нибудь специальные отапливаемые помещения. У немцев порядок во всем. Бывало, частенько мы с моим приятелем Юрой подолгу сидели на скамейке возле водоема, беседуя о жизни, о наших подругах-ирландках, и смотрели, как селезни сражались за уток. Кто посильней да понастырнее добивался своего, а побежденный соперник уплывал в поисках новых самок.
– Вот так и у нас, у людей, – убедительно говорил Юра.
Я, помню, начинал спорить, но теперь, спустя пару лет, я полностью с ним согласен.
Была теплая осень, и я только что вернулся из поездки на юг Франции, где был по приглашению моего знакомого, таксиста и гитариста-любителя, Ули Шнайдера. Мы с Ули совершили прекрасное трехнедельное турне на его старом зеленом микроавтобусе "фольксваген", которое мне очень запомнилось.
Наверное, надо рассказать об Ули и при каких обстоятельствах свела нас жизнь в последний год моего пребывания в Германии.
Тем, кому доводилось жить в Германии в послеперестроечные времена, где-то с 1990 года и позже, наверняка знакомо зловещее слово «азюль» и производное от него, почти ругательное слово «азюлянт» А тем, кому не знакомо, могу объяснить. Убежище. Когда завершилась коммунистическая эпоха и рухнула Берлинская стена, десятки и сотни тысяч людей устремились на поиски неизвестно чего в далекие и прежде запретные края – то есть на запад. Валили целыми таборами цыгане из Румынии, албанцы из Косово, албанцы из Албании, албанцы еще черт-те знает откуда. Короче, все представители стран Восточной Европы, которых Ади Гитлер когда-то пытался поработить и уничтожить. Ну, конечно же и наши русские тоже зачастили.
Кого там только не было среди этой пестрой русскоязычной толпы: всевозможное жулье – от мелких полукриминальных типчиков (самая отпетая и неприятная разновидность) до настоящих уголовников, приехавших на "гастроли", просто искатели приключений, бывшие зубные врачи, солдаты и прапорщики, бежавшие из тогда еще Советской армии, художники, музыканты, хипари. И обычные люди, по самым разным причинам оказавшиеся на сверкающей огоньками чужбине.
Все бы хорошо, но как жить, чем заниматься? По какой-то конвенции те, кто якобы подвергался преследованиям на родине, имели право подать заявку на предоставление политического убежища в Германии.Тем людям, чьи дела были приняты на рассмотрение, немецкое правительство обеспечивало жильем в хайме (по-русски – в общаге), какой то пайкой и малой толикой заветных марок. Ну, а дальше – кто на что горазд. И первым делом, конечно, воровать, причем все подряд, что плохо лежит в магазинах и на улицах. Так что не зря, наверное, многие немцы пугали азюлянтами детей. А тех, кому убежище не предоставлялось, просто высылали из страны. К этой братии был причислен и я.
После первой депортации или высылки, назовите это как угодно, я спокойненько заплатил какую-то сумму в тур-контору и был провезен обратно без всякой визы, в обычном туристическом автобусе вместе с толпой пьяных людей, едущих покупать старые "фольксвагены", "опели" и "форды". Когда мы миновали польско-немецкую границу, я даже удивился, насколько все это оказалось просто.
На каком-то автобане автобус свернул на стоянку, и народ поплелся в придорожное заведение пить пиво с сосисками. Все были очень удивлены моему немецкому языку.
– Ну, ты, парень, даешь, – с ужасом и уважением сказал какой-то мужик.
Я ведь в автобусе свою историю никому не рассказывал – еду и еду себе, как все.
После короткого отдыха автобус двинулся дальше. За окном – пейзажи восточной Германии: холмы, леса, поля, придорожные заведения. И вдруг всё изменилось.
– В Баварию въезжаем! – с радостью в голосе объявил руководитель поездки.
Прошло еще пару часов, и уже где-то сильно за полночь автобус мягко вкатил на улицы Штутгарта. Мне не терпелось вырваться из автобуса. Наконец мы остановились возле центрального вокзала. Бывалые покупатели машин разбрелись в разные стороны, новички стояли разинув рты, а я, нацепив свой рюкзак и прихватив футляр с гитарой, решил поскорей отделаться от остальных. Но ко мне все-таки прилепилось несколько ребят, которые ехали в какие-то другие города. И тогда, и потом во все время моего нелегального пребывания в стране меня всегда настораживал вид полицейских в зеленой форме. Мне все казалось, что вот они подойдут и спросят аусвайс, а у меня его и нет. То есть был чистый паспорт, но без визы. Но я взял себя в руки и направился к кассам покупать билеты.
– До Санкт Ингберта, пожалуйста. В один конец.
Кассирша лениво выбила билет.
До поезда оставалось еще несколько часов. Ночью на улице было довольно прохладно. Я разместился на безлюдном перроне и скрутил самокрутку. "Господи, сколько всего было!" – думал я, глядя на усыпанное звездами небо.
Перед глазами вставали лица немецких друзей; маленький Дэвид, сын первой в моей жизни любовницы-немки, сама Астрид, веселые вечера во дворе дома ее родителей, где я прожил три года, моя работа, где меня любили и уважали, завистливые и злые русские, от которых я столько натерпелся, Вовка Малыгин по кличке Француз, бросивший французский легион и ставший христианином – мой ангел-хранитель, один из замечательных русских ребят, каких в России ещё полно.
"Все прошло, и ничего этого больше не будет. Теперь ты – нелегал". – вертелось у меня в голове.
Мои воспоминания неожиданно прервал человек, быстрыми шагами приближающийся ко мне. Сердце екнуло и мне стало страшно: на перроне я совсем один, а времени было часа три-четыре утра. Но это оказался железнодорожник, делающий обход поездов.
– Доброе утро, – приветливо сказал он.
– Доброе утро, – с облегчением ответил я, убедившись, что на человеке железнодорожная, а вовсе не полицейская форма, как мне почудилось вначале. Захотелось поскорее сесть в теплый поезд и уехать подальше из этого незнакомого города в землю Саарланд, где я жил перед высылкой. Наконец-то подали состав, и я разместился в вагоне для курящих. Скорее, скорее вези меня, поезд, в эту туманную неизвестность. Я хочу жить, хочу любить, все будет хорошо, только вези меня, поезд. Под убаюкивающий стук колес я заснул, улыбаясь солнцу, всходившему из-за леса.
Направлялся я к своему близкому другу, тоже азюлянту, Юре Пузанову в город Санкт Ингберт.
Последний раз мы виделись месяц назад в местечке под названием Лахвальд , на хуторе, где я жил,
Простились мы на перекрестке двух дорог: одна шла через поле в центр города Саарлуис, а другая – к маленькой таверне и моему домику. Юра выбил себе трансфер (то есть перевод на другое место жительства) и переезжал из общаги азюлянтов города Санкт Вендель в Санкт Ингберт, так как нашел там работу в ресторане, который содержал один тип из Туниса.
– Ну что, Юрка, давай, – сказал я.
Мы попрощались, пожав друг другу руки. Он пошел через поле к вокзалу, а я – к себе домой. На следующий день я как всегда отправился на работу. Я работал в фирме "Мetacon", которая занималась изготовлением и установкой красивых окон, дверей и зимних оранжерей из алюминия и стекла. Это было совсем недалеко от моего дома. В то утро я грузил в машину нашу продукцию и все необходимое для ее монтажа.
Господин Юнгман, один из хозяев фирмы, как обычно суетился в офисе, раздавая команды кому и куда сегодня ехать на монтаж. А я добросовестно, по-немецки, привязав ремнями рамы и стекла и проверив, на месте ли все шурупы и сварочные электроды, нужные нам для работы, с остальными ребятами дожидался во дворе наших бригадиров. Тем временем мой старший, Андреас, получал инструкции от Юнгмана и Дорис Цимер. Обычный день, казалось бы, как вдруг что-то защемило в сердце при виде полицейской машины, подъехавшей к нашей конторе. На переднем сиденье я увидел мою домашнюю хозяйку Фрау Валеш. Тут я все понял: это за мной. Ноги стали ватными и горло свело от обиды и жалости к самому себе. Двое полицейских вышли из "опеля", а Фрау Валеш всхлипывая твердила: "Энди, Энди!". Все работники фирмы выбежали на улицу.
– Кто здесь Андрей Хотов? – резко спросил полицай.
– Согласно распоряжению от такого-то числа, срок вашего контракта на азюль истек, и по решению суда вы высылаетесь из республики Германия в течение восьми часов. Приговор обжалованию не подлежит!
Мне начали заламывать руки, чтобы надеть наручники. Все немцы стояли в шоке.
Андреас, мой бригадир, процедил сквозь зубы:
– Вот уроды! Тех, кто работает честно, высылают, а тех, кто сидит на шее у государства, оставляют да еще и деньги им платят!
Андреас Фольрад был не подарок и ругались мы с ним очень часто, так что подобного я от него не ожидал.
"Прощайте все, прощайте добрый герр Юнгман, прощайте Дорис Цимер, прощай Ян, прощайте все хорошие и добрые немцы, больше я вас не увижу!"– тоскливо вертелось у меня в голове.
Я покорно влез на заднее сиденье автомобиля. Ехать до дома было недалеко. Сняв наручники, полицаи провели меня в мою комнату. Я ходил по спальне, как в тумане, а они не сводили с меня глаз. Упаковав свои пожитки, я крепко обнял трясущуюся от слез Фрау Валеш и сам чуть не заплакал. Она все приговаривала: "Ruhe, ruhe, тише, тише..." Полицейские, глядя на эту сцену, конечно же смутились, но виду не подали. Они, наверное, боялись, что я в окно хочу сигануть, и нервно переглядывались друг с другом. Прощание закончилось и я, покорившись судьбе, пошел через калитку к машине. Лахвальд провожал меня тихим шелестом молодой майской листвы. Из трактира напротив выбежала толстая австрийка и хозяйка гостиницы Мэги и помахала мне рукой. Машина плавно тронулась и покатила по ровной, как зеркало, дороге.
Сам город Саарлуис мне не нравился. В нем жили какие-то странные и подозрительные люди. Хотя он и находился в десяти минутах езды от границы с Францией, это была настоящая дыра с одной центральной улицей и парой огромных супермаркетов. Я там вечно попадал в какие-то неприятные истории. У меня было в городке несколько хороших друзей, но я все равно не любил его. Спустя много лет, уже в Америке, я познакомился с одним старичком по имени Лу, который ходит в бар, где я часто провожу время. К моему удивлению, однажды Лу рассказал, что под конец войны его ранили именно в Саарлуисе, когда войска союзников брали этот город.
Фараоны доставили меня в главную ментовку. Они, должно быть, очень гордились тем, что выполнили свой долг и помогли очистить немецкую землю от еще одного нежелательного элемента. Главный покосился на мой футляр с гитарой.
– Что, музыкант, доигрался, – раздался дурацкий смех.– Вот будешь теперь с Отто до самого Франкфурта дуэты играть, он у нас тоже музыкант!
Мне хотелось огрызнуться и сказать какую-нибудь гадость, но вдруг мой взгляд застыл на доске с фотографиями разыскиваемых преступников. Там красовался в профиль и анфас дезертир Акишин, известный среди всех русских под кличкой Солдат, и, очевидно, находящий в бегах за какую-то очередную проделку. Он дезертировал еще из ограниченного контингента советских войск в Восточной Германии.
– Ну вот, Солдат снова чего-то натворил – подумал я, и мне стало ужасно весело, глядя на хитрую, но добрую, чисто русскую физиономию Солдата Акишина.
Мне захотелось немного подразнить немцев. Я указал пальцем на доску и, давясь от смеха, сказал:
– А я знаю этого человека.
Внимание полицейских сразу перешло ко мне, и они перестали болтать. Старший полицейский привстал со стула.
– Ты знаешь, где он находится? – спросил он, сделав серьезное и суровое лицо, отчего мне стало еще смешнее.
– Да нет, не знаю, просто старый знакомый, – улыбаясь ответил я.
Пока я сидел в ментовке, по городу собирали других азюлянтов, чтобы отправить нас во Франкфурт всех вместе. Наверное, в тот день у них была плановая зачистка города. Наконец во двор выкатили микроавтобус без опознавательных знаков и с решетками на окнах. Меня передали тому самому Отто-музыканту, одетому в штатское и еще одному, тоже в штатском. Но из-под свитеров у обоих торчали черные рукоятки пистолетов. Погрузив свою поклажу, я разместился в клетке на колесах. Открылись тяжелые автоматические ворота полицейского участка и, петляя по проулкам, клетка поехала к автобану. По дороге в аэропорт Отто и его напарник подобрали еще парочку моих коллег по несчастью: какого-то араба из Африки и югослава. Попутчики с унылыми лицами рассказывали свои истории. Где-то по дороге возле города Карлсруэ мы попали в пробку. Охрана занервничала. В колонне стояли американские Джи Айс на военных джипах.
Кто-то из вояк посмотрел в мою сторону, и наши взгляды встретились. Я через решетку помахал ему рукой и показал знак из двух пальцев, peace, мол, чувак. Тот лениво поднял руку и тут же ее опустил. Наш автобус поехал дальше.
Вот и Франкфурт. Клетка на колесах подкатила к специальному входу в аэропорт. Охрана откуда-то раздобыла тележку для багажа. Африканца, араба и югослава увели другие полицаи. Я погрузил свое добро на тележку, и тут началось представление. Отто откуда-то из-под полы пиджака ловким движением вытащил пару наручников. Одними он приковал мою левую руку к железной коляске, а вторыми сковал мою правую руку и свою левую. Я был шокирован до крайности. В таком виде он провел меня через весь аэропорт. Вокруг толпились тысячи людей, слышалась речь на многих языках. Группа недоумевающих американцев с ужасом смотрела на меня и на моего охранника. Такого стыда я никогда в жизни не испытывал и, дай бог, больше не испытаю. Мы прошли через какие то коридоры со множеством автоматических дверей. Со стороны, наверное, казалось, что ведут опасного террориста.
Наконец мы пришли в какой то подвал, битком набитый азюлянтами и полицейскими. Отто передал меня другим молодчикам, уже в полицейской форме. Я попытался было возмущаться, мол, подавайте мне представителя ООН, мол, моя высылка незаконна, но ко мне тут же подлетел какой-то мент с красными от злобы глазами:
– А вот мы сейчас тебя дубинками отхерачим, и будет тебе ООН!
Я опешил от подобной грубости. Так в Германии со мной разговаривали в первый раз.
Это была комната обыска.
– Везешь взрывчатку, оружие, наркотики, деньги? – спросил молодой полицай, покуривая сигарету. – Так, открывай, доставай всё.
Я открыл свой чемодан с одеждой, и какой то парень в резиновых, как у врача, перчатках начал прощупывать мои шмотки. Он вытащил из кармана чемодана икону Николая Угодника, что отец привез мне в подарок от моей матери из Риги.
– Где взял? – грубо спросил тот, что был в перчатках.
Задыхаясь от обиды, я ответил:
– Это подарок моей матери!
Икона была самая обыкновенная, но ищеек, должно быть, смутила оправа сделанная под золото, так что икона и впрямь могла сойти за старинную. А красная цена ей была рубля два. Старший позвонил, куда-то по телефону, повертел икону в руках и сказал, что никакой ценности она не представляет. Обыскав чемодан, тот, что в перчатках, взялся за гитару. Сперва он осмотрел футляр, а затем начал фонариком светить в деку и простукивать стенки. Бомбу искал, наверное.
– Так, пакуй все быстро! – приказал старший по званию, нервно закуривая другую сигарету.
Я кое-как затолкал свои пожитки обратно в чемодан.
– Теперь вон в ту дверь, – сказал старший.
В маленькой комнатке ничего не было, кроме одного стула. Следом за мной туда вошел тот, что в перчатках.
– Раздевайся! – коротко приказал он.
Сразу вспомнились фильмы о войне и концлагерях. Я разделся до трусов. Он начал прощупывать мою одежду.
– Ты чего, не понял! Все снимай! – заорал он.
Я снял трусы, и он подошел ко мне сзади.
– Нагнись! – гавкнул полицай.
Я нагнулся.
– Разведи ягодицы руками! – приказал он.
Я сделал, как мне было сказано, и он посветил фонариком в мой анус. Наверно, он и там искал взрывчатку, оружие, наркотики и деньги.
– Одевайся, – устало рявкнул немец.
От унижения и обиды меня всего трясло.
После обыска старший позвонил, куда-то по рации, на меня опять надели наручники и передали другим полицейским.
Эти ребята были полной противоположностью тем, которые меня обыскивали. Среди них была женщина, молодая и очень симпатичная блондинка. Меня опять посадили в машину, багаж сдали, оставив мне только табак и гитару, и повезли по коридорам аэропорта к самолету. По дороге я разболтался с полицейскими. Они удивлялись моему знанию немецкого, смеялись, шутили, и я даже успел наговорить кучу комплиментов девушке-полицейской. Водитель остановил автомобиль прямо у самолета, который был еще пуст. Вокруг него суетились механики, и грузчики укладывали багаж. Вскоре прибыл экипаж с пилотами и длинноногими стюардессами. Полицейские отвели пилота в сторону и передали ему мой паспорт.
– Ну, пошли, приятель, – сказал хороший полицейский.
Я на прощанье отпустил ещё какой-то комплимент хорошенькой полицайше, а тем временем к самолету уже подкатили трап.
Меня завели в салон "боинга", усадили где-то в хвосте и сняли наручники.
– Паспорт тебе отдаст пилот, когда прилетишь в Ригу, – сказал хороший полицейский.
И я остался в самолете наедине с длинноногими стюардессами. Но полицейские пока не уезжали и стояли внизу возле машины.
До вылета оставалось совсем не много времени, и мне стало грустно. Солнце ярко светило через окно самолета, разбрасывая веселые лучи по салону.
В газетах и по телевизору рассказывали про каких-то находчивых болгар и югославов, которые умудрялись сбегать из аэропорта прямо со взлетной полосы. Задумавшись об этом, я не заметил, как подъехал автобус с пассажирами на Ригу. Потихоньку самолет стал наполняться русскими, немцами, латышами. Они с удивлением смотрели на меня: кто, мол, такой.
Когда все расселись по местам, рядом со мной оказались двое говорящих по-русски. Я краем уха слушал их разговор. Выглядели они так: тот, что постарше, был в дорогом бизнес-костюме и с дорогими часами, а тот, что помоложе, был одет гораздо проще – как позже выяснилось, он был телохранителем первого, очень похожего лицом не то на Бориса Березовского, не то на актера Этуша, игравшего товарища Саахова в «Кавказской пленнице» и Карабаса-Барабаса в фильме про Буратино.
Я пустым взглядом смотрел в окошко. Когда отъехал трап и закрылись двери, полицейские помахали мне рукой. Я улыбнулся, помахал им в ответ и они укатили прочь. Самолет вырулил на взлетную полосу, пару минут разогревал моторы, разогнался и взмыл вверх. Вдруг, непонятно почему, мне захотелось плакать, из глаз выкатилось несколько слезинок. Наверно, я все-таки я очень любил Германию и тех хороших и интересных людей, которых повстречал там за три года. Чтобы никто не заметил моих слез, я прижался лбом к нагретому солнцем окну. Самолет набирал высоту, оставляя позади Франкфурт с его парой небоскребов, рекой Майн и счастливыми беспечными немцами.
Обнаженные сучки принимают участие в различных конкурсах | порно и секс фото публичного секса
Потаскушка в трусиках светит попкой возле машины | порно и секс фото с молоденькими
Большие красивые женские попы (67 фото)