The Direction Where the Sun Rises pt 1

마리🌙

Хосок

25 июля год 22

По дороге из больницы в студию я встретил Юнги. Я остановился, ведь я шёл в комнату для практик, даже не осознавая этого. Что я собирался там делать? Моей лодыжке становилось всё хуже. Доктор долго ругался на меня: «Вам не следует напрягать ногу». Но я не мог сидеть на одном месте, я же работаю в бургерной. И в студии многое требовало моего внимания. «Вам нужно быть особенно осторожным с вашей лодыжкой. У вас уже была раньше травма, и, если не быть с ней очень осторожным, то она может остаться повреждённой на всю вашу жизнь». Доктор повторял это снова и снова.

Передвигаясь с помощью костылей, я вышел на дорогу, которая вела к моему дому. Я ещё ни разу не возвращался домой так рано. И никогда не пропускал тренировки без уважительной на то причины. Я столкнулся с Юнги лицом к лицу. Он был пьян, его шатало из стороны в сторону, пока он переходил пешеходный переход. Он не узнал меня и проскочил мимо.

Я повернулся и посмотрел на светофор. Через два дня после моего посещения Чонгука в больнице я пошел в студию Юнги. Он не отвечал на мои звонки, поэтому я решил просто прийти к нему. Скорее всего, это было раннее утро, потому что тогда я ещё не был собран на работу. Я постучал в дверь, но никто мне не ответил. Сквозь закрытую дверь была слышна тихая музыка. Я хотел было ещё раз позвонить Юнги, но передумал. Взамен я пнул дверь.

Я был знаком с Юнги со времён средней школы. Я знал, что его мама умерла, как сильно её смерть повлияла на него и как он потом страдал. Я старался быть надежным и поддерживающим другом для него. Я отшучивался ото всех его грубых слов и везде таскал с собой, даже когда он думал, что я раздражающий. Но мы для него ничего не значили. Мы думали, что, по крайней мере, Чонгук должен был быть особенным. Юнги точно знал, насколько был важен для Чонгука. Он слышал о произошедшем с Чонгуком от Чимина, но не пришёл к нему в больницу. И что самое худшее, как гром среди ясного неба, ко мне пришла женщина, утверждавшая, что работала вместе с ним над музыкой. Она сказала, что никак не могла связаться с ним.

Светофор загорелся зелёным. Я начал идти по пешеходному переходу, пошатываясь. Я обернулся, замедлив шаг. Юнги лежал на улице напротив магазинчика-тележки с различными безделушками. Торговец кричал на него, прохожие лишь сердито хмурились на происходящее.

«Да когда ж ты прекратишь? — он безучастно посмотрел на меня — Ты думаешь, только у тебя сейчас тяжёлые времена? Ты думаешь, я натягиваю улыбку передо всеми, потому что моя жизнь радужная и прекрасная? Скажи мне. Из-за чего ты расстроен? Все знают, насколько ты хорош в музыке, и все мы с готовностью миримся с твоим поведением, когда ты начинаешь выделываться. Да, тебе очень больно из-за смерти мамы. Я знаю. Но так не может продолжаться вечно. Ты не собираешься создавать музыку? Сможешь ли ты прожить без неё? Разве музыка не делала тебя счастливым, хоть на мгновение? Почему ты не пришёл проведать Чонгука? Разве ты не знаешь, как много значишь для него? Разве ты не видишь, что нам всем больно? Разве не видишь?»

Я не хотел сильно давить на него, но я был слишком расстроен. Не только из-за него. Для танцоров травмы неизбежны, но фатальны. Я думал, что всегда был начеку, но пострадал в самый непредсказуемый момент. Это была только моя вина. Больше некого было винить. Я знал, что теперь, танцуя, каждый раз я буду нервным и буду думать о своей лодыжке, эта мысль делала меня подавленным. Или я могу получить травму ещё раз. И теперь я не мог избавиться от этого. Я не мог жить без танцев. Я должен продолжать танцевать, невзирая на свою травму и удрученность.

«Пришло время перестать убегать. Если собираешься сбежать ещё раз, то можешь не возвращаться».

Я отвернулся и перешёл дорогу. «Хосок-а». Мне показалось, что я слышал, как он звал меня, но я не обернулся. Я всегда винил только себя, когда всё шло наперекосяк. Я всегда думал, что мне нужно было лишь пережить и перетерпеть это. Я не хочу так больше жить.

Юнги

25 июля год 22

Посреди ночи я открыл глаза. Шёл дождь. Я бездумно ругался, пока пытался встать с земли. Некоторое время я оставался в сидячем положении. Все тело было мокрым от дождя. Я замёрз и чувствовал дрожь.

«Если ты собираешься снова убежать, то даже не думай возвращаться», – голос Хосока всё ещё отдавался у меня в ушах. Всё, что я помнил после того, как ушёл из больницы, где лежал Чонгук, то, что я продолжал шататься туда-сюда, врезаться во что-то и падать. С затуманенным опьянением разумом, с болящей головой, охваченный страхом и отчаянием, я не замечал, сколько времени прошло и где я находился. И тогда я наткнулся на Хосока. Я чувствовал, будто задыхаюсь: наполовину от радости, наполовину от облегчения. Почему-то я верил в то, что он смог бы понять мое замешательство и страх, хотя даже я не мог понять себя сам.

Однако Хосок отвёл взгляд. Он делал вид, будто не замечал меня. Затем сигнал на светофоре сменился, и я просто остался стоять там, наблюдая за тем, как он уходит. Затем кто-то толкнул меня, и я упал на землю. Я слышал, как люди кричали на меня и цокали языками.

«Почему ты не навестил Чонгука? Ты не знаешь, что значишь для него?». Конечно же, я знал. Наверное, именно поэтому я так и не смог зайти в его комнату. Я был холодным и противоречивым. Любой, кто пытался подобраться ближе, был обречён на боль.

Я поднял взгляд и посмотрел на пустынную горную тропу. У меня было два пути. Я мог пойти еще дальше по горе, а мог развернуться и пойти вниз. Я двинулся дальше к темному лесу. Обычно я всегда шёл туда, куда глаза глядели. У меня не было маршрута. Я потерял счёт времени. Может быть, я ходил кругами. Я чувствовал, словно ноги могли подвести меня в любой момент — настолько сильно я устал и замёрз. Я тяжело дышал, у меня сильно билось сердце. Что если я просто потеряю здесь сознание и умру? Что ж, если мне суждено, то я умру здесь. Я опустился на землю.

На моё лицо стали падать дождевые капли. Перед взором было так же темно, как если бы глаза были закрыты. Я тонул в темноте. Я снова и снова возвращался к мыслям о смерти. Я хотел избавиться от страхов и желаний, которые продолжали меня преследовать. Я хотел убежать от того, к чему меня тянуло, но на что я не мог открыто посмотреть; от агонии, бросавшей меня из крайности в крайность. Должно быть, время пришло. Всё должно быть к лучшему.

Я причинял боль другим, потому что сам страдал ещё сильнее. Я отворачивался от их ран. Я не хотел брать на себя ответственность. Я не хотел быть вовлечённым в это. Таким я и был. Этот момент станет благословением для всех. Я закрыл глаза и забылся. Холод, боль и усталость исчезли. Я перестал обращать внимание на тьму, свет, на то, что меня окружало. Всё покрылось туманом.

Я снова открыл глаза, услышав звук пианино. Вокруг была тишина – кроме звука дождевых капель и шума листвы. И посреди этой тишины плыли тихие и нежные звуки фортепиано. Кто-то играл на нём глубоко в горах посреди ночи? Я посчитал это за галлюцинацию, но звуки не прекратились.

Я ухмыльнулся. Это была та самая мелодия. Та мелодия, которую я так отчаянно пытался вспомнить. То самое неуловимое, которое вынуждало меня не спать по ночам. Почему именно здесь и сейчас? Я сосредоточился, но мелодия была едва слышна и тонул в звуке дождя. Я закашлялся.

Я попытался встать, но остановился. Что бы я сделал, даже если бы смог распознать мелодию? Что бы изменилось, если бы я закончил произведение? Я никогда не хотел, чтобы меня кто-то узнавал, я никогда не хотел слышать аплодисменты или быть знаменитым. Я никогда не хотел заявлять о себе. Так что бы значило то, что я закончу произведение?

Однако я опёрся о землю рукой и поднялся, двинулся в направлении звука. Я покачивался, моё тело дрожало. Моё лицо и руки онемели. Я не чувствовал ног. Казалось, будто тело мне не принадлежит. Но я делал один решительный шаг за другим — туда, откуда доносилась мелодия.

Мне на голову закапали тяжёлые капли дождя. Моя рубашка была насквозь мокрая. Каждый сустав и каждая мышца словно кричали. У меня так сильно тряслись ноги, что я не мог поднимать ступни от земли. Они заскользила на мокрой траве, и плечи задели колючие ветки. Я почувствовал, что продрог полностью и почти потерял сознание. Я все замедлялся и замедлялся. Мелодия по мере моего продвижения вперед всё слабела.

Я стал двигаться быстрее, чтобы найти источник музыки до того, как та прекратится. Я боялся, что если мелодия утихнет, то я уже никогда её не услышу. Я продолжил двигаться вперёд, больше не отличая тропинку от зарослей. Я цеплялся за повисшие ветви. Затем внезапно мои колени подкосились, и я рухнул на землю. Мне настолько сильно не хватало дыхания, что я чувствовал, будто меня могло стошнить. Все ощущения навалились снова: я почувствовал холод, изнеможение и увидел всё окружающее меня здесь, в горах, так ярко. Я наращивал темп, задевал всё больше ветвей, поскальзывался всё чаще, и звук пианино становился всё яснее. Чем острее была боль, тем громче становилась мелодия.

Спустя часы скитаний под дождём я наконец остановился. Мелодия будто ожила. Она словно взорвалась в моей голове и сплелась с тем, что я сочинял всё это время. Я прикрыл голову обеими руками и опустился на землю. Это походило скорее на чистую эмоцию, нежели на музыку. Я пытался вызвать боль, а не напрячь слух. Это было смешением страдания, надежды, радости и страха. Это было всем тем, от чего я так отчаянно пытался сбежать.

Внезапно у меня перед глазами возникла сцена яркого знойного полудня. Я сидел в комнате за фортепиано и наигрывал мелодию — ту, которая в последнее время крутилась у меня в голове. «Это действительно хорошо звучит», — Чонгук подошёл ближе. Я рассмеялся: «Ты всегда так говоришь».

Это была не одна мелодия. Это было смешение различных эмоций — с дней, когда я ребенком просто развлекался, нажимая на клавиши; с дней, когда друзья танцевали под мои мелодии в заброшенном классе; с дней, когда я всю ночь писал музыку и выходил подышать свежим утренним воздухом. В каждый счастливый момент в моей жизни пианино находилось рядом. Все эти воспоминания позже оказывались разбитыми на кусочки, но их нельзя было отрицать.

Что бы значило то, что я закончу произведение? Я все ещё не мог найти ответ. Но было что-то, из-за чего возник вопрос и потребовался ответ. Я хотел запечатлеть всё это до того, как оно растворится в воздухе. Это было не для чьего-то удовольствия или самоутверждения. Это было даже не для меня. Я просто хотел запечатлеть эти эмоции, боль и страх, которые словно вот-вот взорвутся у меня в голове и в сердце, с помощью музыки. Это не должно было положить чему-то начало. Это не должно было что-либо значить. Я просто хотел закончить произведение.

Фортепианную мелодию больше нельзя было услышать. Дождь постепенно утихал, но я не мог унять дрожь. Я закрыл глаза и ещё ярче ощутил всё, что меня окружало: капли дождя, падавшие мне на щёки и землю, собиравшиеся в небольшие ручейки; прохладный ветер, запах земли, шелест листвы. И мое дыхание. Когда я поднялся, то увидел знак, который вёл к минеральным источникам. Я думал, что забрёл уже очень далеко, но я был там, где и начал. И тропинка всё ещё разделялась на два противоположных пути. Я повернул в ту сторону, где поднималось солнце.

Чимин

28 июля год 22

Я проверил внутри «Two Star Burger». Хосока нигде не было видно. Прошло уже четыре дня с тех пор, как он последний раз приходил в танцкласс. Кто-то сказал, что он передал моей партнёрше, что он возьмет перерыв, после чего он не отвечал ни на чьи звонки. Он даже не читал сообщения в групповом чате «Just Dance».

Я знал, что его лодыжка беспокоила его. Или, может, из-за той ночи. Ночи, когда моя партнёрша поранилась из-за меня. Тогда шёл дождь, и он нёс её на спине под дождём. Ему, должно быть, становилось всё хуже и хуже.

Как только я зашёл внутрь ресторана, работники радостно поприветствовали меня. «Хосок не работает сегодня?» Они ответили, что он на больничном, недели на три, наверное, но они не были уверены. Его лодыжка болела всё сильнее. Ему приходилось носить гипс, из-за чего менеджер посоветовал ему отдохнуть.

Я побежал прямо к его дому. Я не мог ждать автобус, поэтому я побежал по наклонной дороге. Тогда стояла невыносимая жара. По моей спине тёк пот. Я бросился вверх по лестнице к его комнате. Дверная ручка нагрелась из-за палящего солнца. Дверь была закрыта. Я написал сообщение в наш групповой чат: «Где ты, Хосок?» Под конец дня он так и не ответил.

Юнги

28 июля год 22

Я смог встать только после полудня. Я страдал от сильной простуды ещё два дня после того, как вернулся с горы. Я не мог вспомнить ничего из тех двух дней. Я дрожал и трясся от лихорадки. Иногда я возвращался в сознание, но быстро забывался снова.

Простыни были насквозь мокрые. Я всё ещё чувствовал головокружение. Я вышел из комнаты, стараясь держаться прямо. Я добрался до больницы, где мне поставили капельницу, затем перекусил, однако позже меня стошнило. Я прочитал сообщение Чимина, пока полоскал рот в туалете. И, хотя с момента написания прошло достаточное количество времени, ответа не было.

Я прошёлся вдоль железнодорожных путей и сел на автобус. Вдалеке виднелось недостроенное здание. Строительство было приостановлено ещё несколько месяцев назад. Музыкальный магазин был недалеко, если пройти вверх по дороге от этого здания. Я остановился около него. Не было слышно ни треска пламени, ни медленной, немного неуклюжей фортепианной мелодии. У меня не было сил, чтобы наклониться, поднять камень и бросить его. Все это казалось настолько далеким прошлым, что я задумался, действительно ли такое происходило. Через витрину я мог разглядеть пианино.

«Ты не видишь, что нам всем тоже больно? Ты не видишь этого?», — сказал Хосок однажды. Воспоминания о том дне спутались у меня в голове. Но я отчетливо помнил, что с Хосоком было что-то не то. Он не в первый раз был зол на меня. Он никогда не был так раздражён; он всегда вытаскивал и подбадривал меня каждый раз, когда я падал. Почему всё казалось другим?

Я снова открыл сообщение Чимина. «Где ты, Хосок?» — прошло несколько часов, но Хосок не ответил. Я понимал, что подвёл его. Я чувствовал, будто внутри что-то беспокойно трепетало. Хосок часто злился и отталкивал нас. Но он никогда не замолкал подобным образом и не отворачивался. Он был тем, кто прокладывал путь для меня, чтобы я мог вернуться — не важно, как далеко я забрёл. Но не в этот раз. В этот раз всё казалось безвозвратным.

Намджун

7 августа год 22

Я включил свет и взглянул на листовку, которая висела на моём контейнере. Прочитал «перестройка» и «снос». Люди снова заговорили о перестройке в этом районе. Это была обыденная болтовня о сносе контейнеров и домов с незаконными жильцами вдоль железной дороги. Я скомкал листовку и кинул её в мусорный бак. Разговоры о перестройке начались не вчера. Обычно они закипали так, будто сносить собирались на следующий день, но утихали уже через какое-то время.

Я опустил сумку и лёг на пол. С момента захода солнца прошло уже достаточно времени, но внутри контейнера всё ещё было жарко. Я проводил здесь каждую ночь после посещения Чонгука. Это утомляло. Время от времени нос кровоточил, пока я умывал лицо, но я всё равно возвращался сюда вместо маленькой подсобки на заправке.

Никто больше не открывал дверь и не заходил следом. Возможно, никто больше и не зайдет. Все, кто встретились, должны расставаться — без исключения. Может, настала наша очередь. Но, если бы кто-то чувствовал потребность в «нас», я бы послал сигнал, что я здесь. Я бы хотел показать ему, что «наше» убежище всё ещё здесь и всё существует.

Тэхен

11 августа год 22

Я закончил свою смену в магазине и вышел на улицу. По привычке я посмотрел на экран телефона, но там не было пропущенных звонков или новых сообщений. Заходило солнце, и по улице мимо спешило много людей. Я засунул руки в карманы и двинулся дальше. По улице проносился знойный ветер. Мне стало жарко уже спустя несколько шагов. Сколько ещё это лето будет длиться? Раздражённый, я пнул носком ботинка землю.

Я продолжал идти, низко опустив голову, и остановился у знакомо выглядящей стены. Стены, где та девушка нарисовала свое первое граффити. Я машинально осмотрелся. С тех пор, как я оставил её на аллее и сам вышел под свет фар патрульных машин, я больше не видел её в этом районе.

Пытаясь отследить её рисунок, я обнаружил большой крест, который перечёркивал все её граффити. Что это значило? Уже множество рисунков перекрывало и граффити, и крест. Перед глазами всплыло то, как она смеялась, когда я пытался лечь на железнодорожные пути и ударился головой. И то, как она помогла мне подняться, когда мы убегали вместе, и я упал. Как она растеряла весь свой пыл, когда я забрал у неё хлеб и съел его. Как она каждый раз мрачнела, когда проходила мимо фотостудии с семейными фотографиями на витрине. Когда она распыляла по этой стене краску, струя за струёй, я сказал ей: «Не думай, что тебе нужно нести этот груз в одиночку. Поделись им с остальными». Гигантский крест перечёркивал все эти воспоминания. Словно крича о том, что все они были ненастоящими. Что все они были ложью. С тех пор я, на самом деле, и не смотрел на эту стену.

Я уже собирался развернуться, как увидел короткое предложение, написанное мелкими буквами под «Х». «Это не твоя вина», — было нацарапано на стене. Это была она. Я никогда не видел, как она писала, и не знал, как выглядел её почерк, но я просто это знал. «Этот не твоя вина». Это была она.

Я вспомнил день, когда почти вслепую отправился искать маму. Я упорно продолжал идти, поглощённый кипящим чувством обиды, но в конце концов тогда никуда не пришел. Вернувшись домой ни с чем, я обернулся в сторону города, где она жила. Тот тонул в свете солнца, восходящего на востоке. Я чувствовал, будто вот-вот заплачу. Что-то, за что я так упорно цеплялся, казалось, утекало сквозь пальцы. Все эти неподъёмные эмоции постепенно утихли. Я чувствовал печаль и уныние — словно оставил, бросил что-то, что не должен был.

«Это не твоя вина». Это предложение напомнило мне о том, как я тогда себя чувствовал. Я двинулся дальше. Я проходил мимо узких аллей и преодолевал бесчисленные подъёмы и спуски. Наконец, мой дом — Дом Магнолии — показался перед глазами. Я поднялся по лестнице. Когда я остановился у двери, то расслышал тяжелое дыхание отца и звон стаканов. Я развернулся, положил руки на ограду и выглянул из-за неё. Солнце уже зашло. Алая дымка растворялась на фоне темнеющего неба. Я пробормотал: «Это не твоя вина». Я глубоко вдохнул, повернулся и зашёл в дом.

Перевод и редакция: wazzupbighit, Юлия Базикова, Анабель Де-Ниро

Копирование и распространение в коммерческих целях запрещены. Перевод выполнен на добровольных началах. При использовании нашего перевода указывайте источник.

(будьте людьми, честное слово)