The state is not a stable eleemosynary institution
НеореакцияСамый главный вопрос относительно любого института звучит следующим образом: как действия этого института приносят пользу его владельцам? Каждый формальный институт, по определению, выполняет пожелания своих владельцев. Институты могут влиять на значительное число людей самыми различными способами: например, я рад тому, что на моей улице появился новый магазин натуральных продуктов. Однако я не являюсь формальным выгодополучателем этого института, потому что я ни единой его долей.
В нашем представлении благотворительный институт существует, чтобы приносить выгоду обществу. Обычно в каком-то смысле так оно и происходит. Однако формально всё совсем не так: выгодополучателями как прибыльных институтов, так и благотворительных являются их владельцы.
Благотворительные институты могут приносить выгоду своим владельцам либо напрямую, либо опосредованно. Прямой благотворительный институт влияет конкретным образом на жизни своих владельцев. Опосредованный благотворительный институт не влияет конкретным образом на жизни своих владельцев; вместо этого он влияет на какую-то часть мира некоторым приятным его владельцам образом.
Клуб игроков в бридж — это прямой благотворительный институт: он не приносит пользы никому, кроме предположительно управляющих им игроков в бридж. Убежище для подвергшихся насилию женщин — опосредованный благотворительный институт: доноры таких убежищ обычно не нуждаются в их услугах (впрочем, из этого правила наверняка есть и исключения).
Между прямыми и опосредованными случаями нельзя провести чёткой границы. Вспомните определение человеческого действия: его цель — изменить мир и привести его в более предпочтительное с точки зрения действующего состояние. Благотворительный институт — прямой ли, опосредованный ли — действует от имени своих владельцев, которые им управляют. Таким образом, как и всегда, управление и выгода сходятся.
Или, по крайней мере, должны сходиться. Но это происходит не всегда. У любого формального института, благотворительного или прибыльного, есть потенциал эволюционировать в институт неформальный, т.е., банду. Если институт вряд ли выродится подобным образом, мы можем назвать его стабильным; в противном случае мы назовём его нестабильным.
Как мне представляется, существует два различных способа убедиться в том, что благотворительный институт останется стабильным.
Первый: убедиться, что ему не принадлежит никакой капитал. Например, клубу игроков в бридж не принадлежит ничего, кроме нескольких колод игральных карт и газового баллончика, предназначенного для усмирения пыла любых пожилых леди в случае, если они вдруг переволновались и начали лупить друг друга детскими сосками. Поскольку капитал, по определению, приносит прибыль, и поскольку все банды прибыльны, благотворительный институт, которому не принадлежит никакой капитал, стабилен. Дедукция во всей своей красе, друзья.
Второй: убедиться, что вся его деятельность регулируется некоторой высшей властью. Очевидно, большая часть «некоммерческих» организаций подпадают под эту категорию. Регуляторы используют непреодолимую силу для предотвращения или сдерживания превращения благотворительного института в банду.
Регулировать опосредованные благотворительные институты довольно легко: достаточно обеспечить соблюдение норм договорного права, как и в ситуации с прибыльными институтами. Естественный конфликт здесь заключается в том, что владельцы убежища хотят приютить подвергшихся насилию женщин и помочь им обрести независимость, предоставляя им безопасную и поддерживающую среду, тогда как его управляющие хотят продать территорию убежища под роскошные многоквартирные дома и поля для игры в сквош, инвестировать доходы в хедж-фонд, которым управляют их родственники, и выселить женщин в кучу конур на парковке. Если законы соблюдаются, в этом конфликте побеждают владельцы — и точка.
Прямые благотворительные институты намного сложнее регулировать. Прямой благотворительный институт — это почти то же самое, что и прибыльный институт, если не считать того, что прибыльный институт приносит своим владельцам денежную выгоду. У прямого благотворительного института выгода, которую получают владельцы, нематериальна и неизмерима.
Регулировать прибыльные институты легко, потому что любое нарушение ими формальных правил, по сути, будет весьма заметно. Прибыльный институт — институт формальный, если он подчиняется своему алгоритму принятия решений и выплачивает дивиденды в соответствии с владением долями института. Поскольку дивиденды выплачиваются в деньгах, и деньги поддаются математике, это легко проверить.
Или, хотя бы, это проще, чем проблема регулирования прямых благотворительных институтов. С алгоритмом принятия решений ситуация идентичная. Но откуда нам знать, что институт на самом деле приносит выгоду владельцам в соответствии с их долями? Что если 60% владельцев организовались в банду и перенаправляют всю выгоду от существования института себе, кинув остальные 40%? У нас появляется множество возможностей для возникновения трения (https://t.me/nrx_rus/881 https://t.me/nrx_rus/925).
К сожалению, привести примеры того, насколько трудно управлять прямыми благотворительными институтами, непросто. Это объясняется тем, что крупные прямые благотворительные институты встречаются довольно редко. Ближайшим примером будут кооперативы, которые когда и работают — что явно происходит не всегда — обычно работают благодаря принятию стандартов и практик прибыльных институтов.
Если, конечно, мы не будем считать современное демократическое государство. Которое относится — или, как минимум, притворяется, что относится — к саморегулирующимся прямым благотворительным институтам.
С довольно необычным алгоритмом принятия решений. Который не напоминает ни один алгоритм решения, когда-либо использовавшийся хотя бы одним формальным институтом, прямым или опосредованным, благотворительным или прибыльным, в прошлом или настоящем. Но которому многие приписывают квази-магические качества истины, мудрости, праведности и т.д., и т.п. Что напоминает нам другие алгоритмы принятия решений, которые использовались в прошлом, и полная неформальность которых нам сейчас очевидна. Однако наш алгоритм явно куда более адаптивен, чем любой такой его предшественник.
Вам не кажется, что бритва Оккама пытается что-то вам сообщить?
Давайте посмотрим правде в глаза: последний сезон «Клана Сопрано» — отстой. Вернее, последние два. Даже так: последние три. Однако когда Кристофер объяснял своему спонсору в АА, что его высшей силой была клятва перед мафией, это компенсировало значительную часть недостатков остальных серий.
Предположим, что демократическое государство — не стабильный благотворительный институт. Следовательно, поскольку современные демократические государства родились не вчера, они вообще не благотворительные институты. Таким образом, они должны быть институтами неформальными.
«Неформальный» — эвфемизм для «преступный». Вы действительно считаете, что в государстве-криминальном институте каждый будет думать, что государство — криминальный институт? Как долго такое государство продержится? Просто из того, что государство — не стабильный благотворительный институт, не следует, что оно — не стабильный преступный институт.
Au contraire: в государстве-стабильном преступном институте все или почти все его подданные будут поклоняться ему. Они даже не будут считать его нейтральным с моральной точки зрения. Они будут считать, что оно добро, свято и праведно. Он будет их высшей силой, их клятвой перед мафией. Мы можем наблюдать это у всех великих метабанд: у нацистов, коммунистов, якобинцев и т.д., и т.п.
Конечно, государства нацистов, коммунистов и якобинцев были не просто преступными. Они были смертоносны. Разумеется, между этими тремя системами государственного управления и западными послевоенными демократиями есть существенные этические и организационные различия.
С другой стороны, есть также существенные различия и между убийцей и грабителем банков. Если мы признаём, что преступное государство необязательно должно быть смертоносным, мы должны ожидать, что над смертоносными государствами должен существовать второй уровень преступных государств: не смертоносных, но лишь злонамеренных, продажных или так или иначе грабительских.
Однако в устоявшемся нарративе этого уровня не существует: по крайней мере, он не существует в Первом мире. Вместо этого выясняется, что Вторая мировая и Холодная войны были борьбой государств смертоносных и тех, которые были добрыми, святыми и праведными. Конкретнее: когда мы смотрим на нацистов, коммунистов и универсалистов, мы видим либо двух убийц и просто уголовника, либо двух убийц и святого. Две метабанды и благотворительное общество — или три метабанды.
Хм.
На следующей неделе (напоминаю: посты на UR появляются каждое утро четверга — а также в любое другое время, если мне того хочется) мы рассмотрим поближе очень захватывающую тему коррупции.