Титьки пожилой Клавдии

👉🏻👉🏻👉🏻 ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ ДОСТУПНА ЗДЕСЬ ЖМИТЕ 👈🏻👈🏻👈🏻

Титьки пожилой Клавдии
ДВА РАССКАЗА С ПРЕДИСЛОВИЕМ И ПОСЛЕСЛОВИЕМ
АВТОРА.
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА. Предлагаемые ниже два рассказа не являются
продолжением один другого, да и по смысловому значению они значительно
разнятся. Тем не менее, автор считает возможным объединить их в общий цикл
историй о любви, ибо оба рассказа - о фактически очень одиноких, хотя и
замужних женщинах. Классическая фраза о том, что женщина становится жестокой
от
отсутствия любви, имеет смысл, если есть объяснение тому, что именно
понимает
женщина под словом "любовь", и сколько собственной души она вкладывает в
это понятие. Ибо любовь - это свойство души вовсе не отдельно взятой
личности,
а совокупное стремление двух индивидуумов непременно разного пола находить
эстетическое, плотское и духовное удовлетворение и даже наслаждение от
самого
факта нахождения рядом с определенным человеком.
И очень жаль, что столь сильно разрекламированная средневековыми
блудильщиками-трубадурами и менестрелями-альбигойцами женская особая
чувственность не имеет под собой реальной основы, но используется хитроумной
половиной человечества для сокрытия своих истинных намерений для совершении
поступков, которые вредят, в первую очередь, самой любви Д о начала Крестовых походов слово
"любовь"
во всех европейских языках несло вполне определенное значение - потребность
человека в продолжение рода. По завершении полуторастолетнего заточения
высокопоставленных дам в каменных замках слово это
приобрело
значение нынешнее - психологический феномен, коему придумано множество
взаимоисключающих объяснений, а также предмет опять-таки изучения оного
явления
литераторами. При этом, произведений, касающихся семьи, ка
результата любовного влечения между людьми двух различных полов, в мировой
литературе практически не оказалось: "Анна Каренина", "Крейцерова
соната",
"Живой труп" Льва Толстого, "Клубок змей" СССС, пара новелл
Сэлинджэра
и несколько повестей и пьес Стринберга - вот, пожалуй, и весь список
произведений европейскоязычной литературы, в которых авторы попытались
осознать
феномен семьи и характера чувств, сопутствующих процессу супружества.
Макулатура так называемых любовных романов, а также всегда популярные, но
мелкотемные произведения типа "Декамерона" Д. Боккаччо и "Золотого
осла"
Апулея - не в счет.
Романтики конца восемнадцатого века потрясли основы
человеческого общежития вовсе не заявлениями в стиле немецкой группы "Буря
и
Натиск" и гильотинами Робеспьера, а тем, что нарушили естественный ход
событий в святая святых всякого человеческого общества - семье, предоставили
людям всех сословий и уровня умственного развития самим решать: продолжать
ли
жизнь двух супругов в браке или прекращать оный. При этом , Великая
французская революция выдвинула изначальный тезис о том, что мнение детей в
расчет не берется - и это преступное в сути своей положение закрепилось во
всех
юридических документах последующих поколений и наций. Катализатором
разрушительного процесса следует признать Кодекс Наполеона, впервые в
истории
человечества объявивший торговлю женским телом в розницу занятием почтенным,
если из доходов от проституции и сопутствующей ей деятельности толика
отдается
государству.
С 1789 года естественная система сцепления индивидуумов в нации и
государства стала разрушаться с большей силой и с большей скоростью, чем
ранее
вынудяли это делать войны и переделы карты мира сильными мира сего. То
таинство
брака, что раньше было освящено Богом и потому организовывало семью в
первичную
ячейку общества, стало повсеместно в христианском мире признаваться тормозом
прогресса. Понятия "любовь" и "семья" стали ассоциироваться в
сознании
людей христианских культур лишь с приобретением индивидуумами все большего
количества развлечений, удовольствий, материальных ценностей и сокращением
ответственности человека перед национальным сообществом в частности и перед
человечеством в целом. По сути, христианские нации Европы уже к началу В торой мировой войны не являлись нациями в том понятии,
в
котором они формировались в течение предыдущих столетий и тысячелетий. С
окончанием оной в 1919 году распавшаяся Европа превратилась во множество
совокупностей говорящих на полусотне языков людей, почитающих друг друга
врагами на основании лишь административного деления суши и прилегающих к ней
водных просторов. Вторая мировая война, развязанная сторонниками сохранения
генофонда германоязычных наций, закончилась торжеством идеи космополитизма и
законодательным закреплением в большинстве христианских стран сначала
межконфенциальных браков, как следствие, межэтнических, межрассовых браков,
а
затем и гомосексуальных. Все это в совокупности фактически ликвидировало
понятие нации в самосознании европеидов. Таким образом, к началу 21 века
возникла ситуация в христианском мире, которая получила название
глобализации,
то есть теоретическое оформление идеи политических элит различных стран
разрешить внутренние проблемы подвластных им обществ за счет уничтожения
остатков национальных единств Европы в виде рудиментов национальных культур
и
катастрофически оскудевающих языков. При этом так называемой Единой Европой
не
учитывается, что подобный процесс разрушительно действует, в первую очередь,
на
институт семьи. А это, в свою очередь, неизбежно ведет к сокращению
рождаемости
христианских наций и к вымиранию целых этносов. Демографические катастрофы
России, Германии и других стран - тому доказательство.
Исходя из вышеизложенного, следует признать, что единственной в
настоящее время имеющейся у человечества силой, которая может способствовать
сохранению этносов, в том числе и русского, является отказавшаяся от
агрессивной эмансипации женщина. Именно женщина должна
отказаться от так называемых демократических прав и от большинства свобод,
данных ей всей чехардой свершившихся в России революций и пропагандой
псевдоучений о равноправии полов, именно женщина обязана заняться
восстановлением института семьи, передав мужчинам их обязанности, которые
так
называемый сильный пол в течение последних двух веков исподволь переложил на
эмансипированные плечи своих подруг, для которых понятия "любовь"
и "семья"
давно превратились в коммерческие категории ..
В настоящих рассказах дети главных героев остаются вне сюжетов.
Потому
что трагедия детских душ - это совсем иная тема, более глубокая и более
значимая. Здесь мы поговорим о женщинах, любимых
мужчинами, и
о любви, которая рождается в душах наших помимо нас, живет сама по себе, не
подчиняясь никаким человеческим промыслам и законам, о любви, которую сами
носители ее (обоих полов) предают и продают, не замечают и не берегут,
топчут и
корежат, а если вдруг и сберегут, то едва ли не случайно, самим себе
на
удивление и на... страх.
Продолжение авторского комментария следует...
В старом, с местами осыпавшейся до глиняных пятен штукатуркой и с
просевшей на углу черепичной крышей доме саманной кладки, доставшемся Лёхе
Пугину по смерти родителей, все, казалось, стояло и лежало не так, как
должно
располагаться домашним вещам. Кухонный стол громоздился посреди передней
комнаты-горницы, весь заставленный стары ми кастрюлями, закопченными, немытыми казанами,
прогоревшими чайниками, бумажными и целлофановыми наполовину опустошенными
пакетами невесть с чем, но явно несъедобным. Ибо даже тараканов не было в
этом
доме. Купленный матерью Лехи сразу после войны у хромого фронтовика буфет
ютился у входной двери в заднюю комнату-спальню, покрытый толстым слоем
пыли,
словно весь век его не открывали. Маленький холодильник "Морозко" и
вовсе
забрался на подоконник, закрыв собой и без того узкое, грязное окно. И лишь
стоящая в спальне необъятных размеров, сбитая из досок-тридцаток кривоногая
кровать, распластавшись чуть ли не в половину горницы, казалась здесь
уместной
и, когда хозяин был дома, пустовала редко. Прохожий, идущий мимо Пугинского
дома, мог каждый полдень слышать богатырский храп, перемежающийся свистящими
переливами, громким бульканьем и могучими всхлипываниями. Местные сплетницы,
циничные, как и городские их товарки, дежурно острили, что родители Лёхи
умерли
именно от этого бесконечного и нескончаемо однообразного
шума.
- Спит, ирод, когда весь мир на ногах, - ворчали
успеновские сплетницы. - Воистину, позднее дите - и не человек вовсе.
При этом , те же самые бабы порой сверяли по
храпу Лёхи свои часы, ибо знали, что рабочий день у него, как и у прочих
скотников, начинающих смену в пять утра, имеет в середине дня два разрыва на
обеды, а потому Лёхе по закону разрешено отдыхать дома, а к вечеру следует
опять идти на расположенную в предгорьях ферму и вкалывать там до темноты.
Также знали, что на работу Леха никогда не опаздывает, живет, как шагает:
туда-сюда, туда-сюда, на ферму-домой , на
ферму-домой.
К себе никого не приглашает, сам в гости не ходит, дружбы ни с парнями не
водит, ни за одной девкой не ухаживает. Даже в клуб
перестал заглядывать, хотя когда-то кино любил. Да и книги раньше брал в
библиотеке. Но потом, то ли перечитал все ему интересное, то ли пересмотрел
все
стоящее его внимания, но даже на ферму и назад стал ходить не через центр
мимо
правления и клуба, как ходят все добрые люди, а вдоль окраинных заборов, по
вьющейся по каменистой степи тропинке. Ну и махнули успеновцы на Леху Пугина
рукой: живет - и пусть себе живет, не велика цаца ,
своих забот полно.
Род
Пугиных шел не от первопоселенцев, прибывших сюда [1] вслед за армией генерала
Колпаковского [2] , идущего с войском вдоль
иноплеменных гор из Ташкента к Верному [3] , и не от тех
переселенцев,
ято прибыли сюда из-под Полтавы во времена убитого евреями
Столыпина [4] . Пугины, хоть и прожили
в
Успеновке более столетия, но почитались в селе чужаками, пришлыми, ибо
основоположник рода их дед Иван Пугин, Царствие ему Небесное ,
явился сюда нежданно-негаданно, свалился, словно снег на голову, ровно через
две недели после прибытия сюда первопереселенца Лодина с семьей. Беглым
солдатом был Иван Пугин, ушедшим из войска генерала Черняева [5] , занявшего Чимкент и
направившегося вслед за генералом Колпаковским на Аулие-Ату [6] воевать злодея
Худояр-хана [7] . Перевалил Иван вместе
со
своей ротой хребет Сырдарьинский Каратау, да и вернулся назад в Джувалинскую
долину. Спустя пять лет уездному начальнику донес получивший от Ивана Пугина
в
подарок коня пристав, что живет в Успеновке-де дурачок Иван-солдат
беспаспортный. Мол, с головой у Ивана не в порядке: то ли бревно упало, то
ли
со скалы сверзился. Речь людскую слышит, а не смысла их разумеет. Что добрые
люди дадут дураку, тем и сыт . Отмахнулся от дурака уездный начальник, велел паспорт Ивану Пугину
выдать,
от службы освободить. Так уже женившийся на вдове-первопоселенке, обросший
семьей, заживший крепко и в достатке, огромного роста бывший солдат Пугин
Иван
Петрович был признан державой русской дураком , к
дальнейшей службе не пригодным. По крайней мере, именно так гласит столетней
давности легенда.
По смерти Ивана
Петровича,
убитого молнией в восьмидесятидвухлетнем возрасте, дурачком в Успеновке стал
почитаться чахоточный Севка Мершиев, которого царь в армию не взял, но в
Сибирь
в кандалах за беззаконную связь с Вановской ссыльной училкой
отправил [8] . Следующие дурачки были
уже
при советской власти: Антон Липоев, так и не служивший ни красным, ни белым,
но
ставший первым председателем колхоза имени великого пролетарского писателя
Максима Горького. Убил его дурак Антон Сковорода,
ставший сам председателем того же совхоза, чтобы выстрелом в окно быть
убитым
дураком Фомкой Егоровым, которого новая власть судила строго и отослала век
доживать так далеко, что Фомка домой так и не вернулся. Дураком звался в
Успеновке до войны с Гитлером и Мефодий Михайлович Лодин, вернувшийся с
фронта
кавалером трех орденов Славы, но в звании солдатском, хотя люди говорили,
что
ордена его попочетнее Звезды Героя Советского Союза
будут. В войну и долго после нее дураком почитался
здесь Харитон Иванов, пьянь и бездельник, уехавший при Хрущеве на целину и ставший где-то под
Кустанаем председателем колхоза, Героем Социалистического труда. Место
сельского дурака после отъезда Харитона занял
двоюродный дядя Лёхи Пугина Ромка Зайцев, виновник пожара на колхозном
складе
запчастей, отсидевший свои пару лет в джамбулской колонии строгого режима
номер
два, а теперь живущий где-то в Новосибирске в странной должности доцента
какого-то института с непроизносимым названием. Словом, дураками
звались в Успеновке многие, ибо селу без своего дурака нельзя, а уж на кого
печать ту Бог положит, и не угадаешь. На проверку со стороны все успеновские
дураки оказывались и не дураками вовсе. Но это там - за
горами, а в Успеновке все одно дураки - до самой
смерти.
Лёха был истинным
утешением
местных кумушек, убежденных, что на этот раз они не ошиблись: в тридцать лет не женат, нелюдим и неряха . Чем не дурень ?
Так бы
и
прожил в звании этом Лёха до самой смерти своей, если бы не случилось деду
Прохору Пушкареву, старейшему жителю Успеновки, правнуку одного из
основателей
села, первым остановившего подводу посреди Джувалинской долины, зажатой
между
хребтами Каратау и Боролдайтау и сказавшего: "Ну, Слава Богу,
добрались!" -
однажды в час, положенный для Лёхиного храпа, обратить внимание на то, что
над
улицей
нависла тишина. Трещали цикады, чирикали купающиеся в уличной пыли воробьи,
пел
высоко в небе неумолчный жаворонок, глухо брехал на
сложенную возле сарая кучу кизяка [9] дворовый пес,
перекликались
бегающие по лужам, натекшим на дорогу из переполненного выше краев водой
арыка,
дети. А храпа слышно не было.
Сидевший на нижних
ступенях
крыльца веранды своей дед Пушкарев чувствовал беспокойство от этой необычной
тишины, раздумывал: проверить, что случилось с Лехой или подняться к себе в
дом
и послушать по радио новости? Глаза его подслеповато щурились, глядя на
залитую
солнцем улицу, чуткие уши различали в детском гомоне лишь беззаботную
веселость
и глупую радость:
- А я тебя вот так!..
Во здорово!.. Еще раз брызни!.. И на меня!.. И на
меня!..
Чужой человек, одетый в
нелепый для южно-казахстанского лета черный с ватными плечами пиджак, с
кожаной
папкой под мышкой и в отутюженных широких брюках - какой-то проверяющий,
наверное, ищущий правление колхоза, - решил по городской дури
своей сердитым окриком успокоить детей, и те с восторженным визгом бросились
врассыпную. С ними вместе вспорхнули и воробьи.
Вновь стало тихо на улице, только песня жаворонка в вышине,
недовольное
ворчание пса, переставшего лаять на кизяк, да треск цикад - вот и все звуки.
Чужой человек огляделся, не увидел, у кого спросить дорогу, одернул пиджак,
как
гимнастерку, поспешил вдоль плетней, стремясь держаться поближе к тени
растущих
вдоль заборов деревьев, подальше от пыльной, прокаленной солнцем
дороги.
Дед Пушкарев, ожидавший, что чужой человек с портфелем его заметит и
заведет умный разговор, надеялся ему рассказать о Лёхином храпе и попросить
городского начальника не погнушаться, зайти к дурачку в дом, посмотреть -
жив,
не болен ли? Хорошая тема для разговора. Ибо новый человек в селе - это
что-то
вроде праздника. Новый человек всегда обо всем больше телевизора знает. А
если
и сбрешет , то тоже не беда - по телевизору тоже
врут.
Давеча сообщили, к примеру, что соседний колхоз имени Ленина в прошлом году
завалил область картошкой. А про то, что ленинская картошка гнилая, белой
плесенью зараженная, не сказали. Умные люди за бульбой в Успеновку ездят: и
из
Джамбула, и из Чимкента.
Но
чужой человек оказался балбесом, на пушкаревскую веранду самую красивую в Успеновке, сбитую из
"вагонки"
и покрашенную в синий цвет с белыми узорами, даже не глянул, поплелся к
центру
села, то ли к сельсовету, то ли к правлению колхоза, то ли к клубу с
памятником
Ленину внутри цветочной клумбы - куда там ему надо? Дурак , стало быть. Чего с
таким разговоры вести?
Мысль о дураке
всполошила деда Пушкарева вновь.
- Случилось что ли что? -
спросил вслух сам у себя, ибо Прохор
Матвеевич Пушкарев был вдов, а сноха с сыном в поле работали, то по
хозяйству
колготились, то уезжали к собственным внукам, дедовым правнукам, то соседям
помогали, вот и оставался он дома один подолгу, привык говорить сам с собой.
-
Полдень, жара печет, а Лёхи не
слышно...
Скрежеща радикулитными
суставами, поднялся со ступеней, пошел к калитке, выбрасывая вперед свою
знаменитую на все село красного дерева клюку, подаренную ему сельсоветом к
семидесятилетию, словно ощупывая дорогу.
Идти деду пришлось по
бетонному мостику, переброшенному через основательно разлившийся арык с
несущимися по его стремнине былинками и рано опавшими серыми с черными
пятнами
тополевыми листьями. Вереница гусей, недоверчиво косящих черными пуговками
глаз
в его сторону, решила пересечь дорогу деду, дабы попасть в арык на другой
стороне улицы именно сейчас, ни раньше, ни позже. Пришлось старику
останавливаться, пропускать погагатывающий строй пернатых нахалов .
Застыл перед белым гусиным потоком и неторопливо едущий со стороны Бурного [10] грузовик. Молодой чернокудрый шофер, высунув из окна голову и руку в
клетчатой рубахе с рукавами, завернутыми по локоть, спросил дорогу на
Кантемировку [11] .
Пришлось деду показывать свободной от клюки рукой вправо, говорить, что едет
шофер правильно, объяснять, что других дорог здесь нет, есть лишь прямая
трасса
от Бурного на Кантемировку, но только ехать по ней надо осторожно, дальше
будет
много подъемов и спусков, а слева обрывы. Еще сообщил, что сворот на
Самсоновку шофер уже проехал. Гуси ушли. Шофер поблагодарил деда за
полученные
сведения, пожелал здоровья и укатил.
Все это изрядно
рассердило
старика, задохнувшегося на жаре, что напомнило ему и о возрасте преклонном и
о
том, что вот уже скоро десять лет, как он не выходит из дома в летний
полдень,
а тем более в период шильде - в самые жаркие сорок дней года. Но
возвращаться
не стал - люди из окон заметят, станут болтать: "Старик Пушкарев совсем
сдал.
Вышел на дорогу. Постоял, постоял, да назад домой пошел". На людской
роток,
как известно, не накинешь платок. Потому надо идти дальше - через улицу,
чрез
второй арык, к дому Пугиных.

Маленькая перекосившаяся калитка, врезанная в полусгнивший тополевый
столбик изрядно запушенного и разросшегося ветками ивового плетня, оказалась
на
запоре. Если можно назвать запором ржавый крючок, который отковал деду Лёшки
Пугина сам Прохор Матвеевич Пушкарев еще до войны. Запертая калитка еще
больше
рассердила старика, уставшего от жары и движений. Остановился, постоял в
раздумье, вглядываясь сквозь гущу переплетенных персиковых веток в сторону
того
места, которое было когда-то самым красивым в Успеновке садом, разглядел
поросший лебедой и прочей травяной дребеденью двор, высказался по
обыкновению
своему вслух:
- Худо с малым. В кои
века
запирать калитку стал?.. - ибо с давних прапрапрадедовских пор в
русско-казахской Успеновке повелось запертыми иметь только те калитки, во
дворах за которыми были собаки цепные. А у Лёхи, знал каждый в селе,
не
только собаки, кур давно не жило.

Тронул дед пальцем крючок
-
тот и упал, калитка сама поплыла в сторону и внутрь двора, словно приглашая
Прохора Матвеевича внутрь.
- Дед! - загремел голос
Лёхи
как-то сразу со всех сторон. - Калитку закрой!
Старик чертыхнулся, но
просьбу хозяина выполнил. На грубость внука покойного друга тоже не
обиделся.
Не город, в конце концов, где на каждом шагу говорят "Спасибо", да
"Пожалуйста",
а сами в то же время ищут момента, когда можно в брюхо ножом пырнуть .
Самого Прохора Матвеевича после войны в Джамбуле и пырнули .
Говорят, чеченцы это были - из высланных сюда Сталиным абреков. Может, и
так.
Не нашла их милиция. А Пушкарева кое-как подлечили в железнодорож
Секс с обнаженными зрелыми пышками (60 фото)
Женщина раздвигающие попку (76 фото)
Порно анал с блондинками (73 фото)