Точка выбора

Где-то в октябре или ноябре прошлого года на своем семинаре я сказал слушателям, что примерно к началу мая 2022 года режим подойдет к точке выбора.

Этот вывод был сделан на основании существенного сокращения периодов административной мобилизации (как по продолжительности, так и по амплитуде), которая выражалась в так называемых «волнах» коронавируса. То, что «пандемия» была абсолютно искусственным конструктом, наверное, нет смысла в очередной раз обосновывать. Имея в руках столь действенный инструмент, как статистику заболеваемости, вычисляемую по результатам тестирования (а как было установлено опытным путем, даже банан способен дать положительный результат тестирования на коронавирусную инфекцию «нового типа»), рисовать можно было совершенно любую статистику, тем более, что за все прошедшие два года эпидемические пороги по заболеваемости ОРВИ практически нигде не превышались до состояния, которое можно назвать «эпидемией». Конечно, если считать эти пороги по нормальным методическим рекомендациям, а не по постановлениям разнообразных Рос-чего-то там-«надзоров».

В общем, уже осенью прошлого года было ясно, что административные возможности в рамках действующей модели управления очень быстро сходятся в некую точку сингулярности, когда периоды мобилизации усилий и периоды релаксации между ними будут близки к нулю.

Выбор, который предстояло сделать режиму, был очевиден — смена модели управления. И, как всегда, два варианта развития событий: ужесточение режима и террора (причем совершенно неважно, через внутренний террор или внешнюю агрессию — сущностно это один и тот же сюжет) или осознанный выход из системы «новой нормальности», что вообще-то говоря, означало глубокую трансформацию режима вплоть до смены ведущих персонажей, включая и высшее руководство. Произойдет ли этот выход стихийно через любой вариант верхушечного переворота или с попыткой оформить его проектным образом через ускоренный пресловутый «трансферт» - неважно. Главное здесь — принципиальный выбор.

Он был сделан 24 февраля, то есть я ошибся на два месяца. Не конец апреля-начало мая, а конец февраля. Выбор был сделан в пользу первого сценария, и теперь возвращения обратно к точке выбора и попытка выскочить из швабовской «новой нормальности» волевым проектным решением уже невозможна. Нужно отдавать себе отчёт в том, что военное положение, военный конфликт — это лишь один из этапов строительства этой самой «нормальности», и уже поэтому российское руководство скрупулёзно отрабатывает свою роль в общем процессе. То, что его, руководство, могут списать и выбросить в мусорку в ходе реализации процесса, до него не довели, а мозгов понять, чем может для него всё это закончиться, там отродясь не было.

Так как мы находимся в состоянии катастрофы, то она протекает как хаотический процесс между возникающими короткими периодами относительной стабильности-равновесия, в течение которых возникает новая точка выбора. В отличие от стационарных состояний системы, где выбор может быть сделан между большим, чем два, количеством вариантов, у катастрофы нет такой шикарной возможности. Она всегда подходит к точке бифуркации — то есть, жесткому выбору между двумя и только двумя вариантами. Это сужает пространство решений в такие периоды и ведет к накоплению ошибок. Что опять-таки, формирует для катастрофы крайне детерминированный ход ее течения: если число допущенных ошибок превысит возможности системы проходить катастрофу в виде единого объекта, она рано или поздно (и чем больше ошибок, тем раньше) распадется на составляющие, которые все равно будут проходить катастрофу, но уже самостоятельно и отдельно друг от друга. Примерно по такой схеме и распался Советский Союз, хотя примитивные объяснения про врагов-предателей и козни супостатов выглядят более простыми, а потому и соблазнительными.

Я понимаю, что это довольно сложное пояснение, но уверяю — сам процесс выглядит еще сложнее. К сожалению, здесь ничего простого быть не может.

Что всё это значит в переводе на понятный язык? Сделав выбор в пользу внешней экспансии, режим попытался провести дополнительную мобилизацию своей управленческой машины с задачей выйти из той сингулярности, в которую административный аппарат попал в ходе попыток решения задач «пандемии». Мобилизация — процесс одноканальный. Его развернуть обратно невозможно, и его придется проходить до конца. Концом может быть либо выполненная задача (в данном случае явное и очевидное поражение Украины — не фейковая «перемога» в телевизоре, а реальное, которое будет вынужденно признано всеми участниками событий), либо поражение режима с его крахом. Это, кстати, не означает, что даже поражение приведет к свержению Путина — но его режим рухнет. Царский режим после поражения в русско-японской тоже рухнул, хотя поначалу этого никто не заметил. Но Николай Второй был вынужден институционализировать переход к конституционной монархии, который очень скоро привел к буржуазной революции и его свержению. По факту режим и Николай все равно пали, просто чуть менее быстро и по более сложной траектории.

Что будет в нашем случае в ситуации, если реального разгрома Украины не состоится — неизвестно, но конечный итог сомнений не вызывает.

Вернемся к практическому вопросу. Спецоперация встала. Собственно, 24 августа об этом почти прямо сказал даже Шойгу: «...Замедление темпов наступления на Украине – сознательное решение, обусловленное стремлением минимизировать жертвы среди гражданских, спецоперация идет по плану...» Ключевое слово здесь - «замедление», всё остальное — чтобы затушевать его, утопить в других словах, сделать незаметным и неакцентированным.

Реальная причина, конечно, в другом. Российская армия не сумела преодолеть первую критическую точку наступательной операции. Смысл этой точки известен: когда наступающий «взламывает» оборону противника, он лишает эту оборону устойчивости, после чего она, как система, перестаёт существовать и разваливается. Наступающая сторона прикладывает максимальные усилия, чтобы достичь этой точки и преодолеть ее — тогда дальнейшее наступление ведется буквально в «пустом пространстве», ограниченном лишь ресурсными возможностями самой наступающей стороны. Когда они исчерпываются, наступает вторая критическая точка, после которой умный командир отдает приказ остановить наступление.

Проблема в том, что российская армия не смогла разрушить оборону ВСУ, вывести ее из стационарного состояния. При этом ресурс самой российской армии подошел к концу. Маркером такого состояния как раз и является остановка наступления или, как витиевато сообщил Шойгу - «замедление». Расскажите уже кто-нибудь выдающемуся полководцу, что «замедление наступления», тем более плановое — это лютый оксюморон. За такое должны выгонять даже не из академии Генштаба, а сразу с первого курса военного училища. Впрочем, полководцу это не грозит — к счастью, в военных училищах он не обучался.

Раз так, то именно сейчас вот-вот возникает новая бифуркация. Либо спецоперацию нужно останавливать и фиксировать хоть на каких-то результатах, либо снова в который раз существенно менять структуру административной системы и проводить новую мобилизацию ресурса, который иссяк. В рамках нынешней структуры управления всё это уже не работает.

Беда в том, что так как ресурса нет, мобилизация системы может проходить по сюжету шагреневой кожи: чтобы что-то добавить, нужно откуда-то это отрезать. Проще говоря — если исходная предпосылка «Спецоперация до победного конца» остается в неприкосновенности, если никаких шансов на договоренности и фиксирование результатов нет (а их нет), то чтобы заново запустить наступление, нужно существенно снизить возможности управления внутри страны. И перераспределить управленческий ресурс в сторону фронта, чтобы снова там его сжечь.

Правда, здесь возникает еще одна закономерность, которая называется «постоянной Фейгенбаума». Кратко её суть в том, что при переходе к детерминированному хаосу каскад бифуркаций претерпевает изменения: периоды между ними стремительно сокращаются. Для социальных систем у этой постоянной нет прямой аналогии, но сам процесс «сжатия» бифуркаций сомнения не вызывает. Если первый период спецоперации занял примерно полгода, после чего она прочно встала, то после мобилизации и возобновления наступательных действий этот период сократится — примерно до полутора-двух месяцев. После чего возможности снова сожмутся в точку, как это произошло весной этого года. Наступит новая сингулярность, преодолеть которую система снова будет должна через кардинальную смену собственной модели (и структуры)

Я очень надеюсь, что описываю происходящее относительно понятными словами, так как на самом деле это всё крайне сложный процесс, совершенно нелинейный, и его описание в сколь-либо понятных терминах занятие непростое. И описание, и понимание.

Вывод из сказанного: если в ближайший примерно месяц не будет достигнуто никакого перемирия (а скорее всего, этого не произойдет), режим будет вынужден существенным образом упростить административную систему внутри страны, чтобы мобилизовать ее усилия для возобновления наступательных действий на Украине. Упростить админсистему внутри страны можно — но для простого, и я бы сказал, примитивного управления придется вводить внутренний террор более высокого уровня, чем сейчас. Другого способа управлять внутри страны у режима не остаётся.

Здесь и кроется ключевая проблема: террор — простое решение, но чудовищно затратное по ресурсам, причем его цена растет со временем. Поэтому пространство для манёвра у режима существенным образом сокращается даже по сравнению с нынешним куцым пятачком. И на всё про всё — от силы пару-тройку месяцев. Месяц на рефлексию, пару месяцев на реализацию, после чего наступит новая бифуркация и новая необходимость сверхусилий по новому выбору.

Строго говоря, у нас есть время примерно до начала зимы, когда в рамках существующего режима уже не останется никаких возможностей (ни ресурсных, ни структурных) для продолжения текущей политики. И тогда наступит точка, когда придется принимать решение стратегического уровня — о смене политики. Что опять же ставит вопрос о существовании режима в его сегодняшнем виде. И я снова возвращаюсь к тому, что написано выше: система, попадая в такое положение, объективно тяготеет к распаду и прохождению катастрофы уже не как единое целое, а частями. И если начать распадаться сложно, то остановить уже запущенный процесс гораздо сложнее.

Как именно будет выглядеть такой распад, сказать трудно, это может быть институционализированный распад страны, как было с СССР, это может иметь вид феодальной распри-файды типа войны Алой и Белой роз в рамках формально единого государства («Игра престолов» в качестве визуализированного представления подобной файды в помощь). Вариантов много, но суть одна.

Не стоит относиться к написанному как к прогнозу. Это лишь модель. Она может (и скорее всего, будет) корректироваться, так как социальная система нелинейна, она не существует в рамках только объективных закономерностей, всегда есть место флуктуациям, вызываемых иррациональными факторами — социальной психологией, банальными ошибками или наоборот — удачными (что редкость, но бывает) ситуативными решениями. Однако как показывает практика, стихийные события все равно имеют в своей основе довольно выраженные закономерности, которые в нашем случае присутствуют чуть ли не в эталонном виде.